Сергей шатаясь подошел к Мане и смущенно забормотал:

— Ты меня просила зайти… Я завтра уезжаю на фронт…

Маня схватилась руками за голову и убежала. Дуся потушила лампу. Зря она горела. Давно уже светало.

— Уходите! Идите! — торопила она Сережу. — А то сейчас придет хозяйка… Вам ничего, а мне тут жить.

На улице было холодно. Первые заморозки. Желтые деревья. Сергей зашел к Валерьяну Владимировичу. Нина еще не вставала. Он вошел к ней в комнату и сел возле кровати.

— Откуда вы так рано? — спросила Нина.

— Всю ночь пьянствовал… Драка была…

— С кем же вы дрались?

— Помните, я вам рассказывал про Андрея Слухача? Монархист. Сволочь. Он был самый сильный не только в нашем взводе, но и во всей учебной команде… Вот с ним и его компанией у нас вышла драка. Здорово мы им набили.

— Вы же слабый, Сережа. Мне иногда кажется, что даже я вас сильней.

— Если меня рассердить, тогда я очень сильный. Бесстрашный.

— Ну уж и бесстрашный… Выйдите в другую комнату. Я оденусь, и будем пить чай.

— Я зашел на минутку… Сегодня уезжаю на фронт. Вам жалко меня, Нина?

— Жалко.

— Я тоже привык к вам. Не хочется ехать, но теперь нельзя: совестно перед солдатами… Приходите меня провожать.

— Обязательно приду, Сережа.

— Приходите к часу в казарму. Оттуда мы пойдем на вокзал.

— Ладно.

— Значит, я вас буду ждать, Ниночка, — сказал он нежно и вздохнул. — Пойду попрощаюсь с Валерьяном Владимировичем; с Сергеем Митрофановичем я еще вчера попрощался.

К двенадцати часам всех уезжающих на фронт выстроили во дворе артиллерийского дивизиона. Целый час ждали начальства, попа и представителя совета. Они появились все вместе и уселись за столиком, накрытым зеленой скатертью. Дул ветер. Сумрачно. Седой поп в лимонной ризе с серебряными крестами отслужил наскоро молебен. Начальник артиллерийского дивизиона, бравоусый полковник Чембер произнес напутственную речь. Полковник гулко сморкался и чихал: у него был грипп. Он произнес громкую краткую речь, с таким видом, что вот, смотрите, я хоть и простужен, но выполняю свой долг перед родиной. Берите пример с нас — старых вояк. Он говорил, что действующая армия ждет с нетерпением пополнения, чтобы со свежими силами обрушиться на лютого врага и вернуть исконные русские земли, обильно орошенные кровью наших братьев.

— Вы, — кричал, не щадя своего здоровья, полковник. — Сыны! Свободной! России! С честью! Выполните! Свой! Долг!..

Вслед за полковником выступил представитель от совета — меньшевик Тяхницкий. На груди солдатской шинели у него краснел пучок гвоздики, левая рука висела на черной повязке — знак ранения. Сереже и раньше много раз приходилось слушать Тяхницкого. Высокий и тонкий, с лицом трагика, он говорил взволнованно. На митингах его слушали охотно и внимательно. Он подкупал искренностью и черной повязкой. Тяхницкий, собственно, сказал то же самое, что командир артиллерийского дивизиона Чембер, но произнес все это совсем иначе. Полковник говорил слишком старомодно, парадно и громко. Это уже не действовало. Тяхницкий же говорил, как свой брат солдат, проще, залезая в душу, во время речи закусывал от боли нижнюю губу, осторожненько поправлял раненую руку и при этом просил кого-нибудь из близко стоящих застегнуть повязку английской булавкой. Сколько раз Сережа ни слушал Тяхницкого, тот всегда так делал: молча подставлял руку, слегка корчась от боли, и ему туже затягивали повязку. Когда он сказал, что надо штыком и грудью защищать свободу от варваров-немцев, ему поверили. Бодрей и по-новому играл оркестр «Марсельезу», и солдаты искренней кричали «ура».

Сережа поднял руку — попросил слова. Полковник Чембер с удовольствием предоставил слово господину вольноопределяющемуся. Сережа вышел из строя на два шага вперед и, не чувствуя собственного голоса, закричал:

— Товарищи солдаты! — испугался и продолжал очень тихо: — Мы пойдем на фронт вовсе не затем, чтоб убивать германских солдат. Ведь не все немцы враги. Например, немецкие рабочие и крестьяне тоже не хотят воевать. Им тоже надоело…

— Громче! — попросили Сережу из президиума.

