Вишня с легкостью поддавалась на манипуляции, чем особенно его раздражала. Но сейчас это оказалось кстати:

- Я беру свои слова обратно! Я ... Приношу свои извинения! Пожалуйста, Баром...

- Мне не жаль для тебя денег, Вишенка, ты добрая женщина. Я пришлю тебе не две, а пять тысяч в память о наших веселых временах. Но если ты еще раз попробуешь угрожать мне или доставишь иные неудобства, мои люди наведаются к твоему сынишке. И тогда тебе придется собирать ошметки его мозгов по всей плоскости, - с этими словами Баром завершил вызов и задумчиво уставился на кардиограмму спящей.

Математически девчонка должна была очнуться еще неделю назад. Он гнал от себя мысли о ее просьбе перед началом операции.

'Это был самый тяжелый случай в моей практике. Я выложился по полной. Малявка просто обязана проснуться - не имеет права сдохнуть после всего, что я для нее сделал. К тому же, она должна мне кучу денег' - мысленно оправдывал Баром свое нетерпение. Прекрасно понимая, что на деньги ему сейчас наплевать даже больше обычного.

На вторую неделю он стал терять самообладание. Забросил дела в Клубе, ел и спал в лаборатории, работал, одним глазом посматривая на состояние девчонки. Здесь же принимал своих людей с отчетами.

Как ни странно, дела в заведении шли в гору. Народ быстро позабыл о взрыве, в котором никто не пострадал. Поговаривали, что это была пиар-акция, организованная намеренно. Местная публика любила эпатаж.

Баром для профилактики провел серию воспитательных работ с мелкими предприятиями, платившими ему за защиту. Все хором утверждали, что не собираются повторять подвигов таманцев. В глубине души он даже был признателен старым конкурентам за такое стечение обстоятельств. Именно взрыв обеспечил присутствие малявки в его лаборатории, а это обернулось немалой выгодой. Игрушки, которые они смастерили с Атви перед операцией, разошлись по ценителям и имели успех.

'У этой соплячки был талант, - думал Баром и тут же поправлял себя, - есть'. Клиенты требовали новых патчей и копий девайсов для своих семей. Он сам когда-то ввел моду на пользование одинаковыми игрушками. Для него это означало оптовые закупки, а для покупателей - синхронные состояния с близкими. Люди покупали не шунты и кольца, а гармонию.

На третью неделю ожидания его колотил гнев. Он напился, разнес полмансарды, подошел к столу, где Атви смотрела коматозные сны, и сказал:

- Ты действуешь мне на нервы. Если не проснешься к завтрашнему дню, отключу тебя от аппаратуры. Будешь досыпать в другом месте.

Но делать этого не пришлось. В тот вечер она очнулась, разлепила глаза и осмотрела разгромленную лабораторию.

Баром читал, сидя под окном с бутылью граппы.

- Я пропустила что-то интересное? - слабым голосом спросила она.

Он с делано-ленивой ухмылкой проворчал:

- Чтоб тебя агрегаторы сожрали, Атви! Как же ты меня выбесила!

- Сколько же я спала, что ты стал называть меня по имени?

***

Привыкание к новому миру ставило перед ней сверхзадачи каждую минуту. Атви заново училась ходить и говорить. Собственный голос оказался на пару тонов ниже, чем она привыкла. Первые дни ей чудилось, будто она оглохла, настолько тихо стало на ее мысленном фоне без вечного мельтешения рекламы. То и дело накатывали волны тревожного возбуждения - они напоминали морские приливы. Боль на месте разреза постепенно исчезала. Шов доходил до середины шеи и был выполнен ювелирно. На запястье, где крепился браслет для инъекций, остались две красные точки.

В сознании появилась незнакомая легкость. И тогда законы физики и гравитации словно сговорились против нее. Непослушное тело натыкалось на предметы обстановки, она пару раз теряла сознание посреди очередной восторженной тирады. Разбила висок об угол стола, чем вызвала град издевок со стороны Барома.

Впрочем, он казался довольным своей работой. Велел близнецам отгородить ей комнату для реабилитации рядом с холлом, где принимал посетителей. Раздвижные панели отлично пропускали все звуки. Атви подозревала, что это было сделано из стремления контролировать ее состояние, и ей это льстило.

Она часто подслушивала его переговоры, сидя в своем гнезде из одеял. К нему почти каждый день приходили гости, но ей он запрещал пить с ними граппу и не подпускал к нейроигрушкам. Иногда наведывались просители, умолявшие предоставишь защиту от компрессоров. А затем являлись компрессоры, требовавшие помочь выполнить план по задержаниям. Баром жонглировал словами, тасовал людей, словно колоду карт, раскладывал из них пасьянсы, неизменно оказываясь в плюсе.

Когда она оклемалась настолько, что смогла выйти на улицу, то обнаружила: зеленый лес во дворе был иллюзией. Элеватор Барома окружал выжженный пустырь. Во всей округе не было ни единого дерева - одни голые остовы. То, что Атви принимала за тополиный пух, оказалось фабричной пылью. Она кружила над плоскостью и оседала серыми слоями на земле. Прежде бирюзовое небо Лицера стало грязно-бурым. Даже когда лунце висело в зените, его было почти не разглядеть сквозь толщу смога. Воздух был горячим и тяжелым, хотя стоял осенний цикл.

Вскоре Баром вывез ее в центр за лекарствами, и выяснилось, что электромагнитные шоссе тоже были частью программы скрепки. Столицу Циклотронной плоскости опутывала сеть деревянных мостовых. Сидя пассажиром на чозере, Атви таращилась на бараки и заброшенные здания, изрисованные граффити. Мимо проносились шестиэтажные жилблоки с крышами, утыканными гипноантеннами, деревянные пристройки и мусорные поля. Каждый двор кроме ржавых горок и пустых клумб украшала выставка белья на веревках. Этот сектор города находился за железнодорожной линией и считался локальным гетто.

Они миновали станцию с полураскрошенной бетонной платформой. С грохотом и лязгом здесь курсировали телебрички, напоминавшие железных гусениц. Те, кто смог нажить какое-то состояние, кроме пограничного, обретались по другую сторону путей в маленьких виллах с разноцветными крышами. Оттенок черепицы, как Баром пояснил Атви, указывал на социальный статус хозяев. Красная - торговцы и служащие среднего класса, желтая - интеллигенция, зеленая - работники силовых структур. Под голубыми крышами жили многочисленные канцы и другие сотрудники Комздрава со своими семьями. Синюю черепицу могли себе позволить только члены партии агрегаторов.

Главный квартал Лицера выглядел более живо. Фонари с номерами, башенки и дугообразные мосты остались на месте. Но все покрывал налет запустения. Даже на площади с памятником дарам природы в виде грибницы на мозаичных фасадах обнаружились глубокие трещины. Тут и там чернели выбитые стекла. Похоже, это был красивый город, пока его не настигла некая катастрофа. И что-то подсказывало Атви: ее эпицентр далеко отсюда.

Более поразительным открытием стали магазины. Изобилие свежих фруктов и овощей, сотни товаров в пестрых упаковках с завлекающими надписями - все исчезло. На прилавках лежал только коричневый биокорм в целлофановых кульках. Он содержал жиры и углеводы, но по вкусу напоминал прессованные карандашные очистки. Исчезли и красочные рекламные билборды, на их месте ржавели пустые щиты.