Та ахнула, замерла на миг с широко распахнутыми глазами, а потом, не сводя с Темани пристально-мутного, словно одурманенного взора, заскользила внутри медленными, раскачивающими движениями. Темань взяла управление хмарью на себя, мысленно приказав жгуту уплотниться и увеличить толщину; с каждым новым толчком она принимала его в себя всё глубже, насаживаясь на него, как на копьё, раскрываясь ему навстречу и обволакивая собой. Распробовав и сообразив, что к чему, Леглит вонзалась в неё с нарастающей силой и энергией, скалилась и негромко порыкивала возле уха.

– Я – мрамор, ты – зодчий, – стонала Темань под нею. – Вкладывай душу в своё творение, дари ему свою любовь так, как только ты умеешь!..

– Люблю... люблю, – дышала-рычала Леглит.

Её звериная суть проступила в ней, вздыбила волчью шерсть, заставляя кровать жалобно кряхтеть, а Темань – ахать в предощущении, в предвкушении сладкой вершины.

– Да... да-а-а, – испустила та грудной стон. – Отпусти зверя на волю, а уж он сам знает, что делать!

Зверя ещё долго трясло мелкой дрожью, а его рёбра тяжело вздымались. Он «переваривал» случившееся, прислушиваясь к ощущениям, а Темань отдыхала рядом, погружённая в ленивую, забывчивую истому. Эта лень мягко притупляла, приглушала, как подушка, все чувства: тревогу, тоску, ненастную безнадёгу. В туманную даль отодвинулась и Дамрад... Ничего не хотелось – ни думать, ни плакать, ни грустить, в мыслях царила приятная лёгкость и пустота. Обезболивание души – вот что приносило Темани это короткое телесное наслаждение. А Леглит, повернувшись к ней лицом, рассматривала и изучала изгибы её нагого тела с каким-то полудетским восторгом и потрясением: подушечки её пальцев скользили по коже, а на губах то вспыхивала, то гасла восхищённая улыбка.

– Ну вот, всё прекрасно получилось, – мурлыкнула Темань томно, позволяя ей себя разглядывать и трогать. – А ты боялась...

Это прозвучало немного покровительственно, но Леглит и в самом деле была сейчас точно младенец, открывающий мир вокруг себя.

– Мне просто не верится, – прошептала она, касаясь влажным, тёплым дыханием ключиц Темани и длинным скользящим движением огладив её ладонью от плеча до бедра. – Ты – в моих объятиях... До сих пор не могу в это поверить!

Для неё всё это было удивительно и ново. Темани, может быть, и хотелось бы искренне разделить восторг Леглит, но возбуждение уже схлынуло, уступая место расслаблению и усталости. Хмелёк, опять же, вносил свою лепту, действуя, как лёгкое снотворное.

– Я немного вздремну, если ты не против, – пробормотала Темань, уткнувшись в подушку.

– Да... Конечно. Отдыхай, милая... Спи сладко, и пусть все твои тревоги забудутся.

На грани яви и дремоты Темань чувствовала, как Леглит укрывает её одеялом и бережно обнимает. Краем угасающего, погружающегося в сон сознания она понимала, что её беды никуда не денутся и с наступлением утра навалятся с новой силой, но... Всё это будет завтра, а здесь и сейчас – тёплые объятия, в которых так приятно засыпать.

Утро встретило их холодным, дождливым мраком, в плывущей мокрой пелене которого мягко светился вечно бессонный город. В горячую купель с душистой пеной они забрались вместе, завтракали тоже вдвоём. Терпкость крепкого отвара тэи смягчалась густыми сливками, и Темань, глядя в тёмное окно, думала о том, что пора начать понемногу вытравливать из себя Севергу, выдавливать по капле, изгонять пядь за пядью. Следовало признаться себе: да, Северга стала её многолетним недугом... Хворью души и ума, за которую Темань сама цеплялась до последнего, не желая выздоравливать. Поставив пустую чашку на стол, она решила: хватит. Хватит лелеять пустые надежды, хватит себя обманывать. Как только супруга вернётся, она попросит у неё развод.

