– Интересно. Так вы сейчас чем занимаетесь?
– Я со скуки сначала опять в ювелирку ударился, делал конструкции из напряженного золота. Кто-то мои изделия увидел, и мне предложили работу в космическом ведомстве, в казахстанском Степлаге. Там сейчас строится огромный космический дом, очень высокий – решено иметь свое постоянное советское космическое представительство, чтобы в космосе непрерывно находился наш человек, а то мало ли чего буржуи удумают. Социализм – это учёт и контроль.
– Но ведь… но ведь он должен быть ОЧЕНЬ высоким, этот дом? – сказала Мотя.
– Да, конечно! Сейчас дошли до высоты около 20 километров, преодолели линию Армстронга, – гордо сказал Тиц, – взяли разработки Татлина, Меркурова, мои идеи, строим. В следующую пятилетку планируем выйти к тройной точке воды. Проект называется «Объект Вайсс», в честь чешского товарища Яна Вайсса. На первом этаже – лаборатория Майрановского, Григория Моисеевича. Удивительный человек! Лечит всех сверхмалыми дозами иприта и заодно охраняет вход в здание. Отравляющий газ К-2 изобрел, от которого человек уменьшается и умирает через 15 минут. Да и вообще в Степлаге удивительные люди сидят! Чижевский, например, Александр Леонидович – хоть и враг, но какой мощный человечище!
– Здорово! – воскликнула Мотя, – и что, там живет уже кто-то? Ну, наверху?
– Была одна женщина-космонавт, – Тиц печально помакал кусочек имбиря в чай, – Людмила. Погибла. До десятого этажа на лифте, дальше пешком. Несколько дней шла. Передавала постоянно по рации перед самой гибелью: «мне жарко, мне жарко» – думали, это от мандрагоры, у нее такой эффект бывает. Мандрагору космонавтам дают, чтобы не страшно было, потому что она понятие о расстоянии полностью разрушает. А потом оказалось, что у нее проводка в скафандре замкнула. Перед смертью пыталась стекло в шлеме о перила разбить. Страшная смерть…
Помолчали. На сцене девушка в ципао пела «а молодо-ва дайнагона несли с пробитой головой…»
– А в командировку зачем? – Мотя понизила голос, – новые разработки? секретные?
– Да нет… – Тиц замялся, – видишь ли, сейчас в Степлаге Кенгирское восстание. И верховными товарищами решено заменить осужденных кем-нибудь другим. Я приехал в Ленинку, мне нужны книги по криптозоологии, у нас в лагере сидит Мария-Жанна Кофман, согласилась помочь в обмен на расконвоирование. Она крупный криптозоолог. В Ивдельлаге эксперимент по замене прошел удачно, теперь там марганец вместо людей менквы добывают, правда, пришлось девять человек, студентов Уральского политеха, в жертву принести. Но ведь это светлая жертва, ради могущества Родины.
– Ну, да, конечно, – закивала Мотя, – а вы случайно не можете нам помочь в секретную Ленинку попасть, нам тоже вот книги нужны? Для Родины.
– Смело входим в грядущее,
Хоть дорога нелегка,
Все в нашей власти для счастья,
Для счастья на века! – пропел Тиц модную песенку, поднимаясь из-за стола, – конечно, помогу! Пойдемте!
Они вышли из кафе и отправились в сторону Красной площади. По дороге Тиц достал из кармана пластиковый пропуск и назвал код для замка.
– Это пропуск в метро-2, или Д-6, как его еще называют. Пропуск действителен до конца месяца, пользуйтесь. Передавай привет всем во дворе, – сказал Моте бывший ювелир, – а теперь до свидания, мне пора.
Тиц пожал руки пионерам и кивнул одному из своих големов – тот аккуратно приподнял и переставил Мотю на пару шагов в сторону, расчистил ногой снег, достал откуда-то нечто похожее на ломик, и поддел им заледеневший канализационный люк, на котором, оказывается, только что стояла Мотя.
– Вам туда, – улыбнулся Тиц, приложил два пальца к каракулевой шапке-«пирожку», развернулся на каблуках, и ушел. Големы отправились следом.
Из люка парило и пахло сыростью, Мотя и Кока спустились по ржавой лестнице, и оказались в грязном сумеречном помещении со сточной канавой вместо пола и дверью в стене. «Там солнце улыбалось бетону, кирпичу, и Лазарь Каганович нас хлопал по плечу», – пропел Кока.
