Впервые за многие годы Люси уходила из дома, не прибравшись предварительно в квартире, и это — о ужас! — в десять часов утра. Окна она не стала закрывать. Легкий ветерок шевелил гардины, раздувая их, словно паруса в открытом море.

Звонок из комиссариата застал старшего инспектора Люка дома. Дежурный доложил ему о неожиданной посетительнице. Через полчаса Люка уже был на Набережной Орфевр. С десяток журналистов томились в ожидании новостей в длинном коридоре Управления криминальной полиции. А уже к обеду дневные выпуски газет сообщили читателям новую порцию свежей информации.

Ночь Мышь провел в отделении возле Гранд-опера. Логно по-прежнему отсутствовал. Мышь решил действовать напролом и спросил у знакомого сержанта, куда пропал Зануда. Тот не стал скрытничать.

— Так он же в отпуске. Да, еще со вчерашнего дня. Собирается вместе с семьей на отдых к морю. Может, уже и уехали.

Утром следующего дня Мышь вознамерился съездить на бега, исключительно ради того, чтобы лично убедиться в том, что его бумажник по- прежнему лежит на своем законном месте под задним сидением старенького автобуса. Но, ознакомившись с сообщениями, появившимися в дневных выпусках газет, передумал и отказался от поездки на ипподром. До трех часов дня он бесцельно шлялся по раскаленному асфальту пустынных парижских улиц, напряженно прикидывая в уме, что делать дальше.

Он, человек, никогда не имевший за душой лишнего франка, вдруг почувствовал страшную скаредность. Мысль о том, что богатство, поступившее на хранение в отдел находок, может уплыть в другие руки, была нестерпима. Нет уж, дудки! Он сделает все от него зависящее, чтобы деньги достались ему и только ему. В конце концов, это его законная собственность. Старик настолько разволновался, что даже не заметил, как стал разговаривать вслух.

— До чего же безобразно устроен это мир, — бормотал он, медленно продвигаясь по тротуару и подволакивая левую ногу. — Никакой справедливости нет!

И что прикажете ему делать? Мышь не сомневался, что молодая женщина наверняка сообщила полиции о том, что к ней поочередно наведались Логно и какой-то бродяга, и оба предъявляли ей одинаковые фотографии.

Вот будет сюрпризик для Зануды, развеселился старик. Впрочем, инспектор Логно наверняка уже греет свои кости где-то на взморье. Старик даже приготовился лично наведаться на площадь Константин-Пекер, чтобы убедиться в том, что так оно и есть, но снова передумал. Уж слишком далеко тащиться по такой жаре. Вместо этого он направился к Вандомской площади и некоторое время ненавязчиво ошивался возле отеля. Но вот план в его голове созрел окончательно, и он с решительным видом повернул на себя створки вращающейся двери.

— Мне надо срочно переговорить со старшим инспектором! — отбился он от швейцара, попытавшегося вытолкать его обратно на улицу.

Это же он повторил и инспектору, подошедшему на шум. Тот выслушал и пропустил его в холл, где было полно журналистов. Конечно, поначалу Мышь очень оробел. А если честно, то он просто боялся. Может быть, поэтому немедленно напустил на себя шутовской вид и принялся изо всех сил веселить публику.

— Обычно я квартирую либо в Гранд-опера, либо в Большом дворце, — объявил он с важным видом под дружный хохот зрителей. — В подвале, конечно, — добавил он, переждав, пока хохот стихнет. — То есть я хочу сказать, в цокольном этаже. А еще у меня есть один заклятый враг, инспектор Логно. Я ему даже кличку придумал — инспектор Зануда. Так вот, в среду… нет, в четверг, я зашел в бар на улице Вашингтон. Я, знаете ли, предпочитаю вращаться в самых лучших парижских кварталах… Итак, я зашел в бар и там нашел фотографию женщины, в которую невозможно не влюбиться. И я влюбился!

Он продолжал нести всякий вздор, энергично размахивал руками, время от времени вытирая рукавом струившийся по лбу пот, а сам, между тем, не сводил глаз с двери, за которой вели неспешную беседу старший инспектор Люка и Люси Бойсвин.

Именно в разгар всеобщего веселья, вызванного появлением бродяги, Люка распахнул дверь и сурово попенял журналистам на недопустимость подобного поведения с учетом всех обстоятельств ведущегося следствия. И тут же заскрипели перья десятков авторучек. Репортеры слово в слово записали реплику старшего инспектора: «Господа, вам не кажется, что ваше веселье не вполне уместно? Возможно, человека, поисками которого мы занимаемся, уже нет в живых». Разумеется, все без исключения обратили внимание на слово возможно. Журналисты подчеркнули слово, а старик, услышав его, моментально помрачнел и перестал ломать комедию.

Черт-черт-черт, думал он лихорадочно. Что это означает? Возможно! Значит, существует и другая возможность, что тот покойничек из машины все еще жив? Неужели он так непростительно ошибся? Не отличить покойника от живого человека. Это уже никуда не годится. Нет и еще раз нет! Он не мог так опростоволоситься. Тот человек в машине, он точно был мертв. А вдруг он сейчас сидит себе живехонький как ни в чем не бывало за дверями своего номера и беседует с инспектором Люка? А его, Мышь, сейчас приведут, поставят перед ним, он внимательно посмотрит на бездомного и скажет:

— Да, это тот самый бродяга, который украл мой бумажник!

Вот будет фокус!

— Давай же, Мышь! — подначивали его журналисты. — Продолжай свои сказки, только не очень громко. Что ты там плел про этого инспектора Зануду?

Но старик уже полностью потерял нить повествования, да и настроение валять дурака исчезло.

— А вы никогда не задавались вопросом, почему любовник проводит с вами всего лишь три или четыре дня в месяц?

— Но у него же профессия такая. Он — коммивояжер, постоянно в разъездах по всей стране.

— И эти его объяснения вас вполне устроили?

Старший инспектор Люка старался вести допрос мягко, почти по- дружески. Задавал вопросы с отсутствующим выражением лица, будто его это вовсе и не интересует. Он восседал за массивным письменным столом в стиле эпохи Наполеона и рассеянно поглядывал в окно. Окна гостиной в номере Лоёма выходили на Вандомскую площадь и на улицу Де ла Паикс.

Люси Бойсвин сидела напротив, неудобно пристроившись на самом краешке кресла. На фоне утонченной роскоши, царившей в номере финансиста, она в своем платьице в стиле матроски смотрелась немного простовато и даже несколько вульгарно. Общее впечатление портило и жалостливо-униженное выражение лица, которое обычно бывает у просителей.

— То есть никаких подозрений подобные объяснения у вас никогда не вызывали?

— Нет! — твердо ответила молодая женщина и добавила, тряхнув головой: — Конечно, я догадывалась, что у него где-то есть семья, жена и все остальное. Правда, он не носил обручального кольца. Сказал, что протестанты не носят обручальных колец. Жаль, что он не сказал мне всей правды о себе. Думаю, я имела на это право.

— Вы так полагаете?

— Сама не знаю. Но, наверное, все же имела. К тому же, я замечала кучу мелочей, которые немного удивляли. Например, он не очень любил гулять вместе со мной и сыном. И всегда выбирал для таких вылазок в город самые оживленные места, популярные среди простых людей. Я объясняла это его вкусовыми пристрастиями. Например, он всегда предпочитал маленькие кинотеатры где-нибудь на окраине. Мы часто ходили в луна-парк или в зоопарк. Ездили в Версаль, не пропускали ни одной выставки в тамошнем выставочном центре Порт-де-Версаль.