Первому разведбатальону приказали переместиться к мосту для оказания поддержки оперативной группе “Тарава”, которая с трудом контролирует подход с юга. Фик не может точно сказать своим людям, что они будут делать, когда доберутся до моста, так как планы до сих пор еще обсуждаются на высшем уровне. Но говорит им, что правила их действий изменились. До этого они позволяли вооруженным иракцам проходить мимо, иногда даже раздавали им еду. Теперь, говорит Фик, “любой, у кого есть оружие, считается врагом. И если от вас отходит женщина с оружием на спине, стреляйте в нее”.

В 13:30 374 морпеха из первого разведбатальона распределяются по дороге и выдвигаются на север, в направлении города. Учитывая новости о тяжелых потерях за последние сутки, разумно предположить, что у всех бойцов в маши­нах шансы погибнуть или быть ранеными в Насирии – выше средних.

Воздух отяжелел от мелкой, рассыпчатой пыли, которая повисла, словно густой туман. Кобры тарахтят прямо над го­ловами, устремляясь вниз с изяществом летающих кувалд. Они облетают конвой первого разведбатальона, тычась в бесплодный кустарник по обе стороны дороги в охоте на вражеских стрелков. Вскоре мы остаемся один на один друг с другом. Вертолеты отзывают, потому что горючее на исходе. Большая часть конвоя морской пехоты удерживается на месте, пока иракские силы впереди не будут подавлены. Один из последних морпехов, которого мы видим у дороги, вскидывает свой кулак, когда мимо проезжает машина Колберта, и выкрикивает: “Порви их!”

Мы заезжаем на ничейную землю. Горящий склад горючего изрыгает пламя и дым. По обе стороны дороги, везде, куда достигает взгляд, валяется мусор. Конвой замедляет ход и крадется, и в Хамви залетает черный рой мух.

“Вот теперь это похоже на Тихуану”, – говорит Персон.

“И на этот раз я займусь тем, чем всегда хотел в Тихуане, – отвечает Колберт. – Выжгу все до земли”.

Совсем рядом, справа от машины нас оглушает серия взрывов, от которых стучат зубы. Нам досталось поровну с рас­положенной у дороги батареей тяжелой артиллерии морской пехоты, которая стреляет по Насирии, в нескольких ки­лометрах впереди. На дороге видно покореженный Хамви. Ветровое стекло изрешечено дырами от пуль. Рядом – погнутые обломки военных транспортных грузовиков США, дальше – взорванный бронетранспортер морской пехо­ты. По всей дороге разбросаны рюкзаки морпехов – из них вываливаются одежда и скатанные постельные принад­лежности.

Мы проезжаем череду иссушенных фермерских дворов – грубые квадратные хибары из глины, с голодающим скотом у порога. Местные жители сидят рядом как зрители. Мимо проходит женщина с корзиной на голове, словно не заме­чая взрывов. За десять минут никто не произнес ни слова, и Персон не может удержаться от глупой реплики. Он с улыбкой поворачивается к Колберту: “Эй, как ты думаешь, я наездил достаточно часов, чтобы получить водительские права на Хамви?”

Мы добираемся до моста через Евфрат. Это длинная, широкая бетонная конструкция. Он простирается примерно на километр, а арки изящно закругляются ближе к середине. На противоположном берегу виднеется Насирия. Спереди город выглядит как сумятица из разноформенных двух- и трехэтажных строений. Сквозь дымку дома кажутся лишь набором неясных, косых очертаний, похожих на ряд сгорбленных могильных надгробий.

Насирия – это ворота в древнюю Месопотамию, “Плодородный полумесяц”, лежащий между Евфратом, прямо перед нами, и Тигром, в сотне километров севернее. Эта земля была постоянно населена на протяжении 5000 лет. Именно здесь человечество изобрело колесо, письменность и алгебру. Ученые полагают, что Месопотамия была тем местом, где находились Сады Эдема. После трех дней в пустыне морпехи с изумлением оказываются в этом оазисе тропиче­ской растительности. Вокруг нас – пышные рощи из пальмовых деревьев, а также поля, где растут высокие травы. В то время как рядом рвутся артиллерийские снаряды морской пехоты, Колберт неоднократно повторяет: “Вы только посмотрите на эти чертовы деревья”.

