— Да, — сказал он громко, нагло шагая по комнате, — в Москве не знают того, что делается на местах. Многие забыли интересы рабочих. Заткнули уши ватой. Уютненько забронировались в мещанских гнездышках.

— Сапожки у вас хороши, только ушки спрячьте, — заметил спокойно Праскухин. — Где получили сапоги?

— В школе пилотов, — ответил неохотно Миша. Он почувствовал себя оскорбленным и поспешил уйти.

Михаил не мог дольше оставаться в обществе Нины и Александра. При встречах с Ниной Миша давал понять, что он обижен. Избегал заговаривать. Она, не чувствуя за собой никакой вины, удивлялась, отчего он злится. Так продолжалось несколько дней. Вечером он сидел в комнате у Нины. Когда зашел разговор о Праскухине, Мишино лицо перекосилось от злобы и он с нескрываемым отвращением сказал, что сановники типа Праскухина его абсолютно не интересуют.

— Это твердокаменные исполнительные чинуши… Сегодня они руководят «Книга — массам!», а завтра их бросят на хлебозаготовки или в Башкирию заведовать скупо-сбытопунктом, — произнес он со злой усмешкой. — Вот и конец карьере!

Нина вспыхнула и взволнованно сказала, что Праскухиных куда ни бросай, они везде останутся полноценными коммунистами.

— Я счастлива, что дружу с Александром. Где бы он ни был — в скупопункте, в Башкирии или в Москве.

— Вы можете их боготворить и превозносить. Ваше дело, — сказал Миша, нервно чиркая спичкой. — Тем более, что тут не обходится без личных чувств.

— Вас это не касается, — заметила Нина. И как можно хладнокровней, с улыбкой произнесла: — Праскухин — главный. Это он — человек в шляпе с пером, как вы любите романтически выражаться, Миша.

— Ну еще бы! — вскочил Миша. — Автомобиль. Важное начальство. Положение. Ясно, он главный.

— Как глупо! — Нина с усталым презрением разглядывала Мишино бледное лицо, трясущиеся губы. — Как это старо и скучно!

Михаил ушел, не попрощавшись. Он вернулся на рассвете пьяным. Ему открыл дверь Праскухин.

Утром, перед уходом на службу, Александр Викторович сказал Мише, чтоб он заказал второй ключ.

— Это будет и вам и мне удобней.

— Могу вас вообще избавить от своего присутствия. Наверно, я мешаю, — заявил Миша. Он еще не вставал. Лежал и курил.

Праскухина удивил неприятный Мишин тон. И то, что Михаил уж второй раз приходит на рассвете пьяным, и то, что он в последнее время ведет себя вызывающе, требовало объяснений.

Александр не любил нудных нравоучительных разговоров, а тут еще он имел дело со взрослым человеком, с комсомольцем.

— Да, — вспомнил он вдруг и грозно спросил: — Почему вы от меня скрыли, что вас исключили из комсомола? Ясно помню — когда только приехали в Москву, то заявили, что вы комсомолец.

— Это вас не касается, — ответил враждебно Михаил и повернулся на другой бок.

После ухода Праскухина Миша перевез свои вещи к Пингвину.

Праскухин уехал на стройку «Книга — массам!» в конце июня.

Нина и Александр стояли на платформе под круглыми часами. Ее мягкая рука сжимала теплую руку Праскухина. До отхода поезда оставалось восемь минут. Вот если б Нина сейчас могла поехать с Александром! Это было бы чудесно. Но она сможет поехать только через месяц. Ее задерживала фабрика, потом необходимо оформить документы для подачи в ИКП. Нина собиралась осенью поступить в Институт красной профессуры на философское отделение.

— Я к вам очень привыкла, Саша. Мне будет грустно, а вам?

— Тоже, конечно. Но месяц — недолго. Вы приедете, Нина?

— Обязательно, мой милый… Я смотрю на тебя, Саша, и думаю, ты намного старше меня, а выглядишь моложе… И как странно! — сказала задумчиво Нина. — Мы жили в одном городе и не знали друг друга… Я — на Мясницкой, вы — на Тверской… Совсем близко — и не знали, что вместе нам будет так хорошо… И сколько еще таких людей, которые не нашли друг друга!

