Звериный облик стал Северге недоступен, поэтому она могла полагаться только на лук со стрелами. Бродила она по угодьям целый день – благо, небо было затянуто тучами и валил снег, а потому глаза чувствовали себя неплохо. Навье повезло: она подстрелила молодую лесную козочку – скорее, благодаря счастливой случайности, а не своему охотничьему искусству. Добытчица из неё сейчас была никакая. Утомлялась Северга быстро, то и дело приходилось садиться и переводить дух. Слишком много времени теперь уходило на некогда простые и обыденные дела... Разделав тушу на месте, она поленилась разводить огонь и наелась сырого мяса. Добычу домой она кое-как дотащила, но тут же пришлось снова срочно удаляться в лес: в животе началось что-то очень нехорошее. На ходу развязывая поясной шнурок штанов, она морщилась от тянущей боли и бурчания, накатывавших приступами.

Расстройство унялось к утру, и больше навья решила не рисковать и не есть сырого. Ударил мороз, и мясо не должно было испортиться. Присыпав его снежком и прикрыв лапником, Северга улеглась в своём шалаше: пронесло её – будь здоров, до сих пор руки-ноги дрожали, и она посчитала разумным немного поголодать. Хотя бы денёк, чтоб нутро чуток успокоилось.

Несколько дней прожила Северга в шалаше. Раньше ей и холод был нипочём, а теперь, ослабленная, она зябла. Спалось плохо. Греться получалось только ходьбой и кое-какими упражнениями, которыми навья когда-то укрепляла мышцы для военной службы. Силы были уже совсем не те, и после каких-то несчастных двух-трёх подходов по пятнадцать-двадцать повторов у неё темнело в глазах. Костлявая дева в белом стояла за плечом, усмехаясь оскаленным черепом: «Зачем это теперь? Уже совсем скоро ты будешь моей...»

– Я знаю, – пыхтела навья, отжимаясь от заметённой снегом стылой земли. – Буду, буду, не беспокойся. Но сделай одолжение – не указывай, чем мне заниматься в мои последние дни на земле.

Перед нею вдруг шлёпнулась свёрнутая вчетверо потёртая оленья шкура. Северга прервала упражнение и вскинула удивлённый взгляд на рыжеволосого оборотня, бросившего её, а тот сказал:

– Это тебе на шатёр. Шкура старая, но целая. Сойдёт.

Позже подошли ещё несколько соплеменников с точно таким же подарком – Северга не успевала благодарить. Оборотни отвечали:

– Не стоит благодарности.

Для них это было необременительно: одна ненужная шкура могла отыскаться в хозяйстве у каждого, а на маленький одиночный шатёр много и не требовалось. Это на семейное жильё уходило до тридцати-сорока шкур, а Северге, чтобы обтянуть деревянный каркас её холостяцкого убежища, вполне хватало дюжины. Кое-какие попадались рваные, но навья их латала и пускала в дело. Потом она соорудила себе новую лежанку – на остов из толстых веток натянула лосиную шкуру. Получилось что-то вроде кровати, довольно грубой и кургузой, но не в красоте было дело, а в удобстве, да и спальное место теперь располагалось повыше над холодной землёй.

А однажды утром, когда Северга поджаривала ломтики мяса на завтрак, в шатёр заглянула невысокая, крепко сбитая девушка с пухлым серым свёртком. Красавицей её назвать было нельзя: широкое скуластое лицо, тёмные, немного раскосые глаза, нос с горбинкой, мрачноватые густые брови.

– Бабушка велела тебе передать, – сказала она, кладя свёрток перед Севергой.

Это оказалось толстое валяное одеяло, плотное, почти как войлок – настоящее сокровище, ничего теплее которого и выдумать было нельзя. Верхнюю его сторону украшали нашитые узоры из кусочков кожи.

– Передай Бабушке от меня благодарность, – усмехнулась навья. – Как звать-то тебя?

Девушку звали Свелла, и она приходилась Свумаре праправнучкой. «Вот в кого у неё такие глаза», – подумалось Северге. Некрасивое лицо с грубоватыми чертами казалось угрюмым, но стоило девушке улыбнуться, и это впечатление пропало. Не наделила её природа изящным, тонким телосложением, как у Свеи, вся она была крепенькая, коренастая, как белый гриб, и плотная, как это одеяло.

