Так что же сообщала Иоакимовская летопись?
Во-первых, Иоакимовская летопись сообщает о словенах, живших на берегах Ильменского озера. Но не как о безначальных (как в ПВЛ), но называет имена некоторых словенских князей (Владимир, Буривой, Гостомысл). Более того, последний князь словен ильменских, Гостомысл, сын Буривоя, — по версии Иоакимовской летописи — уже десятый (!) князь из этого рода.
Во-вторых, Иоакимовская летопись по-иному трактует появление Рюрика на ильменских берегах. «Гостомысл имел четыре сына и три дочере, Сынове его ово на воинах избиени, ово в дому измроша, и не остася ни единому им сына, а дочери выданы быта суседним князем в жены,.. Гостомысл же, видя конец живота своего, созва вся старейшины земли от славян, руси, чуди, веси, мери, кривич и дрягович, яви им сновидение и посла избраннейшия в варяги просити князя, И приидоша по смерти Гостомысла Рюрик со двемя браты ироды ею», — повествует она. О беспомощности словен, о «порядка в ней нет» не сказано ни слова. Наоборот, все упорядочено и разумно — по смерти Гостомысла у словен ильменских вокняжился Рюрик, который по матери (Умиле) приходился Гостомыслу внуком. История Средневековья знает немало подобных примеров, когда прерывалась одна династия и ее замещала другая — как правило, находящаяся в родственных связях с предыдущей.
В-третьих, Иоакимовская летопись — в отличие от ПВЛ — НИЧЕГО не говорит о Новгороде. Его тогда… не существовало. Лишь «…в четвертое лето княжения его (Рюрика. — А.П.) преселися от старого в Новый град великий ко Ильменю». Но и тут требуется уточнение: Новый град (в противовес старому — Ладоге) историки отождествляют не с Новгородом, а с т.н. Рюриковым городищем — загородной княжеской резиденцией (около 230 км от Ладоги), которая оказалась в черте Великого Новгорода… в 1999 г.! Сам же «исторический» Новгород, очевидно, возник в конце IX — начале X в. Как показывают современные археологические данные, самые ранние из исследованных деревянных мостовых на территории современного Новгорода датируются X в. (по методике дендрохронологии). Сама ПВЛ, говоря о походах Олега на Царьград в 907 и 911 гг., упоминает о дани, которую византийцы обязались выплачивать конкретным русским городам («…прежде всего для Киева, затем для Чернигова, для Переяславля, для Полоцка, для Ростова, для Любеча и для других городов: ибо по этим городам сидят великие князья, подвластные Олегу». — ПВЛ), но Новгорода в перечне русских городов…. НЕТ. Первое же иноземное упоминание Новгорода датируется серединой того же X в.
Итак, что мы имеем? В 1862 г. торжественно отметили тысячелетие «княжеско-монархического правления». Отметили совсем не в том месте, где якобы это правление началось. Этим император Александр II, конечно, потрафил новгородцам, но никак не исторической правде, ибо историческим центром ильменских словен во время призвания варягов была Ладога.
Кроме того, «княжескому» правлению на поверку лет оказалось поболее чем тысяча, так что с юбилеем «княжеско-монархического правления» явно опоздали — лет так на двести.
Нельзя сказать, что было отмечено и тысячелетие государственности на Руси, ибо «призвание варягов» было внутренним делом племенного союза ильменских словен, чуди, веси, мери, кривичей и дреговичей. Если же говорить о создании единого восточнославянского государства, именуемого историками «Киевская Русь», то оно состоялось в 882 г., когда «урманский князь» Олег убил киевского князя Аскольда и объединил два племенных союза (Словенский и Полянский[3]) в один, но с центром в Киеве. Опять неувязка.
Остается лишь один, частный юбилей — тысячелетие династии Рюриковичей.
Но неужели император так преклонялся перед заслугами этой династии?
Вряд ли. Ирония судьбы заключается еще и в том, что последний из Рюриковичей — Василий Иванович Шуйский — был свергнут 17 июля 1610 г. московскими боярами и дворянами, насильственно пострижен в монахи, а позже выдан полякам и вывезен в Польшу, где и скончался, находясь в заключении в Гостынском замке. Так закончилось правление династии, игравшей ведущую роль на Руси на протяжении семи с половиной веков, а на смену ей пришла династия Романовых, представителем которой и был император Александр И.