— Когда-то я мельком тоже задумывался над этим… Двигается! Прощайте, Нина!

Александр вскочил на ходу. Он стоял на площадке и махал шляпой. Нина, не сходя с места, кивала ему головой. Затем вытянулась, приставила ко рту ладонь, еще хранившую теплоту праскухинской руки, и звонко крикнула:

— Саша, я скоро приеду!

Дома она нашла записку от Владыкина. Владимир в трогательно-нежной форме просил прийти сегодня вечером: он справляет день рождения. Если Нина не придет, то он страшно обидится.

«В нем легко уживаются грубость и сентиментальность», — усмехнулась Нина.

У Владыкина она встретила Мишу, Синеокова, Женю Фитингоф и Бориса Фитингофа, Пингвина и еще каких-то Нине незнакомых людей.

— Нина Валерьяновна, — проскрипел Пингвин (он всегда называл ее по имени и отчеству), — садитесь рядом со мной и Колче.

Миша пьяненькими глазками мрачно посмотрел на Нину и налил себе большой стакан. Ели, шумно разговаривали. Нина с тоскливым безразличием рассматривала всех. Ей не надо было сюда приходить. Даже мелькнуло: не предательство ли это по отношению к Праскухину?..

К ней подсела Женя Фитингоф и горячо излагала свою будущую статью о молодом беллетристе С. Нина во всем с ней соглашалась. Думала об Александре: «Что он теперь делает? Наверно, лег спать. Он вчера поздно работал…»

Женя Фитингоф захлебывалась:

— Я по-новому заострю вопрос о культе боевого товарищества…

— Нина, — значительно крикнул Владыкин с дальнего конца стола, — выпьем за наше прошлое!

— Я не пью, — ответила она тихо.

Владыкин обиделся, покраснел и слишком громко обратился к сидящей рядом с ним, шафрановолосой женщине:

— Ну тогда, Таня, выпьем с тобой за наше настоящее.

Нина с любопытством посмотрела на Таню. «Упрощенный материализм», — вспомнила она.

— Пир мелкой буржуазии продолжается, — прокаркал Пингвин. — Сейчас заведем патефон, — и он встал из-за стола.

— Пингвин, на место! — приказал Борис Фитингоф.

Этот самоуверенный наглый голосок заставил Нину подняться и уйти. Свежий воздух успокоил ее. «Ничего, — подумала она о своем посещении Владыкина, — это полезно — лишний раз проверить свои оценки».

Миша сидел, опустив голову. Но когда Михаил услышал нелестный разговор о Нине и Праскухине, он в бешенстве вскочил:

— Грязные сволочи! Вы не смеете о ней говорить. Она прекрасная. Она… она святая!

— Смятая! — сострил, под общий хохот, Синеоков.

— Приспособленец! — проскрежетал Миша и ударил его кулачком по голове.

Мишу оттолкнули. Он упал на ковер, лицом вниз, и заснул…

— Следующим номером программы, — объявил Пингвин, — белорусско-цыганские романсы.

Таня, мягко прищурив глаза, вкрадчиво запела:

— Ей-богу, роскошная баба! — восторгался Владыкин, похлопывая Таню по спине.

Миша неоднократно собирался пойти к Нине. Но всякий раз, когда он вспоминал свой последний разговор с ней и о том, что он у Нины может встретить Праскухина (Миша не знал об отъезде Александра), у него не хватало духу пойти. Его одолевала жажда мести. Миша думал, что настанет день — и он прославится. Его имя прогремит. Вот тогда он придет к Нине… Он забросил краски, ничего не писал. Он халтурил в иллюстрированных еженедельниках и зарабатывал много денег. Часто в компании знакомых художников Михаил играл в карты. В покер. Азартная игра облегчала страдания. Он возвращался на рассвете, после крупного выигрыша. Во всех карманах лежали смятые кредитки. Но на что ему деньги?..

Дворники поливали асфальт. Струйки воды поблескивали на добром утреннем солнце. День будет жаркий. Миша брел усталый, насвистывая что-то очень грустное.

Впереди шли двое и громко разговаривали.

— А как по-твоему? — услыхал Михаил. — Грельс останется?

— Останется.