- Проси, чтобы Юлю вернули назад! - озабоченно добавила Любовь.
Вспышки, отрывки каких-то музык, затем помрачения с долбящими ритмами это были сигналы ухода всяких сил. Юля понимала, что она ощущает только в этом вечную борьбу. "На земле мы себя ощущаем отдельно от всех, а здесь границы устанавливаются взаимной любовью!" Ей было навечно ясно, что родителям уже хорошо.
- Мы не хотим, чтобы он оказался в детском доме...
Как только это отзвучало, в небесной обстановке произошла наводка на резкость, и в нижнем углу появилось тухлое здание, битком набитое одинокими детскими существами. Лицо матери Юли было наполнено сияющими слезами, а отец говорил голосом надежды, зовущим со всех сторон:
- Госпоже наша, Богородице, да святится имя Твое, помоги!
Юля увидела вмиг, что слова тут - уже и дела. Только отец упомянул о просьбе, Дева уже встала вдали перед самым большим сгущением Света и, видимо, собралась попросить за горестную Юлю, которая вот-вот оставит сына сиротой. Но это желание Ее уже было молитвой. И все мгновенно вложилось друг в друга. И Сын ответил:
- Верните ее на землю!
- Но у нее обрезаны волосы!
- Так дайте ей косу.
Юля даже не разглядела ангела, который вручил ей обрезанную ее косу. Мелькнул, восшумел и все. Она словно уже знала, что нужно перебирать по косе вниз. И вот уже телебашня завиднелась сбоку, на земле. Значит, уже точно близко земля, есть верх и низ. И все другое. Арсик, скоро я увижу тебя, родной! Она сообразила, что до больницы надо взять левее, пусть эти хирурги зашьют меня как следует, а то что - на живую нитку сметали! Юля поняла: надо взять левее, она искосила косу, а может, ангел помог ей в этот миг, потому что опять что-то восшумело над головой. И тут Юля увидела нянечку Георгиевну, которая выполняла ее просьбу и надевала крестик на тело еще теплое. Еще Юля в своем нисхождении видела, сколько, оказывается, входов и выходов есть во всех наглухо закрытых помещениях. И сверху, и снизу в них беспрестанно входили утешители и соблазнители... Значит, весь мир прорыт этими входами?
Приблизившись к окну, Юля успела увидеть картино-мысли Георгиевны, которыми та жалела сироту Арсика. Но тут Юля соединилась со своим телом, и все выключилось. Человеческими глазами она смотрела на глухие стены морга и пыталась кричать:
- Люди! Люди же! Зашейте меня еще раз.
Но голос почти не выходил из горла. Нездешний свет появился еще раз и пробежался бликом по стене, делая ее в своем пробеге прозрачной. И Юля увидела, что по двору деловито ступают люди.
Вроде бы прошло какое-то время. Закутанный от мороза сторож въехал с каталкой, на которой лежало очередное тело из терапии, о чем говорили штампы на простыне. Усталое лицо санитара-сторожа выражало: "Ну когда же вы перестанете! Я хотел сейчас прилечь немного... А вы сюда да сюда! Одна из хирургии, один из приемного прямо, два ДТП. Куда в такой холод вас понесло, а?" Навидался он здесь родственников. Вот что странно. Все ведь атеисты, а тут атеизм словно слетает. "Как же я на военную хирургию пойду - не поспал, с дымной головой?!" (Забегая вперед, скажем: напрасно студент Б. тревожится о своей голове - на экзамен он не попадет- его увезут с реактивным неврозом.)
Юля попыталась его поманить бескровной рукой, он закричал: "А-а-а-а" и с этими "А-а-а" вбежал в корпус. От страха его крик звучал как бы дурашливо.
- Что случилось? - спросил дежурный врач Скачков.
- Я чуть глаза там не оставил! Как человек медицины понимаю: эта бескровная рука... это пришла! А-а-а! Оживают они!
- Ужысь, ужысь, - вздыхала над ним санитарка.
Она недавно похоронила мужа, но если Никанорыч встанет и снова будет пить да ее бить?! Значит, зря радовалась, что он навсегда успокоился...
Скачков лично отправился в морг. Когда он подошел к Юле, она все еще не могла говорить, а словно шелестела:
- Ра-дуй-ся...
- Что?
