– К тому времени, когда ты приедешь, я уже заберу маску. Потом я отправляюсь в отпуск на неделю. Куплю что-нибудь из народного искусства. Позагораю. Все нормально. Завтра я встречаюсь с Гонсалесом. В Тепито.

– Тепито?

Анна улыбнулась:

– Да, такой там адрес.

Google Maps. Клик, клик – она не могла удержаться.

– Пускай твиггер подъедет в офис. Это безопаснее.

– У твиггера есть офис?

– В офис Гонсалеса.

– У Гонсалеса нет офиса в Мехико.

– А может быть, и есть. Этот парень – в каждой бочке затычка. – Отец все еще был не в духе. – Если бы я знал, что ты сорвешься и уедешь вот так, я бы ничего тебе не рассказывал. Твоя мать никогда бы мне не простила.

Ее отец грешил этим слишком часто. Экстраполировал, что Роуз могла бы хотеть, сделать или подумать. Анна мягко ответила ему, что счастлива быть полезной ему, семье.

– Мама поступила бы точно так же. Она нередко так делала.

Его кресло снова заскрипело. Отец встал, и Анна услышала его шаги.

– Ты ведь не идешь на кухню за льдом, правда?

Отец ответил отрицательно.

– Я серьезно. Никакого льда.

– Если тебе так нужно знать, я собираюсь помочиться. Я иду в туалет, так что, когда мы закончим говорить, я буду на восемь шагов ближе.

– Не вздумай принять коктейль в качестве успокоительного. Не надо этих маленьких папиных помощников.

Они говорили о его пристрастии к зеленому змию, используя кодовые слова и черный юмор. Дэниел Рэмси никогда не был мрачным пьяницей, скорее сентиментальным занудой, вечно плаксивым и оправдывающимся человеком, который неустанно восхвалял свою жену, возведя ее в статус святой. Твоя мама понимала меня. Она единственная, кто понимал меня. Анна перестала слушать. Ей хотелось вспоминать маму по-своему, так же, как и забыть те жуткие отцовские дни. Например, утро, когда она обнаружила его лежащим в своем кресле без сознания, в луже мочи.

– Я два года ни капли в рот не беру, – сказал он раздраженно. – Не волнуйся, мы отпразднуем маску всей нашей жизни газировкой и низкокалорийными крекерами «Трисквитс». – В голосе отца послышались нежные нотки: – Позвони мне, когда добудешь ее.

Анна заверила его, что отправит сообщение.

Он вздохнул.

– Я показывала тебе, помнишь? Это очень легко. – Она снова объяснила, как обращаться с мобильным.

В конце разговора он сказал, что любит ее. Анна ответила взаимностью. Обычно они не проявляли друг к другу такой нежности. Вместо того чтобы подбодрить Анну, его слова лишь напомнили ей о том, как она одинока.

Стоявшая около papelería девушка накручивала прядь волос на тонкий палец. Ее кожа была безупречной. Анна попыталась представить себя шестнадцатилетней, все еще невинной, одетой в яркое желтое платье и купающейся в лучах солнечного света, томящейся в предвкушении взрослой жизни.

Вода. Кофе. «Маргарита». Чтобы попасть туда, куда ей хотелось, Анне понадобилось три напитка. Она с новыми силами шла в наступление, немного оклемавшись после турбулентности и трудностей перевода, – собиралась сесть на ночной автобус до Тепито.

За ее столиком в кафе открывался чудесный вид на zócalo. Теперь Анна понимала, чем это местечко так очаровало ее родителей. Благоухающие розовые сады обрамляли сцену. На кованых скамейках джентльмены преклонного возраста сгибали свежие газеты. Манил к себе стоявший на коленях чистильщик обуви. Zócalo – слово, которое перекатывалось на языке, как музыка. За соседним столиком расположилась веселая мексиканская семья, выбравшаяся в город побаловать себя колой. Без сомнения, они примут ее за туристку, женщину, которую волнует только обменный курс да ледяные кубики в коктейле. Откуда им знать, что она прочесала всю Мексику, путешествуя с отцом на дешевых автобусах еще девчонкой, маленькой, посапывавшей во сне проказницей, которая так любила забираться на колени к женщинам.

