— Так ему!

Сережа вырвался из толпы, и кто-то из мужиков больно ударил его в спину.

Когда он об этом рассказал Сергею Митрофановичу, тот долго смеялся и переспрашивал: «Так курицей и шмякнула?» — и опять смеялся.

Они часто встречались у Валерьяна Владимировича за чайным столом, делились впечатлениями и своими наблюдениями за день. Тут же сидела и Нина и тоже что-нибудь сообщала. Когда Сергей Митрофанович рассказывал, он при этом смотрел на Нину, а Сережа всегда обращался к Валерьяну Владимировичу. Иногда все вместе ходили на митинг, и если случалось выступать Сергею Митрофановичу, он потом спрашивал у Нины, понятно ли говорил.

— Только чертовски устаю, — жаловался Сергей Митрофанович, ложился на диван и кашлял.

Нина клала ему подушку под голову.

Она быстро привыкла к Сергею Гамбургу. Сергей вечно спешил, всегда ему было некогда, сзади у него болтался хлястик. Нина пришивала хлястик, пуговицы к рукавам гимнастерки и удивлялась: «Где вы так обрываетесь, Сережа? Просто удивительно…»

Когда Сергей брал ее на собрание, она всегда в этом раскаивалась и давала себе слово больше с ним не ходить. Он сам протискивался вперед, а Нина оставалась у входа, где-то у дверей, и, кроме разговоров своих соседей, ничего не слышала.

Сергей Митрофанович никогда так не делал. Он пропускал Нину вперед, даже усаживал ее, и она все видела и слышала.

Занятия в гимназии не начинались, у Нины было много свободного времени. Она вспоминала Синеокова и хотела с ним встретиться…

К Сереже в казарму пришла двоюродная сестра Маня. Она сказала, что мать Сережи плохо себя чувствует и просила его прийти. Он промолчал.

— Какой ты стал черствый! — заметила синеглазая Маня и взглядом напомнила, что Сергей когда-то к ней был неравнодушен. — Что с тобой сделалось? Кто на тебя так плохо влияет? — спрашивала она, готовая заплакать. Пунцовый рот ее кривился, и крылья ноздрей трепетали.

Сережа молча проводил ее до угла. Маня просила заходить.

— Надеюсь, на меня ты не сердишься? Мы ведь с тобой не ссорились.

Он обещал прийти.

Учебная команда расформировывалась. Многие вольноопределяющиеся, в том числе и Андрей Слухач, собирались ехать в округ сдавать экзамен на чин офицера.

Сережа пожелал ехать на фронт.

Сергей Митрофанович не советовал:

— Стоит ли? И здесь делов хватит.

Сергей сказал, что обязательно поедет: вольноопределяющиеся говорят — он потому большевик, что трус и боится войны.

— На это не следует обращать внимания. Вольноопределяющимся вы этим ничего не докажете.

— Это верно, — соглашался Сережа.

И все-таки решил ехать на фронт. Он купил себе на базаре мохнатую черную папаху и эмалированную голубую кружку.

По случаю окончания учебной команды, накануне отправки солдат в действующую армию, в казарме артиллерийского дивизиона был устроен танцевальный вечер. Сюда пришли в своих лучших платьях кухарки и горничные. От них пахло земляничным мылом, щеки их розовели, и волосы кудрявились. Играл духовой оркестр. Без конца танцевали. Солдаты пили денатурат, тискали вспотевших горничных. Сережа тоже хлебнул денатурату и мрачный слонялся по залу. Танцующие его толкали.

В час ночи ввалились «без пяти минут офицеры» — Андрей Слухач и его ближайшие друзья: Левушка Реблинг (сын владельца мукомольной мельницы), Станислав Довгяло, Сашка Конюхов (у матери магазин готового платья) и Борис Филиппов (отец — вокзальный буфетчик). В одинаковых новых гимнастерочках, затянутые офицерскими широкими ремнями, в шароварах-бриджах из темно-синего сукна, они курили папиросы и были навеселе. Шевровые сапожки сияли. Слухач шел впереди, вразвалку. Сережа наблюдал за ними и жаждал скандала.

— Пришли «беспятиминутные офицерики», — сказал он своим товарищам солдатам, с которыми завтра собирался вместе уезжать на фронт.

— Гренадеры-мародеры, — шепнул один из солдат, — мать их так!

Левушка Реблинг взмахнул рукой и пискливым бабьим голосом воскликнул:

— Смотрите, здесь собрались кастрюльницы всех стран!

