Потом он говорил о необходимости строительства железной дороги от месторождения угля до реки Енисей. Приводил расчёты стоимости одного погонного метра железки при строительстве в условиях болотистой тундры и вечной мерзлоты, предложив два варианта её прокладки от Норильских угольных копей до села Дудинского и до Усть-Енисейского порта.

Притихший зал сидел и внимательно слушал человека, впервые громко заявившего о неотложной необходимости освоения холодного, безлюдного, считавшегося до сих пор обузным для государства северного края. Многим в зале до сегодняшнего совещания Енисейский Север казался таким далёким и неприступным, как Луна. А сегодня они поверили молодому оратору, что низовье Енисея – это богатая и доступная для государства часть забытой русской земли.

А завершил Сотников своё выступление следующими словами:

«Итак, разобрав вопрос о возможности эксплуатации Норильского месторождения в связи с развитием Северного морского пути, мы должны прийти к заключению, что это не только возможность, но и очевидная выгодность, и не только экономическая выгода, но и крупный шаг культурного почина. Значение этого почина не может быть оценено одной экономической стороной; во всяком пионерском деле помимо коммерческой стороны есть ещё дух человеческий, его поступательная, кинетическая энергия. И в этом отношении нужен интерес высшего порядка, чтобы преодолеть все трудности суровых условий и преград.

Оценивая это предприятие со стороны культурного вклада в район пустынного холодного Севера, мы не можем не упомянуть о том оживлении и, мы бы сказали, возрождении жизни, которое это и подобные ему начинания несут в этом районе.

Пробуждение от этой спячки, в которую погрузилась наша арктическая область, возжигающая пока маленькую звёздочку русского оживления, может быть, послужит символом нашего общего пробуждения от вековой спячки и через “полночную” страну взойдёт солнце творческого духа русского народа».

Зал стоя аплодировал Александру Сотникову. Пётр Васильевич Вологодский пожал ему руку и сказал, обращаясь к залу:

– Господа! Позвольте ваши аплодисменты считать одобрением высказанных Александром Александровичем предложений по освоению Енисейского Севера. Я надеюсь, что все заинтересованные министерства и ведомства Сибирского правительства, частные и казённые компании наших губерний примут самое активное участие в их реализации. Александр Васильевич Колчак поддержал это важное государственное дело и благословил нас на его свершение.

После совещания в «Метрополе» состоялся короткий банкет. Александр Сотников поужинал и поехал на извозчике в казармы бывшего своего дивизиона. Там, кроме наряда да конюхов, никого не было. Казаки и офицеры находились в отпусках, и только конюхи присматривали за уставшими от боёв питомцами.

– Не собираетесь к нам вернуться, Александр Александрович? – спросил его дивизионный говорун Игнат Пантелеевич Петрищев.

– Пожалуй, нет! Разве ты не слышал, пятый казачий круг меня официально освободил от обязанностей атамана Енисейского казачьего войска в начале февраля этого года. Я командую в Томске таким же кавалерийским дивизионом. Но подал рапорт об отставке с 1 апреля. Есть дела важнее, чем армия. Там у меня жена, сын. Летом хочу махнуть на родину, в низовье. С геологами. Хотим обследовать берега Енисея. И на дедовы владения взглянуть. Колчак поддержал мою затею. Управляйтесь здесь сами с новым командиром. Он мужик бедовый.

– Бедовый-то бедовый, да за дивизион не очень болеет, – ответил конюх. – Вы за казачество могли жизнь положить, а он осторожничает. Начальству в рот заглядывает. Управление казачье теперь в Минусинске. Там Ананий Гордеевич заведует гражданским отделом. Мы осиротели без вас двоих. Некому за дивизион постоять.

– Ничего, Игнат Пантелеевич! Скоро молодые казаки к вам придут, не нюхавшие пороху! Веселей пойдет служба, если на фронт не пошлют, – сказал Сотников и протянул руку конюху. – Мне пора, Пантелеич.

По звонку Петра Васильевича Вологодского военное командование разрешило капитану Александру Фильберту с пятнадцатого июня по двадцатое октября принять участие в качестве топографа в геологоразведочной экспедиции в низовье Енисея.

