— Я не знаю ни о каком пленнике.

Фон Глёда обдал Бонда совершенно спокойным взглядом.

— Возможно, вы говорите правду. Сомневаюсь, конечно, но кто знает. Мне нужна правда, Бонд. Я почти уверен, что вы знаете, где он и что он рассказал. Только полный дурак послал бы вас на задание, не снабдив всеми деталями.

«Быть может, фон Глёда, ты и умен, — подумал Бонд. — Ты, несомненно, осмотрителен и хитер. Однако, судя по твоей последней реплики, ты ни черта не смыслишь в вопросах системы безопасности. И зря ты назвал М дураком»!

— Вы думаете, что мне сообщили бы все детали? — Бонд склеил снисходительную улыбку.

— Я уверен в этом.

— Тогда получается, что полный дурак — вы, сэр, а не мои шефы.

Фон Глёда издал грубый, короткий смешок.

— Ладно, упирайтесь себе. Но я не могу рисковать. Я все равно доберусь до правды. Мы знаем, как довести человека до грани. Если вам нечего сказать, вы ничего и не скажете, и тогда я буду знать, что мне нечего бояться. Если же вам известно хотя бы место, где держат моего человека, то эту информацию я тотчас же передам в Лондон. Его, конечно, могут держать в самых недоступных местах, но моя лондонская команда все равно достанет его. Не успеете оглянуться.

Мог ли один из отрядов фон Глёды проникнуть в штаб Секретной службы? Очень сомнительно, но проверять это не хотелось.

— А что если меня сломят и я солгу? Что если я скажу: да, есть такой пленник — хотя, уверяю вас, мне ничего о таковом не известно — и он выдал нам всю нужную информацию?

— Тогда получится, что вам известно местоположение нового Командного поста, мистер Бонд. Видите, как ни крути, а вам не выиграть.

«Железная логика! — подумал Бонд. — Ты же различаешь только черное и белое!»

— И вот еще что, — фон Глёда поднялся. — Мы, мистер Бонд, здесь придерживаемся старых и проверенных методов допроса. Они очень болезнетворны, но зато очень эффективны. Я не доверяю Колиной методике «химических допросов». Вас, мистер Бонд, ждет, мягко говоря, исключительный дискомфорт. Я собираюсь довести вас до болевого порога. Доктора говорят, что еще не родился тот человек, который бы не сломился под той пыткой, которую мы для вас приготовили.

— Но я ничего не знаю.

— Тогда вы не расколитесь, чем вы меня в этом и убедите. А пока, отчего не избежать худшего? Расскажите мне о пленнике, где его держат, что он рассказал.

Секунды неумолимо бежали, в голове Бонда почти слышалось тиканье часов. Ему даже показалось, что откуда-то издалека доносилось пение, голоса из прошлого, певшие старую нацистскую песню:

И в последний раз винтовка заряжена…

И скоро знамена Гитлера будут развиваться над баррикадами.

Это была песня Хорста Весселя — гимн, который помог сплотить первую нацистскую партию. «Хорст Вессель», фашистский салют, коричневая форма, и приветствие «Хайль Гитлер», которое перетекало в бушующие, истерические вопли «Зиг Хайль… Зиг Хайль…»

Открылась входная дверь, и в кабинет Тирпиц-Бухтман, за ним — два охранника в черной форме из приемной. Они вскинули руки в салюте, и Бонд внезапно понял, что в глубинах бункера и впрямь кто-то пел.

— Ганс, ты знаешь, какую информацию мне нужно вытащить из этого человека, — скомандовал фон Глёда. — Используй все свои силы для убеждения. Действуй.

— Jawohl, mein Fuhrer (слушаюсь, мой фюрер). — Синхронно поднялись руки и щелкнули каблуки.

Охранники навалились на Бонда, схватив за локти. Запястья сковали наручники, и сильные руки потащили его из комнаты. Бонда отвели не дальше приемной. Тирпиц-Бухтман подошел к стене, покрытой гобеленом, и одернул его в сторону. Под гобеленом оказалась потайная дверь, которая со щелчком открылась.

Бухтман исчез за дверью, следом за ним — охранник, который ухватил Бонда за куртку. Другой крепко держал агента 007 за наручники. Один шел спереди, другой — сзади. Бонд понял почему: миновав дверь, они втиснулись в узенький и низкий коридорчик, где еле-еле мог пройти один человек.

