Пушка же металась из стороны в сторону, как овца, у которой завелась вертячка. Однажды она раскатилась и, крепко ударив в стену, чуть не пробила ее и не плюхнулась в море. Потом, катясь книзу, она зацепилась за лафет другой пушки, закружилась, как волчок. Невозможно было угадать, где остановится она. Я же, испуганный и покрытый потом, то и дело отскакивал от нее, — падал и откатывался в сторону, когда на волосок от меня проносилась эта ужасная уродина из металла и дерева. Хуже всего было тогда, когда корабль накренялся, — тут я и пушка летели кубарем в одном направлении. Если неповоротливость пушки мешала ей катиться, то ее движение ускорял вес.

Я никак не мог избавиться от страха. Казалось, это не сорвавшаяся пушка, а живое чудовище, которое следит за мной и преследует меня. После того, как прошло немало времени — мне уже казалось, что это продолжается целую вечность, — наступил спасительный толчок, который отбросил меня к дверям, а пушку, прогрохотавшую рядом, на расстоянии вытянутой руки, — к стене. Очутившись в коридоре, под лестницей, я почувствовал, что прямо-таки постарел на десяток лет, на целый десяток ужасных лет!

Словно нарочно — судьба иногда проказлива, как обезьяна, — когда я убрался с батарейной палубы, море стало заметно успокаиваться и, немного погодя, шторм прекратился.

Шатаясь я вышел на палубу. Боже мой, вот где было настоящее опустошение! На правом борту не хватало солидного куска перил, над кормой исчезла часть крыши, фок-мачта была сломана, почти все тросы сорвались, страшно перепутались и валялись на палубе, извиваясь, как змеи. Но этот разгром нисколько не удивил матросов, и все мы бойко принялись за работу, которой оказалось тут непочатый край.

Поразительно было то, что ни одного из матросов, находившихся на палубе, не снесло бурей в море.

Во время работы, когда мы вместе с Жаком распутывали целую связку веревок, Жак неожиданно взглянул на мою голову и, расхохотавшись, хлопнул меня по плечу, — он, животное этакое, даже не подумал, что я еле держусь на ногах, а мое тело ноет от боли.

— Светик ты мой, — сказал он, — да ты совсем поседел. На лбу у тебя белая, как снег, прядь волос!

Я спустил эту несчастную чуприну к глазам, — он был прав.

Тогда я рассказал Жаку о том, как мы с корабельной пушкой играли в пятнашки. После этого он перестал подшучивать и даже извинился передо мной:

— Прости, я думал, что ты перепугался этой бури.

Корабельная команда работала настолько дружно, что уже через полдня палуба приняла такой вид, будто корабль не пережил никакого шторма. Только перила пришлось починить досками да фок-мачта стала походить на карлика.

И еще одно: после более тщательного осмотра мы с удивлением заметили, что на носовой части корабельный таран осиротел. Наш Посейдон исчез, — он вернулся в свое царство, богом которого был, — его сбросила в море переломившаяся фок-мачта во время своего падения. Жаль, — мне очень нравился этот бородатый бог с позолоченным трезубцем.

Заключительная часть плавания протекала уже спокойно. Однажды утром наблюдатель, находившийся на марсе грот-мачты, крикнул:

— На горизонте — земля!

Скоро и мы, стоявшие на палубе, заметили, как вдали, над горизонтом стали вырисовываться голубые контуры скал или гор, чего именно, — пока еще нельзя было различить. Но эти берега были целью путешествия пиратов и местом, в котором мы будем впервые участвовать в их крупной экспедиции.

Там, вдалеке, Маракайбо!

в которой повествуется о том, как пираты захватили Маракайбо

Теперь пиратская флотилия стала двигаться сомкнутым строем. В центре шли боевые корабли. Мимо нашего корвета медленно проходил флагманский трехмачтовик, и тут я смог увидеть собственными глазами самого знаменитого и самого опасного пирата того времени — Франсуа Лолонуа. Он одиноко стоял на возвышенной части кормы и лишь изредка, спокойно, подносил к глазам свою подзорную трубу. Расстояние между обоими нашими кораблями было невелико, и я смог хорошо рассмотреть его.

