Чарэс присел на корточки и одну за другой бросил в кружку несколько монет.

   -- Как твоё имя?

   Попрошайка вскинул голову и простужено просипел:

   -- Фэнчик, сиорий, -- он запустил в кружку все три имевшиеся у него в наличии пальца и выудил одну из монет, протёр запястьем глаза и, близоруко щурясь, удивлённо взглянул на медяк. Затем сунул добычу в карман и с щенячьей преданностью поглядел на Чарэса.

   -- Фэнчик -- это Фэнч?

   -- Ага.

   -- Прямо великий герой древности Фэнч ра'Думо.

   -- Ага.

   -- На вид, Фэнчик, ты -- честный малый. Неужели в Узуне для тебя не нашлось никакой работы, и ты вынужден жить подаянием?

   -- Сиорий, до того, как со мной случилось несчастье, я был бортником, -- охотно ответил однорукий. -- Однажды я спас мальчишку местного кожевенника, а когда несчастье случилось со мной, он отплатил мне той же монетой и приютил калеку. Но недавно он вместе с сынком ушёл на охоту и не вернулся. Вот уж два месяца, как я один... Всё жду, что кормильцы мои вернутся, или же Боги приберут меня, узрев, наконец, страдания несчастного горемыки...

   -- А комендант как на тебя смотрит?

   -- Да ничего так. Говорит: "Живи, Фэнчик, чего с тебя взять, не озоруй только". Иногда, куры-утки, и сам медячком одарит.

   -- У меня есть для тебя работёнка.

   -- У вас, сиорий? Но я... -- он выпростал из-под шкуры культю и замахал ею. -- У меня, не считая ног, всего три пальца.

   -- Это не имеет значения, главное, что у тебя два глаза. Они-то целы, надеюсь?

   -- Да я вообще аки ястреб степной... зоркий, куры-утки...

   -- Понял я, понял. Ну так что, возьмёшься за работу?

   -- А как же!

   -- Зоркий, говоришь, -- Чарэс не сдержал улыбки, он бросил в кружку ещё монету. На этот раз монета была серебряная.

   Глаза Фэнчика алчно вспыхнули.

   -- И правда зоркий.

   -- Что надо делать?

   -- Задание несложное. Всего-то и делов, что сидеть здесь и наблюдать за входом в трактир. Помимо этого, я заплачу тебе по пять риили за день и ещё по пять за каждую ночь. Хватит?

   -- Да, сиорий, более чем! А за кем мне следить?

   -- За молодым сиуртом с пееро и его спутником, болезного вида юношей. Одеты они скромно, оба среднего роста; онталар плотный, можно даже сказать, что толстый, в балахоне, и при посохе; мальчишка, наоборот, худой, в беретке фетровой ходит и плаще, поверх кожаной куртки, на крючках. У онталара волосы и глаза чёрные, лицо широкое, нос приплюснут немного. Кожа как у жабы, ну ты знаешь. Пееро у него серенький такой в полоску, думаю, больше сиуртов здесь не найдёшь, так что пееро ты не попутаешь. Парнишке на вид лет пятнадцать, скорее больше, но из-за болезненного вида определить трудно. Волосы русые, хотя... скорее пепельные, до плеч -- ни хвоста, ни косы, ничего. Смазливый такой, понимаешь, о чём я? Бабам, короче, когда вырастет, будет нравиться.

   -- Тиу, мож, какие или ещё что есть?

   -- На кой ляд тебе тиу? Тебе что этого мало? Да по моему описанию их слепой на ощупь опознает.

   -- Похоже, я знаю, про кого вы, -- образумился пристыженный Фэнчик и на проступивший в облаках Лайс поглядел щурясь, противно так -- по-крысиному.

   -- Тише ты, не ори! -- Чарэс почесал медяком изуродованную огнём левую щёку.

   -- Здесь они, -- сглотнул нищий, -- онталар раза по три на день к Феарку бегает. А синюшный, второй значит, который день внутри сидит безвылазно.

   -- Это я уже знаю, но начало хорошее, -- монетка звякнула о дно кружки, -- продолжай в том же духе. Когда кто-то из них выйдет из трактира, тебе надо будет подать условный знак. Мои окна как раз над входом. Если же меня по какой-либо причине не будет на месте, оставишь записку на имя сиория Чарэса Томмара. Видишь, сколько народу подвалило, а ещё вчера караван со стороны Ойхорота пришёл, я один за всем не услежу. Надеюсь, ты будешь достаточно осторожен, и онталар с мальчишкой не заметят повышенного к себе интереса.

