Нос приятно защекотал запах каши с мясом. В желудке засосало, Александр вспомнил, что уже почти сутки ничего не ел. Пятнадцать лет назад сутки голода ощущались как занимательное приключение, а пять - как терпимое неудобство. Теперь вынужденный пост - неудобство не терпимое, а весьма тягостное. Какое-то время он боролся с искушением пойти поискать столовую, чтобы воззвать к медицинской солидарности, но пришел Вишневский.

- Сидите, - все так же кратко попросил, почти приказал он вскочившему, было, Поволоцкому. - Я постою. Говорите, времени мало.

- Проблема не в том, что не хватает хирургов, но и в том, что мы плохо организуем то, что есть, - четко и по сути сказал батальонный хирург.

- Спасибо, "Начала..." Пирогова я более или менее помню.

- В двадцать первом году Оппель написал статью, посвященную проблеме оказания помощи при катастрофе в подводном городе, с множеством пострадавших за раз, - Поволоцкий достал из кармана листок, на который выписал цитату, найденную Юдиным в своей обширнейшей библиотеке, и с выражением прочитал. - "Вся зона эвакуации должна превратиться в гигантский госпиталь, где каждому пострадавшему будет оказана помощь по единому шаблону, в том месте и в таком объеме, которые обеспечат наилучшее использование медицинских сил и средств для возвращения к нормальной жизни и работе наибольшего количества пострадавших" .

- Оппель? - едва ли не с презрением отозвался Вишневский. - Он занимался не военной хирургией, а проблемами подводных работ. Где вода, а где война? Молодой человек, вы тратите мое время впустую.

- Все так, - не смутился Александр, именно этого возражения он ждал. - Но Оппель единственный человек, который в двадцатом веке задался вопросом - что делать с тысячами единовременно пострадавших, которых негде будет разместить. И дал ответ - не противопоставлять лечение и эвакуацию, а сочетать их.

- Утопия, - отрезал Вишневский. - Для этого нужно превратить весь фронт и тыл в клинику с единым руководством.

Поволоцкий подавил улыбку. То, что "знахарь" ответит именно так, Юдин предсказал почти дословно. Заклятые враги прекрасно изучили образ мышления друг друга.

- Так давайте превратим. Большая часть врачей, которые сейчас пытаются лечить раненых, схватятся обеими руками и всеми зубами за хорошее единое руководство по военно-полевой хирургии.

- Так что же вы ко мне приехали? Делайте, а мое место у раненых, - с этими словами Вишневский уже с нескрываемым нетерпением посмотрел на занавеску, заменяющую дверь в его закутке.

- Ваше место там, где вы принесете наибольшую пользу родине. А таковую вы принесете, составляя руководство и обучая хирургов.

- Кто вы такой, чтобы мне указывать? Что вы вообще видели на этой войне?

- Барнумбург, первый штурм, - с достоинством ответил Поволоцкий.

Вишневский помолчал, кривя губы в непонятной гримасе.

- Моя честь хирурга не позволяет покинуть... - "знахарь" красноречивым жестом обозначил все пространство вокруг. - Извините, - чуть более доброжелательно добавил он.

- Вы ставите свою честь выше пользы родине, - жестко произнес Александр, глядя прямо в уставшие, воспаленные глаза коллеги, Вишневский буквально вскинулся на месте, но батальонный хирург продолжал, не давая тому вставить слово. - Однажды Диоген заметил родосских юношей в богатых одеяниях. Он сказал: "Это спесь". Потом он увидел спартанцев в поношенной, рваной одежде и сказал: "Это тоже спесь, но иного рода". История в точности про вас. Вы как тот спартанец в лохмотьях.

Вишневский склонил голову на бок, став похожим на старого мудрого филина. Против ожиданий, он не разразился гневной отповедью, слова будто замерли, балансируя на кончике его языка.

- И много вас там таких, готовящихся работать? - внезапно спросил "знахарь".

- Пока двое, считая меня, - честно ответил Поволоцкий.

- И кто же второй? - вопросил Вишневский, вновь теряя интерес к беседе, скорее для порядка.

