— Искать смысла нет, даже если найдем, — рассудительно ответил Такангор. — Если уж маменька согласились пропасть с концами вместе с лабиринтом, у нее на то должны быть очень веские причины, так что я оставляю этот странный поступок на ее усмотрение. Я буду очень удивлен, если в ближайшее время не поступят ее руководящие указания, как нам следует жить дальше.
— А если не поступят?
— Будем жить дальше.
— И вы нисколько не беспокоитесь за своих близких? — ахнул генерал, не находивший себе места последние несколько часов.
Такангор честно поразмыслил.
— Нашими чувствами, как говорит сосед Прикопс, зачастую руководит вовсе не сердце, а житейский опыт. Полезного опыта общения с маменькой я накопил много, в отличие от всяких заблуждающихся злоумышленников. Если маменька отбыли по собственной инициативе, то не вижу причин беспокоиться вообще. Если же ее кто-то вынудил, то беспокоиться следует как раз о нем, болезном, но поскольку он повел себя непристойно, то его печальная судьба и поучительная кончина мне глубоко безразличны. Меня больше беспокоят ближайшие четыре дня.
— Кого они только не беспокоят, — с облегчением вздохнул бравый генерал. — Разве что Агапия.
— Кто-то должен сохранять невозмутимость, и теперь на это мы располагаем Зверопусом Первой категории, что освобождает нас от лишней необходимости. — Минотавр глубоко вздохнул. — Я почему тоже вздыхаю. Я тут провожу предварительный военный совет, и у меня пока концы с концами не все сходятся. То есть сходятся, но не все, если вы понимаете. Это немного разочаровывает меня в моем полководческом таланте. Например, я никак не могу решить — атаковать изнутри наружу или снаружи вглубь, как при классическом поедании пирога с начинкой. Конечно, классика она и есть классика, ничего не возразишь; но в ней нет прелести новизны. Нет места творческому поиску, не говоря уже о тщательно продуманной и подготовленной импровизации. Классика, скажем прямо, требует бескомпромиссной сдержанности, лаконичности, граничащей с аскетизмом, и препятствует пышным эффектам, что угнетает художественную часть моей натуры. Этот пассаж, — пояснил он опешившему генералу, — я почерпнул из модного интерьерного журнала «Кособука». То есть мы как бы поддерживаем традицию и следуем заветам предков, но не есть ли это своего рода плагиат? Где наши собственные достижения? Меня заботит, какой яркий пример мы оставим потомкам; что завещаем? Вы все еще понимаете?
Галармон не понимал ничего, но чувствовал все. У него вообще ни один конец ни с чем не желал сходиться, а про полководческий талант и связанные с ним разочарования он уже не заикался.
— Мне нужен ваш профессиональный совет, — сказал бравый тиронгийский генерал, когда его стакан опустел, а головокружение слегка улеглось. — Граф отправил в столицу гонца, наши храбрые шэннанзинцы под командованием Уизбека скрытно выдвинутся к Нилоне в течение ближайших двух часов, но остальная армия… У нас не хватит времени, чтобы стянуть войска к границам Торента, и, как только враг пересечет ее, случится катастрофа. Лавинообразная катастрофа, так бы я сказал. Вот я и размышляю, какой совет дать его величеству: то ли сразу оставить столицу и отвести армию, скажем, к Кардаку — он отлично укреплен, и там можно основать центр сопротивления. То ли пытаться сдержать продвижение противника к Булли-Толли, но даже самый отъявленный оптимист понимает, что это полный швах. Мы сможем поэтапно выводить по несколько полков, а противостоять нам будут три армии, и не исключено, что Люфгорн подумает-подумает и вместо политики невмешательства предпочтет активное участие в дележе пирога. Плюс рыцари ордена, плюс ваши сородичи. Их одних хватит, чтобы разгромить нас наголову. Наши боеспособные части в столице и ее окрестностях, скорее всего, попадут в окружение, если решат отступать, или примут на себя первый удар, что грозит им уничтожением. Как полководец я не имею права оставлять армию без руководства, как рыцарь должен возглавлять отважных шэннанзинцев в их, скорее всего, последнем неравном бою. Конечно, сам я склоняюсь ко второму варианту. Но едва представлю себе, что его отважное величество наруководит в мое отсутствие, даже умирать за правое дело и то не хочется. Итак, что вы мне на это скажете, друг мой?