- Радуйся, безнадежных надеждо!
Он взглядом умолял ее растаять, как мираж. А словами обещал немедленно зашить-перешить-посмотреть-увезти...
В прожекторе жизни Юля сразу увидела себя - школьницу, потом - невесту, наконец - разведенную жену. И вспомнила огнезрачный престол, который дважды видела в печи... Зашьют, сто свечей поставлю Богородице!
В операционной Феликс Прогар снова услышал стук в окно. Он уже знал, что это синички. После такого решил внимательно их рассмотреть, но ничего особенного не нашел: птички как птички, ну разве что похожи на двух горбоносых старушек.
- Так, - сквозь зубы проговорил Скачков, - метастазы где?
- Ошиблись. Это были не метастазы, а просто похожие...
- А похожие... где?
- Не знаю.
- Не был бы я кандидат медицинских наук, в Бога поверил бы!
...Потом, когда хирурги все перешили и оправились, они говорили друг другу, что, конечно, природа так сильна, и у организма такой запас прочности! Кутузов тут мелькнул с турецкой пулей, пролетевшей через всю голову, и Ленин, конечно. Так уговаривали они друг друга, выставляя на стол заветные мензурки со спиртом. Лишь один растущий молодой талант Клинов перед тем как выпить перекрестился. Тут все навалились на него с жалостью: путевку в Усть-Качку дадим, курс антидепрессантов... А он им говорит:
- Мне и так хорошо. Я все понял.
Афанасьич, анестезиолог, за спиной Клинова покрутил у виска: мол, все больше ему не говорите ничего. И вообще об этом не надо. Но остановиться было невозможно.
- Она же ушла у нас на столе, - разводил руками Феликс. - А вот дышит, и глаза блестят. Я специально глаза посмотрел - блестят.
- Ну и что блестят? Подумаешь, - Афанасьевич видел, что мужики натурально не в себе, но значит, мало выпили; он подлил всем побольше.
Скачков заговорил отрывисто, как пародист на эстраде:
- Ну, я вскочил, лечу, прибежал, говорит... "Радуйся!"
Клинов, приняв добрую порцию спирта, решился на целый рассказ: мол, дед по секрету... Это... к Сталину приезжал один священник, и ему было видение-знамение или как... что надо вокруг Москвы обнести икону Богородицы, тогда немцы не войдут, а уже куда обнести - они на подступах, и что придумал Сталин - на самолете облетели с иконой!
- Вот что интересно: кто она такая, что ее вернули сюда? - спросил Феликс Прогар. - Надо изучить... по карточке. История болезни, то-се.
А по палатам уже рос и ширился слух о чуде, рождались подробности: свет в морге был немилосердный, глаза не выдерживали. Воскресло уже пять человек. Потом - семь.
А Юля очнулась в палате, но не решалась открыть глаза. Попробовала мысленно прочесть "Символ веры" - получилось! Значит, память со мной!.. Арсик, скоро мы увидимся...
- Смотрю: тут трубка из меня торчит, там обрубка - куст такой из человека сделали, - говорила низким грудным голосом женщина на соседней кровати.
- А ко мне слетел сегодня сон, - начала рассказывать другая. Хорошева, ты почему отключилась от наших бесед?
Забегая вперед, скажем, что Хорошева здесь не скажет ни слова - она отключилась на трое суток: как потом выяснилось, сочиняла грандиозную благодарность врачам и сестрам.
В это время на каталке привезли вновь прооперированную. Оказалось, что каталка не снижается - сломалась. Сестра выбежала, а больная слезла и отвезла каталку в коридор, вернулась и легла на свободное место. Приехала сестра с пустой каталкой и закричала в ужасе:
- Каталка где?
- Чего кричите? Я ведь не украду ее, - ответила новенькая. - Отвезла в коридор.
- Да как вы не понимаете: я хотела вас со сломанной переложить на другую, снизить и потом - на кровать... - не договорив, сестра убежала за хирургом.
Все забегали. Примчался Феликс Прогар, стал осматривать швы.
- Что, понравилось тебе что-то у меня? - спросила новенькая игриво.
- Мне сейчас не до шуток! Проверю швы и бежать...
- Вот бы мне с вами пробежаться. Вы куда?
- У меня будет двадцать минут у трупа.