   -- Всё будет исполнено в лучшем виде, сиорий Чарэс. Не сомневайтесь. Я -- ваш человек, -- губы калеки расползлись в улыбке, на этот раз ясной -- хоть картину с него малюй. -- А какой знак мне подать, если что?

   -- Ты петь умеешь? Или свистеть затейливо?

   -- Свистеть нет -- зубов мало, шипеть могу, -- он беззубо осклабился. -- А вот спеть -- запросто, -- и, не дождавшись одобрения, загорлапанил:

Как я дрыном по загривку приголубил милую,

Так она вторую ночку ржёт кобылой сивою.

На рассвете встала рано...

   -- Да тише ты! -- остановил его Чарэс. "Послали Боги помощничка. Понятно теперь, отчего у тебя зубов мало, певун". -- Верю, хорошая песня, её и ори, если что.

   -- Ага, песня хорошая -- жалостливая. Там дальше вообще угарно будет, -- он осёкся, увидев вспыхнувшие в глазах Чарэса огоньки недовольства. -- Если сиорию не понравилось, я ещё одну знаю, та вообще страдальческая, про любовь безответную, -- попытался реабилитироваться он. -- Грустная, аж нутро выворачивает. Бабы -- так те рыдают и на всё готовые делаются. Я её всегда вою, как выпью, или если с бабой, куры-утки, того-этого приспичит.

   -- Не надо страдальческой, -- обрубил Чарэс похотливого травника, -- и того-этого нам не надо. Лучше про кобылу вой.

   -- Как скажете, сиорий Чарэс.

   -- Ты мне вот что скажи, Фэнчик. Где тут у вас Веровик? Как не искал, ни одного не увидел.

   -- В Узуне Веровиков и не было никогда. Зачем, когда тут совсем рядом два -- старые, намоленные. Один лигах в десяти, это если через Западную стрелку на Триимви поедете. Второй ближе, на восточном тракте. Лиги три не больше, но этот не у самой дороги, а свернуть надо на Химины, деревенька такая. Указатель есть.

   "Ага, -- задумался Чарэс, -- три лиги не десять, но уезжать на восток, тогда как мои подопечные так и норовят улепётнуть на запад, как-то неправильно. Нет уж, лучше я по западной дороге поеду, тем паче, что Веровик, как выходит, стоит у самого тракта. И всё это время дорога будет у меня под наблюдением".

   Дело, собственно, было в том, что Чарэс Томмар, он же Ляма, он же Рэмо ра'Вим из Ксалады, изволил родиться в этот осенний денёк. А его многострадальная мать, не вытянув, умерла при родах, оставив дитятку круглым сиротой, и он, как бы ни был занят, каждый год в этот день приходил к Веровику и молился за спасение её грешной души.

   -- Может, проводить? А то, куры-утки, заблукаете ещё. Цоррб злющий у нас по округе бродит.

   -- Сам найду. А про цоррба ты сейчас серьёзно сказал?

   -- А то! Говорят это тот самый цоррб, в котором дух самого Алу'Вера живёт.

   -- Кто говорит-то?

   -- Хабуа.

   -- Ты и Хабуа знаешь?

   -- А кто его здесь, куры-утки, не знает.

   -- Ясно. Буду иметь в виду. А ты, зубастый, не скучай. До вечера меня не будет, так что не горлопань без причины. Если тихо всё будет, навещу, как приеду, деньжат подкину.

   -- Понял, сиорий. Всё сделаю, -- довольно закивал Фэнчик, помахивая в след Чарэсу куцей ладонью.

***

   Он встретил их на развилке, у древнего, почти уже набок завалившегося деревянного указателя. Одна из дорог -- на Гевер -- забирала правее и пропадала из вида за языком леса. Другая -- та, что вела в Триимви, -- падала вниз, извиваясь змеёй среди скал. Третья -- Северный тракт, ведший к Узуну и дальше, -- осталась у Чарэса за спиной.

   Сначала он увидел лишь одного, сидевшего на широкобёдром вороном жеребце. Чарэс инстинктивно натянул поводья. Чалая фыркнула. Незнакомец повернулся и заметил его, ладонь в кожаной со стальными вставками перчатке опустилась на навершие рукояти меча.

   На нём был белый плащ с бардовым кантом, что не оставляло сомнений в его принадлежности к жрецам Ткавела. Лицо, казалось, отсутствовало, и виной тому был не глубокий капюшон -- оно сплошь было покрыто чёрными и бардовыми крест-накрест повязками; видны были лишь полоска рта и песочно-жёлтые проблёскивавшие точки глаз.