Мой центр сдает, правый фланг отступает, положение превосходное. Я атакую
Фердинанд Фош
— Никакую армию в это безнадежное дело впутывать нельзя, — минотавр решительно взмахнул бутылью. — Вы совершенно точно описали ситуацию — нас застали врасплох, что всегда случается, если войну ведут те, кто понятия не имеет о рыцарской доблести и чести. И если действовать так, как подсказывает разум, мы проиграем. Но разум — плохой советчик в таких важных вопросах. Здесь я твердо стою за чутье, интуицию и милые маленькие хитрости.
В тусклом свете звезд было плохо видно, что Ангус да Галармон воззрился на Такангора с детским обожанием, с каким смотрел бы на того, кто пообещал безвозмездно открыть ему давно утраченный рецепт голубых пупафонцев с хихикающими ягодками. Его пышные усы — главный индикатор душевного состояния генерала — хищно задвигались в предвкушении грядущего откровения. И минотавр не разочаровал своего давнего поклонника.
— Единственное, что спасет кампанию — это ломка стереотипов, — возвестил он, тряся бутыль вниз горлышком. — Конечно, «Слово Дардагона» немного ограничивает нас в разнообразии вариантов, но тем интереснее будет сам процесс. Именно жесткие ограничения будят фантазию, развивают воображение и способствуют проявлению самобытности полководца, о чем надо будет записать на досуге в книжечку. Меня Бургежа все-таки соблазнил записывать бесценные маменькины назидания и свои наблюдения в книжечку для последующего издания в дорогом переплете и в скромном карманном варианте, — пояснил он с должной долей скромности. — Продолжу благородное дело Тапигарона Однорогого.
— Кстати, о самобытности полководца. Его величество решительно намерен возглавить войска, — с болью в голосе сообщил Галармон.
— Да на здоровье, главное, чтобы не командовал.
— Кстати, о войсках. Нам отчаянно не хватает времени на самые необходимые в таком случае мероприятия. Как мы туда доберемся к нужному сроку, ума не приложу.
— Не нужно ничего прикладывать, — посоветовал минотавр. — Просто положитесь на меня.
— То есть вы все-таки уже составили план победоносного сражения?
— Я не только увесистый, но и мохнатый, что делает меня непредсказуемым, — бодро сказал Такангор. — Чем я хуже маменьки? На этот раз я намерен удивлять, удивлять и удивлять! К вашему сведению, я разработал новый стиль рукопашного боя с применением топора. Называется «Пуркающий ветерок».
— Боюсь, друг мой, — осторожно начал Галармон, — что никакой ветерок, даже пуркающий, не остановит вторжения…
— Сам по себе, может, и не остановит, но вместе с дамским магазином и фарфоровой тарелкой — наверняка, — утешил его Такангор.
Генерал замолчал, как замолкал всегда, когда сталкивался лоб в лоб с несокрушимой топотанской логикой, а минотавр бодро продолжил:
— У нас впереди куча времени, чтобы подготовить массу загадочных сюрпризов для наших недорогих, то есть тем самым как бы уже бедных непрошеных гостей. И чтоб мне неделю мынамыхряка не кушать, если кто-то из них пожалуется после этой войны, что не был охвачен нашим вниманием.
* * *
Возвратившись в свой замок на Островах Забвения, Моубрай рассчитывала провести какое-то время в тишине и покое, поразмыслить о происходящем и прикинуть варианты. Как бы ни любила она своего необычайного внука, с каким бы щемящим ностальгическим чувством ни возвращалась в последнее время в Кассарию, а все же шумные и жизнерадостные ее обитатели быстро утомляли вельможную демонессу. И ей доставляла огромное удовольствие сама мысль о том, что когда этот приятный визит закончится, она сможет насладиться привычным одиночеством и вечным безмолвием, которое царит на Полях Тьмы.
