— Красный? — задумался минотавр. — Символично и красиво. Но агрессивно. А я бы не хотел подчеркивать агрессию, учитывая, что мы сторона обороняющаяся. Лично мне импонирует неяркий золотистый оттенок, но меня уведомили, что этот цвет широко используется в одежде и доспехах рыцарей Тотиса — все приличные цвета разобрали, супостаты. Зеленый уже был. Отличный цвет, но это же самоцитата. Правда, может быть, мы сумеем преподнести его как уже сложившуюся традицию?

И минотавр требовательно уставился на соратников.

Соратники ответили ему взглядами, о которых мадам Мунемея Топотан, любившая язык точный и даже афористичный, говорила — смотрит как пупазифа в газету.

— Или, например, сиреневый, — вещал Такангор. — Он всегда казался мне каким-то таким, знаете, глубокомысленным.

— А сиреневый какого оттенка? — спросил Мадарьяга. — Ближе к лавандовому или к фиолетовому? Так сказать, авантюрин или аметист?

— Аметист, хотя он может слиться с вечерним небом, а смеркается нынче рано. А если розовый? — задумался Такангор. — Нет, розовому — отказать. Это какой-то девчачий цвет.

— Вы думаете? — заволновался Прикопс, оглядывая свой розовый жилет. — Мадам Хугонза сказала, что он очень освежает, смягчает строгую фактуру и, к тому же, сделала отличную скидку.

— Сколько? — спросили хором Такангор, Думгар и Гизонга, знавшие толк в скидках.

— Полтора процента.

— Допустим, цвет нежный, — сказала мама. — Сколько?

Дина Рубина

— За такой оттенок я просил бы не меньше семи, — заметил Гизонга.

— И полпроцента за смелую оригинальность, — посоветовал Думгар.

— Вы же постоянный клиент! — возмутился минотавр. — Господин Ас-Купос делает постоянным клиентам шестнадцатипроцентную скидку!

— Волшебный, сказочный край, — вздохнул Прикопс. — Как вы и восхваляли в ваших письмах.

— Вы еще не посещали наш зимний сад и цветники, — заметил польщенный голем. — После военного совета я распоряжусь, чтобы Фема и Мема сделали вам экскурсию. Это дендроиды, двойняшки, наши главные садовники, — пояснил он.

Думгар собирался сказать что-то еще, и Юлейн тоже хотел вставить пару фраз о том, что еще не видел музея, и Зелг собирался похвастаться бассейном с рыбками и черепашками, но тут из-за открытого окна донесся такой звук, точнее, такая какофония звуков, что все умолкли и нервно переглянулись.

— Гухурунда? — казалось, говорили их взгляды. — Несколько гухурунд? Отряд гухурунд? Или армии вторжения уже столпились во дворе и вопят, стучат в барабаны и извлекают шум из всего, что под руку попадется.

Как писал впоследствии Бургежа, Кальфон Свирепый авторитетно заметил, что приблизительно так воют попавшие в западню тысячи душ, а если пустить фоном рушащиеся скалы, грохот водопада и гром несущейся снежной лавины, то выйдет что-то очень похожее, особенно если при этом еще скрести стальными когтями по дну железного таза. В общем, вы уже поняли, что летописцы не берутся передать этот звук, но утверждают, что он впечатлил даже самых закаленных демонов.

Пытаться рассказать музыку — все равно,

что тушить пожар по переписке

Александр Генис

Такангор решительно выглянул из окна.

—Что там? — тревожно спросил Зелг. — Что это за рев и вой?

— Это Бумсик и Хрюмсик играются с косматосом, — безмятежно отвечал генерал.

— Ужас какой! Нужно немедленно бежать на помощь!

— Ну, он смертельно опасное непобедимое чудовище. Может и потерпеть. Кстати, а откуда мы взяли косматоса?

Вопрос был поставлен ребром, и как символический ответ на него, перед Такангором вырос демон, при одном только взгляде на которого становилось ясно, что это вассал Малакбела. Кошмарная тварь едва удерживала в огромных лапищах элегантную шкатулочку из золотистого ореха с милым орнаментом на крышке. С поклоном вручив ее минотавру, демон все так же молча истаял.

