Нам Чху Чо сильно дернула за трос, подавая сигнал перемещения, и оттолкнулась ногой от рифа. Кусок бумаги проплыл под лодкой, отбрасывающей тень в воде, и, словно издеваясь над ама, стал удаляться. На бумаге виднелись какие-то расплывчатые цифры и знаки; лучи послеполуденного солнца, преломлявшиеся в воде, как в призме, окрашивали их в цвета радуги. Если цифры обозначали дату смерти, то наверняка на этой бумажке написано и имя женщины, и откуда она родом. Прилагая отчаянные усилия, Нам Чху Чо ухватила листок.
— За кем ты там гонялась? — крикнул Тада, когда Нам Чху Чо показалась из воды на лесенке, свисавшей с лодки.
Решив, что женщина вряд ли могла просто созорничать — это было бы слишком! — Тада готов был подавить в себе чувство раздражения. Но, увидев в руках кореянки какой-то листок бумаги, он пришел в ярость. Его побелевшие щеки затряслись от злости, и, нагнувшись вперед, он выхватил у нее бумагу. Веленевая бумага порвалась пополам. Тада соединил обе половинки, и у него в руках оказалась листовка, напечатанная типографским шрифтом. Старшина артели кое-как говорил по-корейски, но читать совершенно не умел. За исключением цифр 30 и 9, напечатанных иероглифами, весь остальной текст был написан корейским алфавитом.
Подождав, пока Нам Чху Чо влезла в лодку и сняла шлем, он спросил уже помягче:
— Что тут написано?..
Нам Чху Чо была уже вдовой, хотя ей было всего двадцать девять лет. В конце войны ее мать, тоже ама, приехала с ней в Японию и поселилась на Цурухаси в Осака. Нам Чху Чо тогда была еще совсем девочкой. Теперь мать состарилась, работать уже больше не могла и лишь нянчилась с четырехлетней внучкой.
У ама тяжелый, сопряженный с непредвиденными бедами труд. Никогда ама не знает, что с ним может случиться в море. Поэтому в лодке, как правило, всегда есть человек, специально ведающий водолазным тросом. Он должен обладать большой сноровкой. Чаще всего это место занимает кто-нибудь свой, из родни. Пока муж Нам Чху Чо был жив — он умер год назад от рака печени, — у них была лодка с компрессором и они каждый сезон приезжали сюда работать вдвоем и вместе радовались богатым уловам. Но когда мужа не стало, ей пришлось начать работать с японцами, которым лодку предоставляла посредническая торговая фирма «Гэнкай», и платить им определенный процент со своего улова. Это ее злило, но другого выхода не было.
Ведавший на этой лодке тросом японец Сюдзи был хоть и пьяница, но сердце у него было доброе и он нравился Нам Чху Чо больше, чем этот Тада — репатриант из Кореи.
Бросив сердитый взгляд на старшину, Нам Чху Чо ответила на привычном осакском диалекте:
— Я набрела там на труп.
— На кого?
— На мертвую кореянку. Эта бумага была при ней.
— Что ты говоришь? Там, на дне? — испуганно спросил Тада, переводя взгляд с намокших кусков бумаги на воду, окрашенную лучами заходящего солнца.
— Да, — ответила Нам Чху Чо, — но нам пора на берег. Море вон уже какое, красное, совсем как кровь.
И снова Нам Чху Чо вспомнился рассказ о страшной резне на острове Чечжудо, который она слышала от знакомого матери, нелегально прибывшего в Японию в годы диктатуры Ли Сын Мана. Это произошло на третий год после второй мировой войны. За каких-нибудь десять месяцев на острове было убито тридцать пять тысяч человек. Это были те, кто не хотел подчиниться господству Ли Сын Мана. Десять тысяч жилищ было сожжено. Некоторые селения полностью стерли с лица земли. Убивали всех, не щадили ни женщин, ни детей. Пожарища были усеяны черными от крови и пепла отрубленными головами, похожими на чудовищные ядовитые грибы, от которых поднималось зловоние. А всего до начала корейской войны на острове было убито семьдесят восемь тысяч человек. Говорили, что это составляло четвертую часть всего населения острова.
Нам Чху Чо помнит, что тогда они как раз собирались завтракать, но ее вдруг затошнило и она даже не притронулась к салату — стручки красного перца в еде показались ей сгустками человеческой крови. По словам знакомого матери, резня в Корее на этом не должна была кончиться. Надо было ждать еще более страшных дней. Вот он и решил бежать оттуда. С тех пор воды Корейского пролива всегда казались Нам Чху Чо окрашенными кровью.