У кафе взревел и припарковался мотоцикл. Его владелец обвел взглядом кафе, выбрал столик рядом со столиком Анны и расположился за ним. Для мексиканца он был достаточно высок, черты лица выдавали сильного, но несобранного человека. Одетый в джинсы и вылинявшую футболку, он вел себя с той богемной беспечностью, которая так возбуждала Анну и одновременно вызывала у нее отвращение. Длинные, до подбородка, волосы были стянуты резинкой. Вид у мужчины был отсутствующим, как будто его тело прибыло сюда за несколько минут до его мыслей.

Вот он, твой высокий темноволосый незнакомец. Теперь затащи его в душ.

Мужчина заказал эспрессо, поджег сигарету, раскрыл блокнот. Анна притворилась, будто наблюдает за какими-то детьми около собора, запускающими в небо сигаровидные воздушные шары. Он изучал ее. По коже пробежала дрожь, и Анна сделала тщетную попытку сообщить своим видом нет, хотя прекрасно знала, что после второй «маргариты» ответ будет возможно. Целомудрие, как и воздержание, – добродетель, о которой лучше вспомнить завтра.

– Эти дети прекрасны, – произнес мужчина на английском.

Анна обратила внимание на детали: его мимолетную улыбку, футболку, истрепанную ветром, темные круги под глазами. На волосках руки засохла синяя краска. На большом пальце было широкое серебряное кольцо, а на толстой цепочке висел кулон – маленький шарик.

– Я люблю детей только на расстоянии.

– Вы еще не готовы к материнству. Меня однажды просили стать отцом, но я отказался от этого предложения. Каждый должен знать свое место. – Он затушил сигарету. – Вы американка? – Это предположение разозлило Анну. Ей хотелось походить на шведку в хорошие дни. На немку в остальные. – Вы в отпуске, – продолжил мужчина, раскрывая ладони. Он знал ее историю наизусть. – Планируете посетить музеи, Монте-Альбан, купить сувениры у местных детишек?

– Вообще-то, я работаю.

– Работаете? – Он бросил взгляд на ее «маргариту».

– Я пишу книгу о мексиканских масках.

Эта ложь сорвалась с ее губ с невероятной легкостью. Ее отец говорил то же самое в каждом rancho[92], которое они посещали. Прошли годы, а это утверждение звучало лишь немногим менее убедительно, чем прежде.

Мужчина вертел в руках костер[93].

– Книгу о резчиках масок?

– Резчиках, масках, истории народного творчества…

– Вы здесь ради Карнавала. – Мужчина сжал ладони в кулаки. – Охотитесь на тигра?

Анна наклонила голову к плечу.

– Я всегда охочусь на тигров.

Он представился. Сальвадор Флорес. Художник. Его студия находится в трех кварталах от zócalo. Он пригласил ее в гости. Анна подумала, действительно ли он счел ее привлекательной или проделывает этот трюк обаяшки-художника со всеми extranjeras[94], как тот тщедушный аргентинец, которого она встретила в Сан-Мигель-де-Альенде и который пригласил ее посмотреть свои картины в стиле уичоли[95]. Она пришла к нему домой – как она могла быть такой наивной, такой доверчивой? – но картин там не оказалось; были лишь пожелтевшие газетные вырезки о мероприятии, которое прошло лет десять назад. Они поболтали. Он попытался поцеловать ее; в его дыхании смешались ароматы жженого сахара и дыма. Она встала, чтобы уйти, и волновалась, что он насильно заставит ее остаться, но он просто посмотрел ей вслед, как будто она была обычной прохожей.

– Вы приехали за масками именно туда, куда нужно. – Он наклонился. – Известно ли вам, что маска не считается подлинной, пока в ней не станцуют? Романтично, не правда ли? Если вы действительно хотите познакомиться с резчиками, вам стоит нанять гида. Кого-нибудь, кто знает местность, говорит на испанском. Я провожу туры, если вам интересно.

Так вот чего он хотел. Конечно. Анна водила пальцем по лежавшей на столе ложке.

– Я справлюсь сама.

– Вы говорите по-испански?

– Me defiendo[96]. – Я смогу защитить себя. Я выпутаюсь.