Он был среднего роста, ни худ, ни толст и показался мне самым обычным, заурядным человеком. На нем был надет поношенный офицерский камзол, не имевший никаких украшений — ни кружев, ни галунов, и только на боку у него висела старая сабля. Наш дю Пюи в сравнении с ним выглядел настоящим вельможей. На голове у него ничего не было, и прямые волосы ниспадали ему на воротник. В моем воображении он рисовался грозным человеком с орлиным носом. Хотя у Лолонуа был действительно большой кривой нос, однако у него почти не было бровей, под носом торчали тоненькие, как нитка, усики и прямо к нижней губе примыкала жиденькая бородка. Словом, он выглядел невзрачным и слабым. Таким он мне казался до тех пор, пока я смотрел на него со стороны.

Но потом, когда его корабль проходил мимо нашего, он повернул к нам голову и медленно обвел нас глазами. Чур меня, с нами крестная сила! Только теперь я увидел его истинное лицо. Как будто в страшную летнюю жару мимо нас проходил ледник. В сравнении с холодным, убийственно равнодушным выражением его глаз такие мелочи, как усики и бородка, тотчас же потеряли всякое значение. Да, самым страшным в нем было его равнодушие, такое равнодушие, от которого он мог освободиться только лишь путем отрицания и истребления всего живого. Бр-р, с этим господином я никогда бы не пожелал есть из одной миски!

Когда трехмачтовик проплыл вперед, мне показалось, что солнце снова появилось над нами.

Теперь уже можно было яснее рассмотреть берег, и он открывался перед нами весь, со всеми его подробностями.

Маракайбо!

Этот порт на круглом заливе, омывающем побережье Венецуэлы, подобен драгоценному камню, вставленному внутрь перстня. Впрочем, залив открыт в сторону моря только узкими проходами между расположенными у входа двумя небольшими островками — Оруба и Монгес. Такие же островки разбросаны и по заливу: Исла де ла Вигия, высоко подымающаяся скала, на вершине которой находится небольшой форт, и Исла де ла Паламас, Голубиный остров, — он довольно велик. Проливы между этими островами так узки, что проходящий между ними корабль легко обстреливается маленькими пушками береговых батарей. Следовательно, Лолонуа решил разгрызть орешек с довольно крепкой скорлупой.

Поскольку каждый корабль, проходящий мимо Голубиного острова, легко прибивается к нему сильным течением и должен проплывать прямо у него под носом, испанцы построили на нем свои укрепления. У другого берега было довольно мелко, каменисто и там обязательно бы застрял киль любого порядочного корабля. За всеми этими преградами Маракайбо светится как желанная цель в самом западном уголке залива. Он сияет своими белоснежными домами, построенными на нескольких террасах вдоль берега. Известно, что там, вместе с рабами, живет около четырех тысяч человек. Над крышами домов возвышались величавый собор и несколько монастырей. Уже по одному этому было видно, что там бродила, как вино в бочонке, кипучая жизнь многочисленных торговцев и плантаторов.

Когда мы приблизились к бухте, Лолонуа приказал нам стать на якорь за холмами западного побережья, вне поля зрения Сторожевого острова, и подготовиться к высадке. Теперь почти все его матросы превратились в воинов. Они вооружились самым различным оружием; большинство из них захватило сабли и засунуло за пояс по два пистолета.

Я — со своей единственной рукой, — само собой, не получил оружия. Дю Пюи определил меня вместе с несколькими матросами к корабельной службе, — кораблям во время этой вылазки ставилась не менее важная задача. Селима он послал к канонирам.

Чтобы войти в бухту, необходимо было не дать заговорить пушкам, по крайней мере у самого входа в нее и на Голубином острове, где размещался небольшой испанский гарнизон.

Еще ночью Лолонуа приказал переправить шлюпками около сотни пиратов на тот берег, за которым укрывалась наша флотилия. Они должны были пробраться там до рассвета к береговой батарее, слабо защищенной низким валом, построенным из корзин, наполненных песком и засыпанных землей. Как только забрезжит рассвет, пираты атакуют батарею, а их боевые корабли войдут в бухту и попытаются обезвредить форты Голубиного острова.