И тогда он, не помня себя, закричал изо всех сил:

— Им тоже надоело воевать, но их гонят немецкие офицеры. Немецкие меньшевики! Долой войну! Да здравствует…

Неожиданно оркестр грянул марш. Раздалась команда: «Смир-р-на». Под стук солдатских каблуков Сережа закончил:

— …революция во всем мире! — и поспешил занять свое место в шеренге.

— На первый-второй рассчитайсь!

— Первый. Второй. Первый. Второй.

Полковник Чембер приподнял воротник шинели. Седой поп собирал свой инструмент и увязывал в платок ризу. В этом помогал ему белобрысый мальчик. Тяхницкий курил, оттопырив руку на черной повязке, и о чем-то озабоченно беседовал с командиром дивизиона.

— Правое плечо вперед! Шаго-ом арш!

Впереди оркестр. Солдаты пошли на вокзал. Сзади ехали высокие двуколки, нагруженные вещевыми мешками и сундучками. Забегая вперед, прямо по мостовой спешили провожающие. Среди них была и Нина. Она несла Сереже яблоки, ветчину и несколько блинчиков с вареньем.

Когда артиллеристы пришли на товарную станцию, откуда их должны были отправить на фронт, вагоны еще не были поданы. Нина и Сергей стояли в стороне и разговаривали. К ним подошел незнакомый офицер и попросил Сережу на одну минуточку. Сережа ушел с ним и больше не возвращался. Солдаты уже погрузились в товарные вагоны, а Сергея не было. Прицепили паровоз. Нина заглядывала в вагоны и спрашивала у всех, не видели ли вольноопределяющегося в черной папахе. Никто не видал. Среди солдат было много пьяных. Они пели грустные песни. Матерились. Шумели. Обнимали и целовали провожающих. Дернул паровоз, и покатились вагоны… Солдаты громче запели. Махали шапками и кричали. Провожающие махали платочками и плакали. На последнем вагоне уехала меловая надпись: «Да здравствует братание! да здравствует Ленин!» Сергея нигде не было. Нина постояла еще немного и ушла.

Дома они с папой долго удивлялись, куда мог деться Сережа. Когда пришел Сергей Митрофанович, то он, не задумываясь, сказал, что, наверно, Гамбурга арестовали.

— За что же его арестовывать? — возразил Валерьян Владимирович. — Что, Сережа, по-твоему, преступник? Что он — вор? Или убил кого?

А на следующий день действительно какой-то солдат принес записку от Сергея, где тот сообщал, что он арестован и сидит на гарнизонной гауптвахте, и просил, если возможно, прислать ему папиросы, газеты и книги.

Гарнизонная гауптвахта помещалась в первом этаже и выходила окнами на улицу. Нина свободно переговаривалась с Сережей…

Однажды, когда Нина была одна в доме, пришла дама в каракулевой жакетке и широкополой шляпе с крылом фазана. Она приподняла темно-синюю вуаль до переносицы и торжественно произнесла:

— Я мать Сергея.

— Садитесь, — предложила ей Нина. Она первый раз видела мать Сережи и с любопытством разглядывала ее.

— Я мать Сергея! — повторила дама с дрожью в голосе.

Нина смутилась. Дама густо покраснела и, размахивая руками, истерично закричала:

— Мой Сережа под вашим влиянием, но я его вырву из вашего большевистского дома! Вам хочется женишка побогаче! Этого не будет! — кричала она, и ее палец мелькал перед носом растерявшейся и бледной Нины. — Раньше вы путались с этим бандитом Дятловым. Я все знаю! Вы нас хотели ограбить! Я найду управу! Развратная девчонка!

— Вон! — крикнула Нина и затопала ногами. Немедленно вон!

Мадам Гамбург испугалась, задом пошла к выходу.

— Вон! — наступала на нее в бешенстве Нина.

Она сообщила об этом Сергею, заметила, что сейчас жалеет: погорячилась тогда. Сережа сказал:

— В таких случаях никогда не следует волноваться. Надо было спокойно, вежливо показать на дверь. Это гораздо обидней и сильней действует на противника.

Через несколько дней мадам Гамбург, встретив на улице Нину, подошла и спросила:

— Я умоляю вас, скажите, где Сережа? Я же мать.