Пять-шесть шагов, и стало ясно, что коридор идет под уклон. Внезапно они оказались у лестницы с голыми каменными ступеньками, освещенной тусклыми синими лампочками, которые были установлены на стенах через определенный интервал. Перилами служила веревка, просунутая через кольца, которые были вделаны в стену.

Они спускались долго — лестница была очень длинной. Поначалу Бонд пытался вычислить глубину, но вскоре отказался от этой затеи. Ступеньки становились все круче и круче. Вскоре они оказались на маленькой площадке со входом в открытую камеру. Здесь Бухтман и пара охранников одели тяжелые шубы и варежки. Бонду шубы не предложили, а он, даже в уличной одежде, начинал ощущать лютый холод, похоронно веявший из черной бездны.

Они продолжили спуск. Ступеньки становились скользкими. Стены были покрыты льдом. Они все шли и шли, все ниже и ниже, пока наконец не оказались в ярко освещенной круглой каменной пещере, полом которой служила толстая корка чистого льда. Потолок пересекала крест на крест пара деревянных балок. К ним была прикреплена лебедка с блоком, на котором висела длинная массивная цепь с крюком на конце.

Один из эсэсовцев, держась рядом с Бондом, достал свой пистолет. Второй эсэсовец открыл большой металлический ящик, инкрустированный льдом, и вытащил из него маленькую бензопилу. От их дыхания промерзшая темница наполнилась густыми облаками. Когда пилу включили, Бонд учуял запах бензина.

— Мы следим за ней очень бережно! — Бухтман не утерял американский акцент Тирпица. — О’кэй, — кивнул он эсэсовцу с пистолетом. — Раздевай эту сволочь.

Бонд почувствовал, что чьи-то руки начали его раздевать, и увидел, как бензопила впилась в пол камеры, расшвыривая повсюду кусочки льда. Даже в одежде холод приносил зверскую боль. Теперь же, когда верхнюю одежду сорвали, его тело будто бы обернули в пальто на подкладке из острых иголок.

Бухтман кивнул в сторону человека с бензопилой.

— Он выпиливает для тебя отличную ванну, старина Джеймс, — он засмеялся. — Сейчас мы находимся глубоко-глубоко под главным уровнем бункера. На этом месте — маленькое подземное озеро, чьи воды летом поднимаются выше. Сейчас ты вдоволь накупаешься в нем, Джеймс Бонд.

Пока Бухтман говорил, бензопила прогрызла пласт изо льда, оказавшийся толщиной по крайней мере в треть метра. Затем эсэсовец начал выпиливать что — то вроде круга, центр которого находился точно под цепью с крюком, со звоном болтавшейся на лебедке.

С Джеймса Бонда сняли наручники. Однако к тому времени он уже слишком замерз, чтобы сопротивляться. Затем его раздели по пояс — ощутимой разницы не почувствовалось. Он едва мог пошевелиться, и даже внутреннее желание задрожать от холода казалось неисполнимым.

Один из эсэсовцев вытянул руки Бонда вперед и вновь защелкнул на них наручники. Ощущение — будто метал был раскален до красна.

Бонд начал сосредотачиваться. Попробуй что-нибудь вспомнить, мысленно говорил он себе. Забудь о холоде… Закрой глаза… Найди одну единственную точку во всей вселенной и жди, пока она расплывется…

Раздался звон цепи, и Бонд скорее услышал, нежели почувствовал, как его вешают за скованные руки на крюк. Когда его подвесили, на какое-то мгновение он потерялся в пространстве. «Ррррррррх…Рррррррррхх…Ррррррррххх…» — рычала цепь. Земля ушла из-под ног, Бонд завертелся и заболтался на поднимающейся цепи. Нахлынула резкая боль: это наручники впились в запястья. Вздернутые руки чуть не выскочили из суставов. Вновь онемение. И уже не имел значение тот факт, что вес тела пришелся на руки, плечи и запястья: замораживающая температура действовала анестезирующе. Сейчас имело значение только вращение и болтание, и это показалось Бонду странным. Раньше он всегда успешно переносил сложные виражи в полетах, упражнения высокоскоростной аэробатики и прочие тесты, входившие в ежегодную проверку. Однако сейчас его потянуло блевать, когда болтания стали более регулярными, как у маятника, и замедлилось вращение: сначала в одну сторону, потом — в другую.