– А что ты от Птахи ушла? – полюбопытствовала она.

– Не поладили мы с нею слегка. – Северга бросила в рот полоску поджаренного мяса, вспомнила о гостеприимстве и предложила: – Садись. Хочешь?

Свелла от мяса отказалась, но к очагу присела и принялась греть руки. Огонь отражался в её глазах, таких же загадочно-бездонных, как у Свумары, а навье подумалось: вопрос о Птахе явно проистекал не из праздного любопытства, что-то за этим крылось. Что-то особенное.

– А почему ты о ней спрашиваешь? – поинтересовалась навья. И подмигнула: – По сердцу она тебе?

Свелла колко блеснула взором.

– С чего ты взяла? Вовсе нет. Просто так спросила...

Северга не стала больше давить на эту точку, но усмешка ещё долго пряталась в уголках её губ. Такое «вовсе нет», немножко сердитое, подчёркнуто отрицательное, как пить дать означало «да».

– Ежели ты от хвори худо себя чувствуешь, я тебе еду носить стану, – помолчав, сказала наконец Свелла. – У Бабушки только спросить надо. Но она разрешит, я знаю. А ещё вот...

Развернув одеяло, она достала из него тёплые меховые чуни.

– Это тоже тебе, но уже от меня. Я сама сшила. Чтоб ноги твои не зябли, когда спишь.

А Птаха, оплетённая белокурыми чарами Свеи, и не замечала рядом с собой такое сокровище.

– Благодарю тебя, добрая девушка, – усмехнулась навья. – Непривычна мне такая забота. Даже не знаю, что и сказать...

– Принимать помощь тебе мешает гордость, – мягко молвила Свелла с проницательным блеском в глазах – совсем как у Свумары. – Оставь её, это ложное чувство. Не верю, что ты за свою жизнь никому не помогала. Считай, что это плата от судьбы за добрые поступки, совершённые в прошлом.

Печаль холодным туманом опустилась на сердце. Северга поворошила дрова в очаге.

– Боюсь, в жизни я совершала мало добрых поступков, – вздохнула она. – А вот причинять боль и убивать – это как раз по моей части.

– Если б ты была так плоха, как думаешь о себе, разве твоему сердцу суждено бы было стать одним из редчайших на свете чудес? – улыбнулась Свелла, и Северге снова почудилось прикосновение звёздной бездны к своей душе – такое же, какое она испытывала при взгляде в глаза Бабушки. – Мало кому удаётся познать такую любовь, какая живёт в нём...

С Птахой Северга старалась лишний раз не встречаться, но не потому что боялась нового нападения: просто не хотелось натыкаться на колкие искорки вражды в её глазах, а потом успокаивать в себе всколыхнувшуюся горечь. Строго говоря, навья не могла назвать их отношения до этой стычки дружбой, но что-то похожее на неё у них начало складываться, пока подлость белокурой девицы всё не разрушила. Свею Северга вообще вычеркнула из своих мыслей как существо, недостойное того, чтобы о нём думать, и как по волшебству её глаза перестали замечать девушку. Может, та просто сама избегала встреч с навьей, а может, взгляд Северги подёрнулся этакой пеленой избирательного восприятия, которое она сама настроила.

А однажды, прогуливаясь по замёрзшим болотам, превратившимся в мерцающее зимнее царство, навья услышала за плечом хруст снега и знакомый голос:

– Северга...

Её нагоняла Птаха. Поравнявшись с навьей, девушка-оборотень тронула её за руку. Злость и враждебность на её лице сменилась смущённым и даже виноватым выражением.

– Тут... это... – начала девушка скомканно. – Свея призналась, что соврала насчёт твоих домогательств. Она сказала, что ревновала меня к тебе, представляешь? И хотела, чтоб я выгнала тебя. Ты уж прости, что так вышло...

Эта новость вызвала у Северги смешанные чувства, которые отразились на её губах кисловатой усмешкой. Свея сказала лишь часть правды, но и на том спасибо. Большего Северга от неё и не ждала, жаль только было Птаху, которая беспробудно пребывала под льняным обаянием этой обманщицы. Свея врала, как дышала – как можно было верить в искренность её чувств к Птахе?

– Ладно, забудем, – только и проронила Северга, оставив свои размышления при себе. – Недоразумения случаются. Ну, и что? Простила ты её за этот обман?