Сибирский геологический комитет на основании решения правительства включил в план одна тысяча девятьсот девятнадцатого года направление на Таймыр геологической партии в количестве шести человек, главной задачей которой было исследование с целью поисков месторождений каменного угля и других полезных ископаемых на участке правобережья Енисея от станка Потаповского до Усть-Енисейского порта. Научное обеспечение и руководство партией по совету Александра Сотникова Геологический комитет поручил Николаю Николаевичу Урванцеву. Топографические съёмки будут вести Сотников и Фильберт. Трёх рабочих решили нанять в Потаповском.

Добравшись пароходом до Потаповского, геологи сняли с судна приборы, спецодежду, шанцевый инструмент. Даже мужики, смолившие лодки, оставили костры и пришли встречать нежданных гостей. Первой у сходней стояла мать Александра. Он обнял её, тёток, пожал руки потаповским мужикам.

– А теперь послушайте меня! – поднялся он на две ступеньки пароходного трапа. – Это мои друзья: Александр Фильберт и Николай Урванцев! Приехали кое-что поискать на берегах Енисея и в Норильских горах. На помощь будем брать трёх мужиков. Думаю, Ивановых.

– Ты, племянничек, сначала фартовыми папиросами угости, а потом о деле начинай! – наставлял Василий Никифорович.

Александр достал пачку английских папирос и протянул:

– Бери, дядя Вася, пробуй!

Пачка пошла по кругу. Облако дыма зависло над толпой потаповцев.

– Хоть и иноземные, но не вкусные! – сказал Николай Иванов. – Наш махрячок вкусней, он горло пронимает!

Александр Сотников чуть передохнул от вопросов земляков, сказал, обнявши друзей:

– Вот здесь, Николай и Саша, я родился! В том пятистенке, с окнами на Енисей! На этой песчаной косе няня учила летом ходить. Я цеплялся пальцами за песчаные выступы, падал, хватал горстями сухой песок и опять перебирал непослушными ногами. Помню это, будто было лишь вчера. А за тем мысом я рыбачил. Сорогу таскал. На лодке ходил по Фокиной до волока. Даже не верится, что это уже никогда не вернётся. Всё, кроме Норильских гор. Скоро мы их навестим.

И, грустно вздохнув, спросил у Николая Иванова:

– Слушай-ка! В устье Фокиной я заметил на берегу обсохший наш катер. Он на ходу или ухайдакали?

– Сломан он! Давления в котле нет. Уже три года, говорят, стоит. А спецов наладить нет!

– Ладно! Сейчас, пока шель-шевель, сходим поглядим на него. Ты, Николай, поднимись к матери, возьми у неё ключи от паровика. Может, наладим! Мы же с Сашей политехникум закончили. Кое-что в паровиках соображаем.

Месяц, как прошёл ледоход. Вода шла на убыль, оставляя на приплесинах невысокие уступы, загаженные всякой всячиной, принесённой водопольем.

На левом наволочном берегу виднелся в распадках снег. А с огромной, истекающей водой льдины, оставшейся на косе от паводка, бежала густая капель. Капли уходили в песок, оставляя лишь желтоватую сырость.

– Есть в здешней природе что-то своё, чего нет и никогда не будет ни в Красноярске, ни в Томске, ни в Нижнем, – сказал Николай Урванцев, снимая очки. – Чувствуется какое-то свежее, трудно объяснимое восприятие жизни. Кажется, что здесь девственная жизнь, не замацанная грязными руками.

А Фильберт любовался Енисеем и не слышал слов Николая.

– Красива наша Томь, но Енисей – дух захватывает! Две тыщи вёрст прошли – нигде не повторился! – шептал Фильберт, будто боялся, что кто-то услышит его восхищение.

Они подошли к стоявшему на катках катеру. Давно не крашенному, пропахшему мазутом, с лужами дождевой воды на корме. Николай Иванов принёс ключи. Сотников спустился вниз, к двигателю:

– Вроде всё на месте. И вал не погнут, и винт трехлопастный. Давайте проверим!

Они сняли котёл, дважды промыли водой, почистили от накипи и снова промыли. Потом залили и опробовали под давлением до десяти атмосфер, используя для этого плунжерную помпу подачи воды в котёл под парами. Давление держалось стойко.