Этого момента Поволоцкий ждал и готовился к нему, оттачивая каждое слово, мельчайшие оттенки интонации.

- Один знаменитый московский хирург, - произнес он с кажущимся безразличием.

- Что?! - возопил Вишневский и мгновенно умолк, словно схватил сам себя за горло, задушив возглас. Вот теперь его действительно проняло. Хирург быстро и нервно заходил по клетушке, поджав губы и щелкая пальцами, словно играя на кастаньетах. Затем остановился, так же внезапно, как сорвался с места.

- И вы полагаете, один знаменитый московский хирург станет работать с людоедским доктором, - ядом, которым Вишневский приправил эту недлинную фразу, можно было отравить целый полк "семерок", а может быть и дивизию.

- Он будет.

- Уверены?

- Знаю.

- Ага... Значит, вы парламентер? - в голосе "людоедского доктора" проскользнуло уже неприкрытое уважение.

- Да.

На лице Вишневского отразилось искреннее страдание. Он посмотрел в сторону операционной.

- Вы знаете, сколько сегодня мне привезли раненых?

- Человек пятьдесят?

- Сто сорок. Внезапный артналет... Я только-только наладил какое-то подобие нормальной работы...

- Вам привезут меньше в тот день, когда война кончится. Давайте сделаем так, чтобы это случилось поскорее, - искренне произнес Поволоцкий. - Ей богу, Александр Александрович, я вас понимаю как никто, сам бы хоть сейчас скальпель в руки и... - он с тоской взглянул на свои пальцы. - Но вы принесете в разы больше пользы, если научите других, как надо оперировать... "по-людоедски".

Вишневский задумался.

- Ждите, - сказал он и вышел стремительным шагом, только занавесь всколыхнулась.

Поволоцкий подождал, сидя на койке. Затем походил по каморке - три шага в одну сторону, столько же в противоположную. Снова сел, от нечего делать пригладил бороду. Представил обед, который сейчас можно было бы съесть. В конце концов, просто задремал, привалившись к прохладной и чуть шершавой стене.

- Отдохнули? - резкий голос Вишневского вырвал его из полусна.

За время своего отсутствия "знахарь" переоделся в длинное пальто-шинель, на редкость потрепанного вида, под мышкой он зажал древнюю пыжиковую шапку. Только сейчас Поволоцкий по-настоящему понял, насколько в действительности работа в диких краях изменила "знахаря". Даже в окружении цивилизации Александр Александрович жил, словно среди джунглей Африки - готовый в любой момент взять старый чемоданчик и отправиться в неизвестность.

- Не видели ключ от моего чемодана? - спросил Вишневский. - А, я ведь его сам и держу. Чертова рассеянность. Что ж, поехали к господину... Юдину, - и пробормотал себе под нос. - Такая встреча стоит того, чтобы на ней присутствовать.

- Холодно, - сказал Крамневский, запахивая бушлат.

Тихий океан всячески старался убедить, что его название - большая ошибка человечества. Штормило, солнце скрылось за низкой пеленой туч. Ветер гнал их косматые туши вскачь, как табун призрачных серых коней, окутанных туманными попонами. Высокие волны бросались на сине-черные борта "Бурлака", яростно терзая металл обшивки, жадно выискивая малейшую щель. Не находя, с разочарованным шипением и плеском откатывались назад, чтобы собраться с силами и повторить атаку. И снова, и снова...

Такое оно, море... подумал Крамневский. За миллиард лет до того как первая обезьяна слезла с дерева, океан уже был стар и мудр. Пройдет время, не станет людей, а море наверняка останется, и ветер все так же будет гнать волны вдаль, за горизонт... Что для природы миллион-другой годков?

Илион вновь поежился. Сырость окутала судно-док словно плотное облако, по недоразумению перепутавшее небо с океаном. Ветер срывал с пенных гребней волн пригоршни воды и изо всех сил швырял их как можно выше, стараясь достать до прогулочного мостика. К площадке, огороженной прочными перилами, долетала лишь мелкая водная взвесь, но ее хватало, чтобы пропитать каждую нитку. Словно выражая солидарность коллеге снизу, тучи в поднебесье проливались мелким, противным дождем.