Бабушкин повел аэроплан к «Челюскину» и дал над ним круг.

Воронин внимательно поглядел вниз на кажущийся игрушечным пароход и дымящуюся, как папироса, трубу.

Море и волны сверху походили на стиральную доску.

Бабушкин знал, что Воронин впервые в воздухе, и, слегка покосившись, посмотрел, каково ему, но тот, опустив голову, уже уткнулся в разложенный на коленях нужный квадрат карты и показал Бабушкину направление полета.

Бабушкина несколько разочаровало спокойствие Воронина: новички ведут себя в воздухе несколько иначе — храбрятся, ерзают, стараются не показать страха.

«Наверное, чем-то недоволен», — подумал он.

Капитан так увлекся своими картами и льдами, которые расстилались внизу, словно находился у себя в штурманской и между ним и водой не было сотен метров высоты. Он отмечал на карте расположение льдов, жестом просил Бабушкина менять курс, глядел снова за борт и снова делал отметки па карте.

«Поворачивай назад», — показал он жестом.

«Чем-то недоволен», — решил Бабушкин.

Во время посадки Воронин аккуратно увязывал свои карты. Его словно не интересовало, как произойдет посадка, — самый сложный маневр, который далеко не всегда заканчивается благополучно.

Уже на борту судна Воронин сквозь зубы процедил:

— Наверху мороз. Щеки задубели, говорить не могу.

— Как общее впечатление? — поинтересовался Отто Юльевич.

— Спереди, по курсу норд-ост, — еле шевеля губами продолжал Воронин, — чистая вода. Туда пойдем. Нам надо преодолеть небольшую перемычку — и мы на свободе.

Бабушкин настороженно поглядел на него. Тот, заметив этот взгляд, сказал:

— Был бы помоложе, Михаил Сергеевич, ей-богу, научился бы летать. У авиации большое будущее в освоении Севера. Вот увидите.

— Охотно верю, — улыбнулся Бабушкин.

— Между прочим, — сказал Шмидт, — в истории полярного мореплавания использование самолета, стартующего с корабля, произведено впервые. Это, так сказать, историческая ледовая разведка.

— Неужели так? — удивился Бабушкин. — Я об этом и не подумал.

Пароход «Челюскин», преодолев перемычку, вышел на чистую воду.

Повеселевший капитан даже запел себе что-то под нос. Это была старинная поморская песня:

К вечеру появилось множество птиц: чаек, кайр, люриков. Они низко кружили над судном, а потом вдруг стремительно падали в волны и взлетали уже с рыбешкой в клюве.

На одинокой льдине развалился огромный лахтак. Услышав грохот машины, он приподнял свою круглую морду и долго глядел вслед «Челюскину».

МЫ СОВСЕМ ничего не рассказали о «науке» — так для краткости именовали ученых.

Павел Константинович Хмызников и Яков Яковлевич Гаккель тихо, скромно и планомерно проводили свои гидрографические и гидрологические работы. Через каждые десять миль пути судно бросало ход и начинались промеры глубин.

Гидробиолог Петр Петрович Ширшов в это время занимался своими делами — планктоном и прочей живностью.

Остановка судна, особенно когда не мешают льды, действовала некоторым товарищам на нервы. Кое-кто даже ворчал на «науку», которая, как казалось, ради собственного удовольствия отнимала драгоценное время у всех.

Окоченевшими от холода руками Хмызников и Гаккель «для собственного удовольствия» брали пробы воды на разных глубинах и проводили исследования. Кожа на их пальцах сделалась гофрированной, как у прачек. А они все останавливали и останавливали судно.

Ширшов, как бы оправдывая остановки, говорил:

— Товарищи! Для того чтобы знать, есть ли в районе рыба и в каком она количестве, совсем не обязательно ловить ее, достаточно поймать планктон. Планктон нам и подскажет, выгоден ли район для эксплуатации рыбных богатств или нет. Это, товарищи, очень важно, так сказать, в народнохозяйственном плане. Прошу это учесть. И не возмущаться.

Вошли в густейший туман. Тут и по палубе приходилось двигаться, как в темноте, — с вытянутыми руками.

Только изредка в белизне тумана можно было видеть блеснувшую волну. Временами шел сырой снег.

