Когда мы уже поизмотались на этой работе, как собаки, нас ожидал с виду более легкий труд — копать мотыгами очищенную от зарослей землю. Но лучше не описывать, какая это была мука — ведь никто, кому знакомы только почвы наших пашен и лугов, не поверил бы мне. Когда осталась позади и эта работа, мы посадили фасоль и те клубни, которые принесли с собой. Потом я узнал, что это был батат. Таким образом были заложены основы для огорода и съестных припасов.
Только теперь нам предстояло начать главную работу — вырубать лес и расчищать поле для посадки табака. Само собой, оно должно было быть в несколько раз больше нашего огорода. Нам не оставалось ничего другого, как приняться и за это дело.
Я написал здесь несколько строчек, но следует иметь в виду: постоянно влажный и душный воздух, расслабляющий человека; невыносимое переутомление, боль в мускулах и суставах, очень медленно привыкавших к такому сверхчеловеческому напряжению; непривычная растительная пища, которой нам приходилось дополнять свой скудный обед и которую стоило немалых трудов разыскать; насекомые, беспрестанно досаждавшие нам: по утрам и вечерам москиты, маленькие красные комары, а днем и ночью — крошечная мошкара. Все это жалило, высасывало кровь, воспаляло кожу и изнуряло человека желтой лихорадкой, распространяемой москитами.
Человек привыкает ко многому, но труднее всего переносит подобные неустранимые, изо дня в день повторяющиеся муки и лишения.
Кроме того, многое тут нам было еще не известно. Однажды нас смертельно перепугала большая змея, которую мы приняли за ядовитую, так как не знали единственного счастливого преимущества этого острова — на нем не водилось ни ядовитых змей, ни скорпионов, ни ядовитых пауков. Зато здесь были другие пауки, величиной с яйцо, отвратительно мохнатые, с рачьими клешнями и страшными челюстями, — они целыми стаями прогуливались по крыше нашего шалаша.
Но еще больший страх нагоняли на нас те существа, которых мы не видели и о приближении которых могли лишь догадываться, когда по ночам лес и кустарник оживали от шороха прячущихся неподалеку тварей. Только позднее, после встречи с бывалыми людьми, мы избавились от ночных страхов, — на этой земле не оказалось ни ядовитых насекомых, ни более крупных хищников. Единственным опасным животным там был человек…
Надсмотрщики, частенько забегавшие к нам посмотреть на нашу работу, когда бывали в хорошем настроении, давали советы, как нам улучшить свое питание. Постепенно я научился есть бананы, маленькие, страшно кислые лимоны, странные белые или черные плоды, похожие на сливу и растущие на деревьях, ветви которых опускались до самой земли, или же арбузоподобные плоды высоченных деревьев, — испанского названия их мне уже не вспомнить до самой смерти. Понравились мне батат, сочный и сладковатый, маниока и другие овощи. Жак научил нас варить различные плоды и по-разному приготовлять их, так что голода мы никогда не испытывали, хотя нам явно не хватало муки, мяса и жира. Все овощи и фрукты не могли заменить их, и мы чувствовали, что никак не можем привыкнуть к работе и все больше и больше слабеем.
За несколько недель мы продвинулись уже так далеко, что могли приступить к посадке табака. Перед этим мы густо посеяли его на грядках, которые прикрыли пальмовыми листьями, чтобы солнце не пожгло его маленькие ростки. Когда рассада была уже готова, мы высадили ее в поле — каждый росток на расстоянии трех ступеней друг от друга.
Потом началась непрерывная морока. Если не было дождя, табак нужно было поливать и постоянно окучивать. Когда же табак поднялся на полторы ступени, нам пришлось оборвать все макушки, чтобы он перестал расти вверх, а пошел в листья.
Но однажды на нашу плантацию обрушилось настоящее бедствие. Оно нагрянуло в виде огромных зеленых гусениц, толщиной с палец. Нам пришлось выдержать такую гнусную битву, какой я еще никогда не испытал. Даже сейчас у меня выворачивается желудок, когда я вспоминаю, как мы снимали гусениц с листьев, топтали их ногами, давили пальцами и камнями… брр! И все-таки нам не удалось справиться с их нашествием.
