Стиракозавр разорвал лиану, как бумажную, и помчался дальше, влекомый зовом инстинкта, который я не слышал, но к которому прислушивался он.

Так мы двигались долго. Возможно несколько часов. До тех пор пока впереди не показались прогалины, более светлые участки леса.

Мой "танк" проламывался вперёд с завидным упрямством и напором, по мере того как впереди становилось светлее. Но прежде, чем мы выбрались из леса, я, используя время весьма рациональным образом, успел смастерить из рукава разорванной куртки, некое подобие пращи.

Топорик, конечно, был всё ещё со мной. Однако, будучи весьма эффективным оружием в ближнем бою, для дальнего расстояния он не годился. Условия же первобытного мира требовали принятия более адекватных окружающему мер. Нужно было иметь в своём распоряжении нечто поражающее цели на расстоянии. И ничего лучше и проще пращи в данный момент придумать я не мог.

Конечно, можно мастерить лук со стрелами. Но в тех условиях, в которых я находился, сидя верхом на спине скачущего и обезумевшего от страха травоядного, это было нереальной затеей.

Зато для пращи оказалось достаточно куска крепкой материи. Кожаная куртка, что находилась на мне, как нельзя лучше, подходила для такой затеи. Тем более, в субтропическом сбалансированном климате эта одежда без надобности.

Итак, праща оказалась у меня в руках. Оставалось подобрать несколько камней.

Мы выбрались, наконец, из леса. И, лишь только мы минули последние деревья, как перед нами открылись пространства обширных равнин.

Джунгли всё более отдалялись.

Я испытывал жуткий голод. Меня изводила жажда. И я уже думал, что отдам богу душу прежде, чем упрямое животное остановится.

Мой "танк" казался неутомимым. Ни в оставшуюся от суток вторую половину дня, ни ночью, ни на следующее утро стиракозавр не проявил никаких признаков усталости. Тяжелую поступь тумбообразных ног нарушало лишь его шумное, размеренное дыхание, да вырывавшиеся изредка из гортани великана негромкие хрипы.

На равнинах там-сям паслись осторожные, юркие лесотозавры. С ними мирно сосуществовали бок о бок неторопливые, но всегда готовые дать отпор трицератопсы.

Дважды мы миновали небольшие с прозрачной голубоватой водой озёра. На берегах и отмелях их возлежали такие отвратительные твари, что я ёжился, как ёжик, когда они провожали нас голодными, злобными глазами. Мне даже есть и пить расхотелось после того, как я встретился взглядом с одним из тех чудищ.

Были здесь и другие животные. Когда мы пробегали мимо, они поднимали головы на змеиных шеях. Без любопытства, но с холодной подозрительностью смотрели на нас.

Иногда вверху проносились птеродактили. Но они были редки. И в отличие от земных рептилий, летающие ящеры не обращали на нас внимания.

Я не знал предела возможностей Джима, как я успел окрестить несущего меня стиракозавра. Я не знал, сколько он сможет вот так бежать без остановки и потому начал всерьёз подумывать не соскочить ли мне с увальня прямо на ходу возле первого попавшегося ручья. Пока, естественно, я не высох от жажды. И, самое главное, пока для того оставались силы.

Умереть в зубах первого попавшегося хищника уже не казалось бессмысленным делом. Всё же лучше, чем трястись на ненадёжной спине.

И я готов был осуществить задуманное, то есть, дезертировать с широкой спины, когда, вдруг понял, куда стремится стиракозавр.

Целью путешествия моего скакуна были громоздящиеся впереди, поросшие низкорослым лесом горы. Именно туда держал путь Джим.

В конце концов он начал уставать. К тому времени как мы отъехали на целую милю от последних встретившихся нам озёр, его бег существенно замедлился. Я же, практически, только лежал на подрагивающей спине, предусмотрительно привязав себя куском сорванной ранее лианы к одному из роговидных отростков шейного гребня обитателя мезозоя.

Так мы проехали ещё мили три. Птеродактилей стало больше. С некоторых пор "птахи" вились над головой наглой орущей стаей.

Но всему приходит конец. И наступил момент, когда Джим остановился.

Путешествие закончилось.

Мы находились у горного отрога. С одной стороны простиралась широкая степь. С другой возвышался сам отрог. А между нами и отрогом лежало небольшое, но, судя по тёмному цвету воды, изрядной глубины озерцо.

Джим стал, отчего-то беспокойным. Он, то переминался с ноги на ногу, то тряс массивной гребнистой головой. Иногда он шумно вздыхал и задирал голову к небу. И, скорее всего, Джим таким вот тактичным образом показывал, что запасы его либерального отношения к наезднику давно закончились и пора бы мне оставить его в покое. Пока, естественно, он не перешел к более активному способу избавления от захребетника.

Я не заставил себя долго упрашивать. Кубарем скатившись в невысокую пожухлую траву, на негнущихся, затёкших ногах я отошёл от зверя подальше. И лишь только, когда между мной и животным образовалось расстояние не меньше, чем в пятьдесят шагов стиракозавр успокоился.

Я же присел на землю.

От слабости кружилась голова. Я был голоден и у меня ныло под ложечкой. Стиракозавр, между тем, повернулся ко мне своей одетой в костную броню мордой и его маленькие, свирепые глазки, уставились поверх моей головы. Устрашающий рог вздымался с середины морды вверх. И, глядя на это грозное оружие, я, как нельзя лучше, начинал понимать, что всё это прошедшее в безостановочной тряске время находился под надёжной охраной.

Перед самой мордой стиракозавра, пронзительно скрипнув, пролетел небольшой птеродактиль. Но гигант лишь тряхнул головой, отгоняя тварь. Отмахиваясь от птеродактилей, как от назойливых мух, он медленно побрёл вдоль озерца.

Я проводил его взглядом, вздохнул полуоблегченно, полусожалеюще и оглядел себя, насколько это представляется в таких случаях возможным. Если не считать того, что за прошедшие дни я несколько похудел, выглядел я не так уж плохо.

Правда, от одежды остались лохмотья. Как никак, а гардероб современного человека не приспособлен для бешеной скачки верхом на стиракозавре по усеянным колючками джунглям.