– А, так это же просто, – промолвила она, и с удовольствием заметила довольное выражение на его угрюмом лице.

– Множество мелких инвесторов, в надежде заработать на ускоренном росте цен, вкладывали в спекуляции, как собственные деньги, так и деньги, взятые у банков в кредит. В США, в Англии и в странах Европы главным объектом массовых инвестиций стали акции железнодорожных компаний. В какой-то момент эти акции стали стоить больше, чем стоили на самом деле. Говоря проще: люди стали жить не по средствам.

– то есть?

– На приведённом выше примере видно, что инвесторы, ну, короче, те, кто вложил свои «бабули», предполагают получить в конце 30 тысяч, а уже вложено 40 тысяч.

– Понятно.

– Те, кто вовремя это понял, поспешили от акций избавиться. Остальным было плохо.

Финансовая паника на Уолл-стрит в 1857 году.

Произошло то, что и должно было: начались массовые банкротства железнодорожных компаний… Потом, конечно, финансовая паника, банки закрывались один за другим. К середине октября 1857 года банковская система США потерпела полный крах, экономическая деятельность остановилась… Скорбная весть об американском крахе, ускорила развитие кризиса в Великобритании, где коммерческие банки тоже массово вложились в необеспеченные ссуды. Кризис охватил всю Францию, Германию, другие европейские страны, затронул, кстати, и Россию. Миллионы рабочих были выброшены на улицу из обанкротившихся предприятий. Кроме того кризис затронул и сельское хозяйство. Разорившиеся крестьяне стали покидать сельские районы и в поисках работы массово потянулись в города, которые из-за резко возросшей скученности населения превращались в огромные свалки под открытым небом. Везде грязь, кучи мусора, отходов… Летом 1858 года английский парламент прервал свои заседания по причине «великого смрада», исходящего от загаженной Темзы. Начались страшные эпидемии по всему «цивилизованному» миру, унося миллионы жизней. Так в Нью-Йорке или Новом Орлеане эпидемии холеры и тифа стали обычным делом…

– Но подожди, – он почесал за ухом, – почему всё время я болтаю. Расскажи и ты о себе.

– Как-то тяжеловато разговаривать «всухую», – она поморщилась.

– И то правда, – сказал он. – Зайдём куда-нибудь.

Небольшое бистро они нашли сразу. Сели за столик, официант принес бутылку красного вина и сыр.

– Неплохо, неплохо, – сказала она, сделав небольшой глоток, – приятный букет.

– Это «Хванчкара». У меня дома его много. Я был у московских поставщиков грузинского вина в 2006[2].

– Слушай, вообще-то красное вино полагается к мясу…

– А белое к рыбе. Знаю, все знаю. Я просто хотел, чтобы ты попробовала этот сыр.

– Да, ты прав, оригинальный вкус.

– Это «Клинковый». Я недавно побывал в Минске[3], попробовал сыр, мне понравился его вкус. Но сейчас не об этом. Давай, рассказывай про себя.

– Ну, можно сказать, что мы существуем на земле, намного раньше вас. Ведь вы можете работать лишь с людьми современного вида, а это во вселенском смысле не так уж долго. Мы же были на земле намного раньше. Энциклопедический словарь говорит, что наше имя произошло от латинского libido – страсть. Мы – это бессознательное сексуальное влечение, в более общем плане – влечение к жизни. Мы очень многозначны: можем быть и желанием, и влечением, и стремлением. Можем превратиться в удовольствие, в кровожадность, в жажду наслаждения, в произвол и в каприз. Впервые, наше современное имя появилось в работах Бенедикта «Электротерапия» (1868) и Молля «Исследование сексуального влечения» (1898). Ну, естественно, мы прежде всего – это проявление полового инстинкта, обостренного и неустанного сексуального влечения. Мы вечны и неисчерпаемы. Фрейд сделал нас основными персонажами своих работ. У него мы определяем не только страсть, но и стиль современной жизни, что, в общем-то, абсолютно правильно. Это мы в основе любовных и дружеских чувств, различных привязанностей – к самому себе, к другим родственникам, к сверстникам. И мы же, как выясняется, можем управлять огромной толпой, готовой к бессознательным свершениям, которая, как ты дальше увидишь из моего рассказа, предельно эротизирована.

– Но сейчас-то вам лафа. Так ведь? Вершите революции, сбрасываете правительства, отовсюду вытесняете мужиков.

– Ты говоришь о сексуальной революции? Это отдельная тема, – она сделала ещё глоток вина, поближе придвинулась к нему, якобы случайно задев его коленками.

– Понимаешь, любому школьнику с самого детства известны три великих революции: Французская, Октябрьская и Сексуальная.

О значении Французской революции пусть лучше спорят историки, но уверенно можно сказать: она очень наглядно показала, что проигрывают те, кто теряет голову[4].

В результате Октябрьской или пролетарской революции «пролетели» абсолютно все[5]. Ну а третья…

Один китайский монах, мудрец и философ написал большой трактат, в котором он разъяснил народным массам причины, по которым во всей живой природе сексом, без цели произведения потомства, занимаются только люди и дельфины. – Ну, насчёт дельфинов не знаю, – усмехнулся он, – трудновато проверить, а у людей именно так. В некоторых поныне живущих диких племенах до сих пор не верят, что секс как-то связан с продолжением рода. У них нет отцов в нашем понимании этого слова! Девятимесячный срок между сексом и рождением ребёнка кажется им настолько огромным, что никакой причинной связи они здесь просто не улавливают. Антропологи, которые пытались открыть дикарям глаза на связь между сексом и деторождением, были осмеяны. Эта гипотеза больших белых братьев, показалась им дикой, а приводимая в ответ аргументация, железной: если бы секс был связан с деторождением, рожали бы только красивые женщины, а у нас рожают даже такие страшные, с которыми ни один нормальный мужчина не ляжет!.. И попробуй оспорь! Скорее усомнишься в связи секса с деторождением.

«Господи, каким бы крутым не хотел казаться, а мужчина есть мужчина», – Подумала она, – не может спокойно посидеть и послушать, главное вставить слово показать свою эрудицию, мужик мужиком. Хотя, может быть, именно поэтому он мне сразу понравился. Хотя есть ещё кое-что, что я для себя не уяснила».

– Так или иначе, именно с этого философского труда, – продолжила она, – сама по себе, тихо – Мирно началась революция, которую потом назвали «сексуальной». Было это примерно три тысячелетия назад, в Китае.

На протяжении веков эта революция развивалась так-Сяк, с переменным успехом и очень медленными темпами. Женская самооценка и индивидуальность тускло поблескивала во мраке рабовладельчества и средневековья, вспыхивая порой огоньком: то в кровавых забавах Клеопатры, то в дифирамбах «служения Прекрасной Даме»; в тяжелую годину появилась первая одинокая провозвестница грядущих битв, стриженая дева Жанна из Орлеана. Сверкание Возрождения и блеск Просвещения вовсе затмили неяркий фонарик в слабых женских руках, но приходит черёд, упомянутой выше, Великой Французской.

– Да, да, я интересовался истоками женского движения, – сказал он, абсолютно не обращая внимания на её недовольную мину. – Симпатичная девушка-Парижанка оголила плечи и грудь, повесив на палку чью-то окровавленную рубашку, прошла по баррикадам[6] и королевская власть пала под натиском толпы, а агитаторы на каждом углу прославляли свободу, равенство и братство. Но, после революции довольно часто вместо перечисленных выше благ приходит террор. Очень скоро парижские палачи начали жаловаться, что не успевают пообедать, а детей своих не видят и вовсе. В результате четверть населения Франции была уничтожена.