Встречи с Леглит как будто вдохнули в неё новые силы. Стало не так пусто, не так страшно и холодно, не так безнадёжно, к Темани даже вернулось желание что-то писать... Несколько стихотворений, вышедшие из-под её пера после долгого творческого безмолвия, показались ей вымученными, какими-то больными. Образы – блёклые, избитые, мысли – плоские и не блещущие новизной... Темань комкала черновики и бросала в огонь, но дело теперь хотя бы сдвинулось с мёртвой точки. Она верила, что распишется, главное – не бросать, не замолкать надолго.

Теперь Леглит захаживала к Темани в гости преимущественно по утрам – к раннему завтраку. Для более нежных встреч они уединялись в апартаментах навьи-зодчего: что-то не позволяло Темани пускать Леглит в их с Севергой супружескую постель. Мысль о разводе созрела, и, казалось бы, не было смысла таиться, но некая внутренняя преграда почему-то заставляла Темань скрывать от всевидящего дома эти отношения. «Ещё неизвестно, как всё сложится», – думала она. Да Леглит и сама не пыталась занять место Северги на кровати рядом с Теманью. Она схватывала науку сладострастия быстро: с такой учительницей, как Темань, иначе и быть не могло. Конечно, Северге навья-зодчий уступала в постели во всём, по всем статьям, и приблизиться к её уровню даже со временем у неё не было шансов – с этим Темани пришлось заранее смириться. Всё-таки сказывалось то, что Леглит отдавала много сил работе. Если её взгляд был усталым, тусклым, угасшим, сразу становилось ясно: сегодня на ласки можно не рассчитывать, и в такие дни они ограничивались лишь душевным общением за чашкой отвара или чаркой вина.

Владычица, казалось, на какое-то время забыла о Темани, даже на светских приёмах они пересеклись всего пару раз за минувший месяц, да и то мельком. Но рано пташечка запела: едва душа Темани начала оттаивать, а черновики стихов перестали швыряться ею в пламя камина, как Дамрад опять принялась за своё. Она выдумала новую забаву – присылать за Теманью к концу её рабочего дня повозку с гербом. Где бы Темань ни заканчивала свой день, повозка всегда ждала её, чтобы отвезти домой: видимо, каким-то загадочным образом соглядатаи Дамрад выслеживали её. В повозке её нередко дожидался очередной подарок – цветы, сладости, безделушки, новая шляпка или перчатки, книга, дюжина дорогих платочков, а иногда – драгоценные украшения. Последние Темань даже не думала надевать, а просто складывала в ящик своего стола, раз уж вернуть дарительнице не получалось. Улизнуть от повозки с гербом тоже не выходило: пару раз, когда она думала, что убежала от навязанного ей средства передвижения, повозка таинственным призраком возникала перед нею как бы из пустоты, а однажды на сиденье она увидела саму Владычицу. Пронзительными льдинками глаза Дамрад мерцали из-под полей треуголки с пышным оперением, и Темань застыла под их взглядом, ввергающим душу в морозную бездну. Руки правительницы, обтянутые белым шёлком перчаток и окутанные пышными облачками кружев, небрежно лежали на коленях, придерживая плоский чёрный футлярчик.

– Присядь, обворожительная Темань, – сладко зазмеился голос Владычицы из полумрака повозки. – Что же ты застыла столбом? Не стесняйся, присаживайся... Мне, знаешь ли, захотелось вырваться из круговерти дел и увидеться с тобой хоть на несколько мгновений. Надолго тебя не задержу, просто прокачусь вместе с тобой до твоего дома.

Не чуя ног под собой, Темань опустилась на сиденье напротив Владычицы, и повозка мягко тронулась вдоль улицы. Поглаживая пальцами футляр и многозначительно изогнув бровь, Дамрад молвила:

– Мне стало известно, что ты часто бываешь в гостях у госпожи Леглит. Приезжаешь обыкновенно вечером, а покидаешь её дом только утром... Что бы это могло значить?

– Ты следишь за мной, государыня? – Темань, внутренне похолодев, постаралась не выдать своего беспокойства, спрятанного под маской неприятного удивления и праведного возмущения.

Дамрад даже не подумала отрицать этого.

– Разумеется! – сказала она. – Но исключительно для того, чтобы обеспечивать твою безопасность и угадывать твои нужды и желания. Так всё-таки, что означают эти твои посещения?

– Великая Госпожа, разве частная жизнь твоих подданных относится к разряду дел государственной важности? – попыталась Темань отбить удар. – Мы с госпожой Леглит состоим в дружеских отношениях. Она бывает у меня, я бываю у неё. Только и всего.