Гамбург подскочил к нему и выпалил:

— Ба-алван!

Андрей Слухач, спокойно отстранив приятелей, остался один против Гамбурга.

Музыканты отдыхали.

— Ты что? — спросил он, слегка нагнув голову, толстые веки совсем закрывали глаза. — Пьян? Высеку! — произнес он грозно.

Левушка, Сашка, Борька и Стася закачались от смеха.

— Болван! — И Сережа ударил Слухача в грудь.

Андрей взмахнул рукой, но не успел схватить Сергея. Он увидел перед собой, рядом с Гамбургом, десяток коренастых солдат-артиллеристов. Они стояли в вызывающих позах, готовые драться со Слухачом, его друзьями и со всем миром.

Андрей, оценив положение, — будто ничего особенного не случилось, заметил:

— Неохота связываться.

— Тут не только охотка — и аппетит пропадает, — сказал с усмешкой один из солдат.

Заиграла музыка. Слухач со своей компанией незаметно исчез. Оркестр играл лезгинку. Образовался круг. Военный писарь Демченко, растопырив руки и шевеля пальцами в такт музыке, бочком, на носках прошелся по кругу. Оркестр — быстрей — и Демченко быстрей. Оркестр полез вверх — и Демченко взвился. Он хорошо танцевал. Солдаты и женщины равномерно хлопали в ладоши и подпевали. Сергей завидовал Демченко. Он хотел бы сейчас ворваться в середину круга и так заплясать, чтобы все пришли в восторг… А то еще хорошо бы неожиданно запеть чудным голосом… Или сыграть на скрипке… Сережу когда-то учили играть на скрипке, но из этого ни черта не вышло. «Как жаль, что у меня нет никаких талантов. Народ любит таланты», — огорчался он. Утешил себя тем, что среди революционеров мало кто умеет петь, танцевать, играть на скрипке или на мандолине. «А ораторские способности у меня, конечно, есть», — решил твердо Сережа. Он часто произносил пламенные речи самому себе и всегда оставался ими доволен. На митингах ему еще ни разу не приходилось выступать.

Он пошел провожать высокую блондинку. Она показалась Сереже самой красивой. Действительно, у нее были замечательные голубые глаза. Он галантно взял ее под руку и спросил: «Можно?»

— Только крепче держитесь, — ответила она, намекая на то, что Сережа не особенно твердо стоял на ногах.

— Вы думаете, я пьян? Нисколько. Просто повышенное нервное состояние. Завтра нас отправляют на фронт… Потом рядом вы…

— Господи, когда это уж война кончится!

— Как вас зовут?

— Дуся.

— Прекрасное имя! Чудесное имя!..

Они черной лестницей поднялись наверх. Дуся открыла форточку, просунула руку и отодвинула оконную задвижку. Она влезла в окно, а Сереже открыла дверь.

— Только тихо, — предупредила она, — а то хозяева проснутся.

Она зажгла лампу, и с кухонного столика врассыпную разбежались прусаки. Сережа сидел на табуретке. Они говорили шепотом.

— Есть хочешь? — спросила Дуся и достала тарелку с холодными котлетами. И сама взяла котлету руками и стала есть.

Сережа посадил Дусю к себе на колени, обнял ее и тоже ел.

— Спасибо, моя Дульцинея. Накормила бедного солдата.

— Не балуйся… Дай поесть.

Потом она поставила на стол чашку с компотом из чернослива и опять уселась к Сереже на колени. Он кормил ее с ложечки и изредка целовал Дусины красные руки, потрескавшиеся от мытья горшков и лоханок. Сережа разгрызал косточки чернослива и зернышки вкладывал в Дусин рот. Когда она нагнулась над чашкой, он поцеловал ее затылок и крепко обнял ее.

— Погоди, — сказала она, приподнимая кофточку. — Блузку измажешь. Это блузка — молодой хозяйки. Узнает — со свету сживет.

— Я тебе куплю тысячу таких блузок, — прошептал Сережа и еще крепче прижал Дусю.

— Ты купишь! Когда припечет, тогда вы все такие добрые…

В это время открылась дверь. Шаркая ночными туфлями, в японском халате вбежала синеглазая Маня. Она спешила в уборную.

— Сергей! — воскликнула она и остолбенела.

Дуся соскочила с Сережиных колен, оправила блузку и стала собирать тарелки со стола.