Пока две роты первого разведбатальона получают указания закрепить позиции на берегах Евфрата, рота Браво ожида­ет у подножия моста, в двухстах метрах от кромки воды. Не успеваем мы обосноваться, как территорию начинает прочесывать продольный пулеметные огонь. Летящие на нас снаряды издают свистящий звук, точно как в мультфиль­мах про Багз Банни. Они попадают в пальмовые деревья поблизости, измельчая листья и окутывая стволы облаками дыма. Морпехи из оперативной группы “Тарава” справа и слева строчат из пулеметов. Роты Альфа и Чарли из перво­го разведбатальона начинают подрывать цели в городе из тяжелых орудий. Вражеские мины теперь разрываются по обе стороны машины Колберта, не далее чем в ста пятидесяти метрах от нас. “Будьте готовы к тому, что эта заваруха выйдет из-под контроля”, – говорит Персон, и в его голосе слышится обычное раздражение. Он добавляет: “Знаете это чувство перед дебатами, когда вам нужно в туалет и у вас появляется такое странное ощущение в животе, а потом вы заходите и даете всем чертей?” Он улыбается. “Сейчас я этого не ощущаю”.

Вертолеты морской пехоты летят низко над пальмовой рощей через дорогу, стреляя ракетами и ведя пулеметный огонь. Выглядит так, будто мы попали в кино о Вьетнамской войне. Словно по сигналу, Персон начинает петь песню Creedence Clearwater Revival. Он говорит мне, что этой войне нужна своя собственная музыкальная тема. “Этот педик Джастин Тимберлейк напишет для нее саундтрек”, – говорит он, добавляя с отвращением: “Я как раз недавно прочи­тал, что все эти слащавые гомики поп-звезды вроде Джастина Тимберлейка и Бритни Спирс собираются записать ан­тивоенную песню. Когда я стану поп-звездой, я буду петь песни только в поддержку войны”.

Прерывая речь Персона, рядом происходит массивный взрыв. Отклонившийся артиллерийский снаряд морской пехо­ты попадает в линию электропередач и детонирует сверху, отбрасывая шрапнель в машину перед нами. Осколки так­же попадают в группу из шести морпехов. Двоих убивает сразу; четверо других ранены. Сквозь дым мы слышим, как они зовут медика. Все пытаются найти укрытие в грязи. Я прижимаюсь к земле как можно теснее. Смотрю вверх и вижу, как ругается и извивается морпех, пытаясь выбраться из своего костюма химзащиты. На штанах спереди нет молнии. Нужно сначала отцепить подтяжки и стащить их с себя, что особенно непросто, если ты лежишь на боку. Это морпех из взвода Колберта, один из его самых близких друзей – тридцатилетний сержант Антонио Эспера. Эспера вырос в Риверсайде, штат Калифорния, и, по его собственным словам, был самым настоящим “паршивым ублюдком” – участвовал во всех насильственных потасовках, доступных для юного латиноса из распавшейся семьи, частично воспитанного в государственных учреждениях. С обритой головой и глубоко посаженными глазами, он – один из са­мых устрашающих морпехов во всем взводе, но Эспера не устраивает представления, пытаясь прикрыть смехом свой страх. Он с трудом извлекает из штанов свой пенис, чтобы пописать, лежа на боку. “Не хочу обоссаться”, - бормочет он.

Все морпехи до войны прошли курс по боевому стрессу. Инструктор говорил им, что двадцать пять процентов бойцов под обстрелом обычно теряют контроль над мочевым пузырем или кишечником. До начала военных действий многие бойцы из первого разведбатальона попытались достать подгузники Depend – не только для конфузных боевых инци­дентов, но и на тот случай, если им по двое суток придется носить костюмы химзащиты после реальной атаки. Под­гузники так и не доставили, поэтому они исступленно писают и испражняются при любой возможности.

Другой парень рядом со мной – еще один руководитель группы из роты Браво, двадцативосьмилетний сержант Ларри Шон Патрик из Линкольнтауна, Северная Каролина. Он пользуется примерно таким же уважением, как и Колберт. Я спрашиваю его, какого черта мы здесь просто ждем, пока вокруг падают бомбы. Его ответ меня отрезвляет. Он гово­рит, что взвод вот-вот отправят на самоубийственную миссию. “Наша работа – это как камикадзе входить в город и учитывать потери”, – говорит он.