Царь же изветъ сотвори о ней Казанцемъ, глаголя, яко: "По вашему научению сотвори мне сия царица!". Они же кляхуся, неведуще сего, и даше ему волю, яко хоще съ нею.
И за сие зло разгневался на ню царь, и яти цар(иц)ю къ Москве посла, яко прелютую злодеицу, и со младым лвовищичемъ, сыномъ ея, и со все царскою казною ихъ.
Казанцы же, сведаша извесно о ней, не сташа со царемъ в-преки, что царь слово свое и клятву свою преступи, - но и подустиша, и волю ему даша извести царица невозбранно изъ Казани, яко да не все царство погибнет единые ради жены; глаголаху, яко: "Составляемъ миръ и любовь, и какъ бы скорее скорби и печали минута, она же воздвизаше брань и мятежь, в правду сего изгнания достойна есть!".
<...>
О изведении царицы (с)ыном ея из Казани и о плачи ея.
Глава 38
.
Егда ведоме быти царице изъ Казани, тогда посла по ню царь великого воеводу Московскаго, князя Михаила <ошибка, надо Петра> Сребрянаго и 3000 вооруженныхъ вой съ нимъ, 1000 огненыхъ стрелцовъ. Воевода же, вшедъ во градъ, взя царицу и со царевичемъ ея, яко смирну птицу некую въ незде съ единымъ малымъ птенцемъ ея, въ полатах ея и въ пресветлыхъ светлицахъ, не трепещуще же ей, ни биющеся, и со всеми любимыми рабынями, великородныхъ женами, и отроковицами, жившеми съ нею въ палатехъ: не ведав царице взятия своего; аще бы ведала, то сама ся бы убила.
Вшедши же къ ней воевода съ велможами Казанскими въ полату, одеянъ во златую одежу, и ставше предъ нею, и снемше златыи венець со главы своея, рекше къ ней слово тихо и честно: "Поймана еси, волная царице Казанская, великимъ Богомъ нашимъ Исусъ Христомъ, (им же) царствуютъ на земли вси царие, служаще ему, царие и князя и власти содержатъ до воли его, и богатии величаютца, и силнии похваляютца, и храбрствуютъ, и Той Господь надо всеми единъ, и царь царемъ, и царству его несть конца; и Тотъ ныне отьемлетъ царство твое отъ тебе и предаетъ тя съ нимъ въ руце великому и благочестивому самодержцу всея Русии, его же повелениемъ приидохъ азъ, раб его, послан къ тебе. Ты же готова буди скоро съ нами поити!". И она же, разуме толко речь его, и впротивъ слова его воспрянувъ отъ высокаго места своего царскаго, на немъ же седяще, и ста подержима подъ руце рабынями ея, и умили съ тихостию отвеща (р)ечью варварского языка (сво)его: "Буди воля Божия и самодержца Московскаго...", - и, слово то изрекши, и зарасися отъ руки рабынь о светлишныи помостъ, съ великимъ гласомъ плачевнымъ, подвизающися собою на плачь и то бездушное камеиье. Тако же и честные жены и красные девицы, живущия съ нею въ полате, яко многия горлица, загозица, жалобно плачевные гласы горкия] на весь градъ востираху, лица своя красные деруще, и власы рвуще, и руце и мысца своя (кусающе). И восплакася по ней весь царевъ дворъ, велможи и властели, вси царские отроцы.
И слышаще плачь той стечахуся народи къ цареву двору, и тако же плакахуся, и кричаху неутишно, и хотяху воеводу жива поглотити; аще бы мочно, то и воя бъ его камениемъ побили Казанцы; но не даша имъ воли ихъ властелие и, биюще ихъ шелыгами, и батаги, дреколемъ, разгоняху ихъ по домомъ. И похватиша царицу отъ земля стояще ту съ воеводою ближни ея стареишии и велможие, мало не мертву; и, егда отлияше водою, и утешаху ю. И умоленъ бысть той воевода царицею, да еще мало помедлитъ царица въ Казани.
Онъ же, у царя и у воеводы спросяся, дасть ей 10 день пребыти въ полатахъ своихъ, за крепкими стражьми, да не убиетца сама собя, давъ ее брещи велможамъ Казанскимъ, и самъ почасту ходя назирати; и стояще ва Цареве же дворе во инехъ полатахъ, не просто, но бергом(ъ) от вой своихъ, да не зло некое не въ ведоме Казанцы учинять надъ нимъ лукавствомъ своимъ. И преписаваше цареву казну, и переписав всю и до единого праха и запечатав самодерьжцовою печатью, и наполни до угружения 12 великихъ ладей златомъ и сребромъ и сосуды сребрянными и златыми, и украшенными постелями, и многразличными одеянми царскими, и воинскими оружии всяцемы, и выеха из Казани преже царицы со инемъ воеводою в Новы градъ, послав за казною ихъ хранителя Казаискаго царева, да той самъ пред самодерьжцем книги счетные пложить.