Такангор открыл шкатулочку и вынул изящный продолговатый черный конверт, а из него — записку «Примите сего косматоса в дар от тайного поклонника вашего великого таланта. Лорд Малакбел Кровавый, Сеятель Смерти».

Косматос был великолепен. При одном взгляде на него ундина, сидевшая в ветвях предсказательного дуба и моловшая там всякий вздор про погоду на ближайшие дни, упала — сначала в обморок, а потом с дерева.

— А зачем же он подписался полным именем, если хотел, чтобы подарок был от тайного поклонника? — удивленно спросил Юлейн.

— А вдруг бы Такангор не догадался, от кого это, — пояснил Кальфон, недоумевая, как это люди не понимают такие простые вещи.

Поскольку призраки были в кассарийском замке постоянными обитателями, а подданные Сеятеля Смерти встречались редко, неудивительно, что демон Крови привлек всеобщее внимание, и никто не заметил, что в ту самую минуту, когда Такангор открывал шкатулку, генерал да Галармон тоже взял какой-то конверт из рук морока в серебристом плаще и зеркальной маске. Прочитав это послание, он отреагировал, мягко говоря, своеобразно.

Генерал даже не побледнел, он как-то поблек, позеленел и криво сполз со стула.

— Что с вами, Ангус? — не шутку встревожился маркиз.

— Это катастрофа, — едва слышно прошептал благородный генерал.

— Мальчик? Да? Скажите мне правду, — вскричал Юлейн. — Они все-таки установили этого хулигана с его какофонической зверюгой? Да?!

— Хуже, — пробормотал генерал, вытирая посланием лоб.

Благородное собрание задумалось, что может быть хуже, потому что так сразу и не скажешь.

— Что, — спросил прямодушный бурмасингер. — У нас из-под носа взяли столицу?

— Кто-то организовал еще одну Кровавую Паялпу? — прошелестел умирающим голосом Архаблог.

— Не говори так, я этого не вынесу, — прошептал Отентал.

Кузенам через ночь снились кошмары, в которых некто бессовестный и предприимчивый устраивает свою Кровавую Паялпу и переманивает к себе Борромеля, Бедерхема, Такангора и всю хлебопекарную роту. Другим, как оказалось, тоже снились кошмары — только другие.

— Казна разграблена? — завопил Гизонга.

— Князь Люфгорн совершил государственный переворот? — предположил граф да Унара.

— Еще хуже. Сегодня ночью таинственно исчезло боевое знамя шэннанзинского полка, — поведал Галармон немеющими губами. — Я вынужден отдать приказ о его расформировании. Сбылся мой худший кошмар.

Если бы тиронгийский полководец во всеуслышание объявил о своем намерении пожертвовать свою коллекцию фамильных рецептов Детскому Гвардейскому Приюту, минотавр и то смотрел бы на него с меньшим удивлением. Скорбное выражение лица Ангуса да Галармона он тем более не одобрял. Такангор полагал, что радость образуется в организме несложным волевым усилием.

— Не вижу причин для паники. Полк расформируется тогда, когда в нем закончатся люди, а не знамена, — растолковал он. — А знамена, пока я жив, в нем не закончатся никогда.

— Что вы предлагаете?! — вскричал потрясенный генерал.

— Зайдем перед отъездом в «Лоскутки», купим голубого бархата, будет вам новое знамя — лучше прежнего.

— Но оно же овеяно легендами о великих сражениях!

— Овеем, — пообещал Такангор.

— Покрыто неувядающей славой!

— Покроем, — сказал Такангор.

— Опалено, истрепано, продырявлено в жестоких битвах.

Такангор посмотрел на него с удивлением. Сам он исповедовал более бережное отношение к вещам.

— Опалим, истреплем и — шут с вами — продырявим, если вы без дырок в знамени спокойно воевать не сможете.

Галармон издал последний слабый писк:

— Оно же реяло…

— Взреем… Зареем… Взреем? Короче, и это самое тоже. Полагаю, мы утрясли все вопросы. Военный совет окончен, если я кому понадоблюсь, я знакомлюсь со зверьком. Никто не знает, что он любит кушать? В смысле — правильного питания?

— Девственниц, полагаю, — сказал язвительный вампир.