10
На обитой нержавейкой двери был обычный электрозамок, Мотя набрала 25.11.38, и ребята вошли в помещение с низким сводчатым потолком, ярко освещенное помаргивающими люминесцентными лампами. Комнату перегораживал турникет и стеклянная с окошечком стена, за которой сидел читающий газету человек в монашеском балахоне крапового цвета, перепоясанном толстой васильковой веревкой. На стекле был нарисован глаз в треугольнике, под которым шла надпись: Magnus frater spectat te, и ниже, шрифтом помельче – Московское отделение Братства магнуситов, ЦАО.
Мотя поздоровалась и протянула в окошечко пропуск, который дал ей Тиц. Дежурный магнусит пропуск молча взял, крутанул рычажок полевого телефона ТА-57 и сказал в трубку: два-двенадцать. Положил трубку в гнездо, буркнул Моте: «Ждите», и снова уткнулся в газету.
Пока ждали, Мотя разглядывала комнату. Хотя, разглядывать там особо было нечего – видавший виды стол-тумба с телефонным аппаратом, в углу столик с электрическим чайником и стопкой сканвордов. Над ним – календарь-бегунок с пальмами. Под календарем – привинченный к стене вертикальный ящик со стоящим в нем АКМСУ.
Скучно.
Разве что странный портрет на стене, изображавший человека в форме генерального комиссара ГБ, но с лошадиной головой.
– А что это у вас за лошадка, брат дежурный? – поинтересовалась Мотя у магнусита.
– Это не лошадка, – заученно ответил дежурный, – а Николай Иванович Ежов, нарком внутренних дел и водного транспорта, изображенный в образе докшита, защитника ленинского учения, единственно верного и потому непобедимого, понятно вам? Докшит – это гневный палач переводится, понятно вам? А лошадиная голова – потому что в образе Хаягривы, докшита и покровителя транспорта, понятно вам? Если у Родины не будет докшитов, то это будет не Родина, а бардак № 34, понятно вам? Хаягриве отрубили голову, и приставили лошадиную. А Николаю Ивановичу не приставили. Но он вечно живой и вечно с нами, понятно вам? Пион-неры юные…
Брат дежурный нервно поправил висящий на поясе штык-нож.
– Да, спасибо, – ответила пораженная Мотя, и на всякий случай отошла от окошечка подальше, срифмовав про себя: «Ник Иванович Ежов с утра ходит безголов…»
Вскоре появился брат начальник караула, он был препоясан двумя васильковыми веревками, проверил пропуск, и разрешил дежурному пропустить Мотю и Коку. Ребята прошли комнату дежурного, и снова оказались перед закрытым турникетом. Мотя растерянно посмотрела на Коку и тот, покопавшись в кармане, бросил пару монет в щель висящего рядом с турникетом стального ящика с надписью: «На содержание братства». Турникет открылся и пропустил ребят к эскалатору.
– Вот странно, – сказал Кока, – почему в обычном метро турникет открыт, и закрывается, только если ты проходишь, не бросив жетон? А здесь, в секретном метро, наоборот.
– Наверно, потому что турникеты там – докшиты. Решил обмануть государство – получи.
Они спустились на эскалаторе вниз.
– Здесь все серое. И пластмассовое… – сказала Мотя, осматриваясь.
– Мы же в Д-6, это секретное метро. А серое – специально, как во Внутренней Северо-северной Корее.
– Враки, небось. Ты там был, что ли?
– Мне папа рассказывал, а ему – его папа, мой дедушка. Там тоже все серое и пластмассовое, даже пальмы, только на искусственных окнах маслом подсолнухи вангоговские нарисованы, чтобы не видно было, что за окном вообще ничего нет. И свет люминесцентный. И всего две комнаты: актовый зал и комната отдыха. В комнате отдыха стоит резиновый Майти Маус в человеческий рост, и на подиуме дети-роботы играют на аккордеонах песни группы A-ha. А в актовом зале четырехметровая статуя товарища Кима, вырезанная из цельного рисового зерна. Это гигантское зерно им китайцы из сои 10 лет выращивали. И всё.
– А серое почему?
– Это символ того, что человеку после наступления коммунизма ничего не нужно будет, вообще. Низменные страсти отомрут, а все высокие цели мы достигнем. И наступит вечное Ничего и вечное Теперь.