И по 10 днехъ поиде воевода изъ Казани. За нимъ поведоша царицу исъ полатъ ея, въ следъ воеводы, несуще ю под руце, а царевича сына ея на рукахъ предъ нею несяху пестуны его. И просися у воеводы царица проститися у гроба царева; воевода же отпустивъ ю за сторожми своими, а самъ тутъ же у дверей стояше неда(ле)че.
И влезши царица в мечеть, где лежаше царь eя умрый, и сверьже златую утварь зъ главы своея, и раздра верхние ризы своя и терзающе и нохтми, деруще лице свое и въ перси бьюще, воздвигши умиленный свой гласъ, и плакаше горко, вопия, глаголя: "О милый мой господине, царю Сапкирее, виждь ныне царцу свою, (ю)же любилъ еси паче всехъ женъ своихъ: се ведома бываю въ пленъ иноязычными воины на Русь, и съ любимымъ твоимъ сыномъ, яко злодеица, не нацарствоваше съ тобою много летъ, не нажившися. Увы и мне, драгий мой животе, почто рано заиде красота твоя ото очию моею по(д) темною землю, оставивъ мене вдо(во)ю, а сына своего сиротою и младенца еще! Увы мне, где тамо живете, да иду тамо к тебе, да живу с тобою, и почто ны остави зде? Увы и намъ, не веси ли сего? Се бо предаемся въ руце ненадеемымъ супостатомъ, Московскому царю; мне же убо единой не могуще противитися силе и крепости его, и не имехъ помогающихъ мне, и вдахся воли его... Увы и мне, аще ото иного царя коего пленена быхъ была, единаго языка нашего и веры, то шла бы тамо не тужила, но с радостию и без печали. Ныне же, увы и мне, мой милый царю, послушай горкаго моего плача, отверзи ми темный свой гробъ, и поими мя къ собе живу, и буди нам гробъ твой единъ, тебе и мне, царская наша ложница и светлая полата. Увы и мне, господине мой царю, не рече ли ти иногда. зъ болезнию душа, болшая твоя царица, яко добро тогда будетъ умершимъ и неродившимся, и се не збысть ли ся тако? Ты же сего ничего не веси. И ныне намъ прииде живым горе и болезнь! Приими, драгий господине-царю, юную и красную царицу свою, и не гнушайся мене, ко нечисты да не наслдятца иноверныи красоты моея, и да не буду лишена отъ тебе конечне, и н(а) землю чюжую не иду и въ поругание, и въ смехъ, и во иные людие в незнаемые, и в веру, в языкъ чюжь! Увы и мне, господине, кто пришедши ми тамо плачь мои утешитъ, и горкия слезы моя утолитъ, и скорбь души моей возвеселитъ, или хто посетитъ мя? Несть м(и) никого же! Увы и мне, кому тамо печаль мою возвещу: къ сыну ли наш(ем)у, - но той еще млечные пищи требуетъ, или ко отцу моему, - но той отсель далече есть, хъ Казанцем ли, - но они чрез клятву свою самоволиемъ отдаша мя. Увы и мне, м(и)лый мой царю Сапкирею, не отвещаеши ми ничто же, и горкия своея царицы не (слышаши) ли? Се при две(ре)х, зде, немилостивые воины стоятъ и хотятъ мя, яко зверие дивии серну, восхитить от тебе. Увы и мне, царица твоя бехъ иногда, ныне же горькая пленница, и госпожа именовахся всему царству Казанскому, ныне убогая и ходая раба! И за радость и за веселие плачь и слезы горкия постигоша ны, и за царскую утеху сетование болезненно и с(к)орбные беды обыдоша мя! Уже бо плакитися не могохъ, ни слезы же текутъ отъ очию моею, ослепоста бо очи мои отъ безмерныхъ и горкихъ слезъ, и премолче гласъ мой от многаго вопля моего!".
И ина такова ж многая причиташе царица, кричаще, лежаще у гроба, яко два часа убивающеся на земли, яко и самому воеводе-приставнику прослезитися, улановемъ же и мурзамъ, и всемъ предстоящимъ ту многимъ людемъ плаката и рыдати. И приступиша къ ней царевы отроцы, повелениемъ приставника-воеводы, (с) служащими рабичми ея и подняшаю от земля, аки мертву, ъс полу, и видеша ту вси людие открыто лице ея, кроваво все отъ ноготнаго драния, и от кукшения отъ слез ея. Красоты (ея) ото обычныхъ ея велможъ болшихъ, всегда входившихъ къ ней, от земскихъ, нихто же нигде никако же виде! Ужасеся приставникъ воевода, яко не убреже ея, бе бо царица та образомъ зело красна велми и въ разуме премудра, яко не обрестися тако(и) лепоте во всей Казани въ женахъ и въ девицахъ, но въ Русскихъ во многихъ на Москве, во тщеряхъ и въ женахъ боярскихъ и въ княжнахъ.