К счастью — и к несчастью, — к нам забрел как раз в этот момент один из надсмотрщиков, который заметил это опустошение и, не сказав ни слова, мигом помчался прочь. Еще до наступления ночи сюда прискакало на конях до десятка надсмотрщиков, которые начали с того, что немилосердно выпороли нас, — почему, мол, мы сразу же не обратились к ним за помощью. На следующий день — в то время как мы, избитые плетьми, лежали на животе и не могли пошевелиться, так горели раны на наших спинах, — они привели сюда, не знаю из какого ада, около пятидесяти рабов и заставили их спасать то, что еще осталось.
Когда табак подрос, нам приказали сделать плетеные сушилки с крышами из пальмовых листьев. Это была также дьявольская работа. Собственно, сушилки — это навесы длиной в пятьдесят футов и почти такой же ширины. Мы укрепили там от земли до самой крыши ряды жердей, а затем стали накладывать на них листья табака, срезанные со стеблей; листья срезаются четыре раза в год, и на старом стебле всегда вырастают новые.
В это время к нам прибыли другие работники. Это были специально обученные рабы, которые брали высушенные листья один за другим, отдирали от них черешки и жилки и свертывали их в трубки. Трубки потом связывались в пачки и были готовы уже к отправке.
Только тогда, когда мы собрали первый урожай, нам выдали первое жалованье. Это было все-таки великодушно со стороны нашего хозяина, не правда ли? Ведь он уже заплатил нам за три года вперед, рассчитавшись за нас с хозяином фрегата.
Однако такое великодушие имело свою причину. Ведь наше жалованье — маленькая пачка табачных свертков; сначала мы даже не знали, что с ними делать, но, оказывается, мир не так-то уж плохо устроен. Когда наступила «табачная страда», на нашем поле неожиданно, словно из земли, появился какой-то парень. Он весь оброс и выглядел настоящим разбойником. Хотя парень был одет в лохмотья и недубленые шкуры, однако он имел невероятно длинное, мощное ружье. Через плечо у него висели нанизанные на тонкой бечевке ломтики сушеного копченого мяса. Не говоря ни слова, он влез в нашу лачугу, снял с плеча четыре веревочки с копчеными ломтиками мяса и, забрав наши пачки, исчез вместе с ними, точно заросли поглотили его.
Один из метисов, свертывавших табачные листья, объяснил Жаку на смешанном испано-французском языке, что нам не следует опасаться, так как парень не обидел и не обманул нас. Охотники в эту пору обходят все плантации и выменивают у рабов табак на мясо.
Так вот в чем дело. Наш хозяин выделил нам жалкую долю из первого урожая на приобретение мясной добавки к нашим скудным харчам, — он опасался, что без такого жалованья мы подохнем у него с голоду в первый же год, а ему нужно продержать нас на своей каторге еще два года.
Хотя мы и приобрели драгоценные мясные ломтики, жесткие, как подметки, однако наше питание улучшилось не скоро, поскольку прошло немало времени пока Мы научились разваривать их до съедобного состояния. Жак и Селим, переносившие эту жизнь лучше нас, исхудали настолько, что от них остались только кожа да кости. Я походил на настоящее привидение. Но хуже всех чувствовал себя Криштуфек. Москиты наградили парня лихорадкой, которая нередко сваливала его с ног и вызывала сильный жар и бред. Не окажись тут, среди «крутильщиков», одного индейца, варившего из коры какого-то лекарственного дерева напиток для Криштуфека — после принятия его ему всегда становилось легче, — парень, конечно, уже давно протянул бы ноги.
Иногда, когда ему бывало особенно плохо, я на минутку присаживался возле него, клал ему на лоб мокрые тряпки и всячески утешал его. Тогда же я начал упрекать себя в том, что Криштуфек попал сюда, собственно, из-за меня. Ведь он хотел спасти меня из оснабрюкской тюрьмы, но Тайфл накрыл его на этом и с тех пор ему, бедняге, приходится разделять мою участь. Но Криштуфек отговаривал меня от этих мыслей, уверяя, что поступить иначе он, мол, не мог и сделал это охотно, по своей воле. Не случись с ним этой беды из-за меня, он мог попасть в какую-нибудь другую.