— Что здесь написано? — косясь на ама, спросил Тада. Бумагу он по-прежнему держал в руке. Нет, он не думал, что на этом листке указывается местонахождение какого-нибудь клада, спрятанного на дне моря. Он просто Чувствовал что-то недоброе и не отдавал бумагу.
Грея руки у переносной печки, Нам Чху Чо стала про себя читать бумагу, которая свисала у Тада из рук, как разорванный надвое флажок. Нет, то не было запиской с указанием даты смерти и других сведений о покойнице. Текст был краткий, но фразы трудные и не очень понятные. Чем дальше Нам Чху Чо читала, тем напряженнее становилось ее лицо.
— Переводи сразу! — тоном приказа бросил Тада.
— «30 сентября все как один поднимемся на вооруженное восстание!..»
— На вооруженное восстание?
— «Товарищи патриоты! Возглавим борьбу рабочих крестьян, студентов, любящих свою родину! Свергнем власть военщины, готовой открыть двери нашей страны японскому империализму! Долой корейско-японские переговоры, затеянные по указке американцев! Долой диктатуру военных!..»
— Ого! Да тут страшные вещи написаны! — протянул Тада, сразу изменившись в лице. — Что значит восстание? Возьмут оружие, поднимут флаги, вот тебе и революция!
— Погоди, тут что-то еще напечатано — перебила его Нам Чху Чо. — Ага, «30 сентября все как один поднимемся на вооруженное восстание! Центральный комитет Единой народной партии Южной Кореи». Теперь все, — закончила она.
— Это же страшное дело! — повторил Тада.
— Чего же тут страшного! — сказала Нам Чху Чо. — Ты же в этих делах ничего не понимаешь!
Правда, Нам Чху Чо сама довольно слабо разбиралась в политических событиях, происходящих на ее родине, где все бурлило, как в кипящем котле. Но она хорошо помнила слова, сказанные ее покойным мужем Сан Ки незадолго до смерти. В то время в Южной Корее как раз произошел государственный переворот. К власти пришли военные. Они пересажали в тюрьмы одного за другим всех высших чиновников правительства Чан Мёна, всех политических деятелей и по очереди начали отправлять их на виселицу. Сан Ки тогда с горечью говорил: «От всей этой продажной шайки политиканов за версту всегда несло падалью. Ведь они думали только о себе, о своей выгоде. А теперь вот сами попали в беду. И поделом! Что посеешь, то и пожнешь».
Это был ее последний разговор на эту тему с мужем, который обычно не любил говорить о политике. Значит, теперь эта шайка снова действует в подполье, печатает вон какие подстрекательские листовки и собирается снова забраться наверх. И не боятся! Но ведь и безрассудству есть мера… Впрочем, может, она не права. Муж ведь вот еще что говорил: «Но вспомни прежнюю Японию! Если отдать власть военщине, тогда совсем конец».
— Гм! Ты что ж, за дурачка меня принимаешь? — перебил ее мысли Тада. — Тут все ясно! Эта бабенка пробиралась в Японию, чтобы связаться со своими дружками, которые здесь проживают. И в пути померла. Видать, опасная была бабочка!
— А тебе-то что! — презрительно усмехнулась Нам Чху Чо. — Тебя это не касается.
— Касается или не касается, а слава богу, что эта бумажка не попала к бунтовщикам, которые у нас укрываются. А не было ли при ней еще каких-нибудь важных документов? Надо поскорее сообщить кому следует.
— Кому же? — спросила Нам Чху Чо.
— Полиции, конечно!
На секунду Нам Чху Чо застыла в нерешительности, а потом не помня себя вцепилась в Тада.
— Дурак! Отдай! Отдай бумагу!
Водолаз, опустившийся на дно с полицейского катера, так и не смог обнаружить труп. Конечно, могло случиться, что за это время силой подводного течения груз, державший труп, оторвало, тело всплыло и его унесло. Поэтому было решено обратиться за помощью в отделение морской охраны в Хитакацу. Небольшое дозорное судно, имевшееся в охране, избороздило все окрестное пространство, но нигде ничего не обнаружило. Просигнализировав об этом флажками, дозорное судно подошло к полицейскому катеру. Поиски продолжались уже целых три часа.