Да, в других обстоятельствах «призвание Рюрика» отмечалось бы не столь помпезно и без того пафоса, которым были пропитаны все мероприятия 1862 г. В 1857 г. Комитет министров поставил на обсуждение вопрос о сооружении памятника «первому русскому государю Рюрику» — и только. Однако…
Однако не так давно закончилась т.н. Крымская война — закончилась поражением перед англо-франко-сардино-турецкой коалицией, поражением тяжелым и болезненным. Новоиспеченному императору Александру II необходимо было ободрить подданных, вновь разжечь в них несколько угасшую веру в могущество Российской империи и вдохнуть силы в преддверии назревающих государственных, экономических и общественных преобразований (которые (преобразования) сами по себе были нелегким испытанием).
Вот тут-то и возникла — вероятней всего, в голове самого государя императора — идея придать мероприятию эпохальный характер. Император Александр Николаевич отдал предпочтение празднованию именно Тысячелетия, а не другого намечавшегося юбилея — 50-летия Бородинской битвы. Ведь празднование Бородинской виктории неминуемо подталкивало бы — даже самого преданного подданного — к сопоставлению результатов правления двух венценосных Павловичей: Александра I и Николая I. И явно не в пользу последнего.
А вот празднование целого «тысячелетия княжеско-монархического правления на Руси» должно было, по мысли Александра II, укрепить подданных в вере нерушимости российского самодержавия.
В ходе планирования праздничных мероприятий устроители пытались по возможности дистанцироваться от Бородинского юбилея. Нестор-летописец не указал точную дату прибытия «заморских гостей», а потому первоначально торжества намечались на 26 августа (день коронации Александра II и одновременно Бородинской годовщины). Но позже праздник был передвинут (понятно кем!) на 8 сентября — день Куликовской битвы и праздник Рождества Богородицы.
Кроме того, император Александр II строго контролировал работу скульпторов[4] и лично определял, кто достоин быть — в прямом смысле этого слова — на пьедестале, а кого следовало бы «запамятовать». Так, с учетом места празднования на памятнике не нашлось места первому московскому царю, покорителю Казани и Астрахани Иоанну Васильевичу IV (Грозному). Но зато появилась Марфа Борецкая — как молчаливое признание правоты Новгорода в его конфликте с Москвой, как позднейшая переоценка русской истории. Отсутствуют на памятнике также Павел I (в эпоху Александра II его царствование стало устойчивым символом безумного и бездарного правления) и Петр III, зато есть Екатерина II, немка, узурпировшая императорскую власть. Этим Александр II наступил на горло монархическому принципу, поставив его, скажем так, ниже государственной целесообразности.
Может показаться странным, но на памятнике нет и фактического основателя Древнекиевского государства — Олега Вещего. Почему так случилось — мы рассмотрим ниже.
Горячо обсуждалось, но в конце концов было все-таки отвергнуто предложение в барельефной группе «писатели и художники» изобразить великого украинского поэта Тараса Шевченко. Не то чтобы он был недостоин по поэтическому своему таланту — скорей наоборот! (Да и не так уж много было в ту пору великих русских писателей, потому среди Пушкина и Гоголя и затесался скромный (по литературным меркам) Грибоедов.) Но в своей поэме «Сон» Шевченко назвал царицу — мать Александра II — «цаплей». И Александр II решительно воспротивился какому-либо увековечиванию народного поэта. (Зато на памятнике присутствует другой «малоросс» — Б. Хмельницкий. Тут без комментариев.)
Даже беглого взгляда на памятник достаточно, чтобы увидеть — в разделе «писатели и художники» представлены деятели русской культуры лишь с XVIII в. Поразительно, но здесь нет Андрея Рублева и Феофана Грека, Дионисия Ушакова и Симона Ушакова, Федора Коня и Бармы Постника и даже — первопечатника Ивана Федорова (!). Это, правда, свидетельствует не о ничтожности их вклада в российскую культуру, а лишь о некоторых пробелах в знаниях самого самодержца.