«Челюскин» давал частые гудки. Нет, он не предупреждал встречные суда о возможности столкновения — здесь не могло быть никаких судов. Сигналы давались с другой целью: гудок, отраженный от какого-нибудь встречного препятствия, давал эхо. Сигналы были в некотором роде щупальцами корабля.

И вдруг к вечеру 23 августа «наукой» было замечено постепенное понижение глубины.

— 18 метров, 16, 14,5!

Об этом было немедленно доложено капитану.

— Стоп! Задний ход! — приказал Воронин.

Встали на якорь и решили ждать прояснения погоды.

— А по карте тут нет и намека на мелководье, — проворчал Воронин. — В чем дело? Может, карта врет?

Хмызников и Гаккель, пользуясь вынужденной остановкой, всю ночь проводили свои исследования.

«Наука» иногда может по состоянию льда, по течениям, солености воды и по другим признакам предсказать существование неоткрытого еще острова. Так при помощи расчетов был открыт, к примеру, профессором Визе остров, названный потом его именем. А Кропоткин П. А., крупный ученый и революционер, сидя за столом, сумел предсказать существование земли, обнаруженной через два года и названной Землей Франца-Иосифа. Ну конечно же, земля эта должна носить имя нашего выдающегося ученого, а не австрийского императора, который к открытию не имел никакого отношения.

К утру Хмызников, подражая Воронину, потянул носом и сказал:

— Чую остров.

— Он самый, — согласился Гаккель. — Рядышком. Сейчас рассеется туман — и увидим. Я думаю, что это остров Уединения, хотя на карте он обозначен в пятидесяти милях от этого места.

— Видимо, так. Проверим.

В это время в их каюту вкатился маленький, толстый и очень шустрый фотограф Новицкий и воскликнул:

— Вы тут сидите и ничего не знаете, а я открыл остров!

— Поздравляю, Петя, — сказал Хмызников.

Новицкого несколько разочаровало равнодушие ученых к его открытию, и он продолжал:

— Я вышел на палубу. Туман поднялся, и я увидел остров в четырех, примерно, милях от «Челюскина». Каково? А-а?

— Недурно, — спокойно произнес Гаккель. — Ты молодец, Петя.

— По существу, я имею право требовать, чтоб остров назвали моим именем. Ведь я его заметил первым. Как вы думаете? Ведь вы, ученые, должны знать, как это делается.

— Ладно, будем называть остров твоим именем, — легко согласился Хмызников, — не жалко.

На воду немедленно были спущены шлюпки, и «наука» двинулась изучать остров.

Установили его точное местоположение, произвели геологические, ботанические и магнитные наблюдения, определили астрономический пункт. В гурий, сложенный из камней, замуровали бутылку с данными об астрономическом пункте и с фамилиями прибывших.

Авиация и тут пригодилась: Отто Юльевич облетел с Бабушкиным остров и сделал с воздуха фотоснимки. Обследовали с воздуха и весь район.

После выполнения работ Шмидт связался с Визе, который плавал на «Сибирякове», и рассказал об «открытии» острова.

— Это остров Уединения, — ответил профессор, — открытый Иогансеном. Дело в том, что норвежец ошибся в определении астрономического пункта. Потому его остров оказался в стороне.

Впрочем, так думали Хмызников, Гаккель и сам Шмидт.

Хмызников, столкнувшись с Новицким, развел руками.

— Извини, Петя.

Гаккель тоже «посочувствовал» фотографу.

Петр Карлович Новицкий был замечательным полярным фотографом. Он всегда оказывался в самых неожиданных местах, чтоб сделать снимок поинтереснее. Он говорил о себе:

— Я — глаза миллионов! Я останавливаю мгновенья!

В суровом Карском море в счислимой широте 75°46,5' норд и долготе 91°06′ ост появился новый участник экспедиции. Нет, не «заяц». Об этом событии вахтенный штурман записал в судовом журнале так: «Во время плавания парохода «Челюскин» рейсом Мурманск — Владивосток, 31 августа 1933 года в 5 часов 30 минут в Карском море в счислимых 75°46,5' и 91°06′ у едущих на остров Врангеля на зимовку супругов Васильевых родился ребенок женского пола. Девочке присвоено имя Карина».