Был ли конец у бескрайней черной пустоты этого гигантского холла? Он попытался вспомнить, как все это выглядит в дневном свете: двойная спираль лестницы на том конце, узкий мостик на втором этаже, по которому вечно снуют красивые белокожие мужчины. Антикварная лодка на стропилах. Днем окна в верхнем ряду смотрятся друг в дружку, заливая все светом.

Ночью вокруг были сплошные черные ямы.

Лотто закрыл глаза. Ну нет, он храбро пройдет этот путь до конца.

Он сделал один шаг, затем другой. Почувствовав под ногами ласковый шорох ковра и свободный трепет темноты за спиной, Лотто радостно прыгнул вперед, и его тут же что-то смачно ударило по лицу. Он рухнул на колени, царапнув ковер ногтями, и тут же получил еще один удар – по носу. Поднялся, но не успел ничего разглядеть, как вдруг последовал третий удар. Лотто упал навзничь, чувствуя, как что-то движется в темноте над ним. Он выбросил вверх руку и ухватился за какую-то ткань. А внутри нее… что это, дерево? Нет, не дерево, скорее пенопласт в металлическом футляре… или это пудинг с твердой коркой? Его рука скользнула ниже. А это что? Шнурки?

Ботинок?

Лотто почувствовал, как у него застучали зубы. Он на четвереньках отполз назад, словно со стороны слыша собственное жалобное поскуливание. Прополз вдоль стены, отчаянно пытаясь нащупать выключатель, а когда ему это наконец удалось и он зажег свет, увидел подвесную лодку, украшенную самой жуткой рождественской гирляндой, какую только можно себе представить.

Это был труп мальчика.

Его лицо посинело, язык вывалился, очки перекосились.

С носа победоносной «восьмерки» свисал бедный Желешка.

Он влез туда. Сделал петлю. Спрыгнул. Его рубашка до сих пор была в пятнах от мятных пирожных после сражения в столовой.

Из груди Лотто вырвался странный звук, а затем он подхватился и бросился наутек.

ПОСЛЕ ТОГО КАК СКОРАЯ И ПОЛИЦИЯ УЕХАЛИ, пришел декан и принес Лотто пончики и чашку какао. Его могучие брови ходили ходуном от мыслей о возможном судебном процессе, показательном самоубийстве ученика и неизбежной утечке в газеты. Декан отвел Лотто в кампус, но, когда фонари погасли, тот снова выбрался. Ну не мог он находиться сейчас рядом с остальными, с мальчиками, которые в эти самые минуты умудрялись спокойно спать и наслаждаться во сне сиськами и мечтами о будущей летней стажировке.

Когда колокола в часовне пробили три утра, Лотто опомнился и обнаружил себя сидящим на сцене в пустом актовом зале. Длинная череда сидений перед ним до сих пор хранила тепло человеческих тел. Он вынул самокрутку, ту самую, которую собирался выкурить, прежде чем сунуть дуло пистолета себе в рот. Теперь уже ничто не имело смысла. Внезапно справа раздался тихий свист, и Лотто обернулся. Дентон Трэшер, без очков, в поношенной клетчатой пижаме и с набором для бритья в руках, прошелся по сцене.

– Дентон?

Мужчина вгляделся в темноту, прижимая сумку к груди.

– Кто здесь? – спросил он.

– «Ответь мне: встань и покажись!»[3] – отозвался Лотто.

Дентон подпрыгнул.

– Ланселот! Ты меня ужасно напугал! – Он кашлянул и спросил: – Что это? Неужели я слышу богомерзкий запах травки?

Лотто молча протянул ему косяк.

– Что это вы здесь делаете… в пижаме?

– Это я хотел спросить, что ты здесь делаешь? – Он присел рядом и усмехнулся. – Или ты меня искал?

– Нет. Но вы же все равно пришли.

Когда курить было больше нечего, Дентон сказал:

– Пытаюсь экономить. Бреюсь в костюмерной. Боюсь, меня ждет бедная старость. Но это еще не самое страшное. По крайней мере, здесь нет клопов. И мне нравится слушать колокола.

Тут же, как по команде, колокола прогудели половину четвертого утра. Они засмеялись.

– Я сегодня видел, как парень покончил с собой, – сказал Лотто. – Повесился. Убил себя.

Дентон перестал улыбаться:

– О, бедный мальчик…

– Я и не знал его толком. Все звали его Желешка.

– Гарольд, – сказал Дентон. – Да. Я знал его. Я пытался поговорить с ним, но он был слишком подавлен. Вы, ребята, можете быть жестокими. Просто как дикари. Но не ты, Лотто. О тебе я так никогда не думал. Мне жаль, что именно тебе пришлось столкнуться со всем этим.

У Лотто в горле засел комок. Он попытался представить, как сам болтается в петле, и тут внезапно открывается дверь, и все заливает свет.

Лотто вдруг понял, что, даже если бы он поднялся по лестнице, влез в кабинет декана и достал из ящика тот тяжелый пистолет, что-то в нем все-таки воспротивилось бы в последний момент. Не так должна была закончиться его жизнь.

[Это правда. Тогда его время еще не настало.]

Дентон обнял Лотто и вытер его лицо краем своей пижамы так, что наружу показалась белая волосатая грудь. Лотто рыдал и раскачивался взад-вперед на краю сцены, чувствуя смесь запахов цветов гамамелиса, ополаскивателя для рта и пижамы, которую подолгу носили между стирками.

МАЛЫШ ЛАНСЕЛОТ плакал, уткнувшись лицом в его колени, и его плач медленно перерастал из обычного горя во что-то куда более серьезное. И это пугало Дентона.

На часах было четыре утра. Милый талантливый Ланселот! Дентон, конечно, отдавал должное его уникальности, но это было уже чересчур.

Да, возможно, его надломленный взгляд и внушает смутную надежду, но мальчику ведь от силы пятнадцать! Да и красота еще, вероятно, вернется к нему. Через десять лет он возмужает, его тело расцветет, и он обретет обаяние взрослого мужчины. Ведь даже сейчас, в таком юном возрасте он уже демонстрирует мастерство взрослого, настоящего актера. Но, увы, мир уже переполнен настоящими, взрослыми актерами!

Боже, колокола… Уже половина шестого. Голова разрывалась. Ему начало казаться, что они с этим мальчиком останутся здесь навсегда.

В конце концов, Дентон не мог больше выносить его горе. Он слишком слаб для всего этого!

[Горе – это удел сильных, тех, кто использует его как топливо для дальнейших свершений.]

И только одно могло остановить этот безудержный поток слез.

В отчаянии он оттолкнул от себя мальчика, быстро пошарил по его джинсам и вынул из ширинки бледный обвислый член. К счастью, тот быстро и довольно внушительно увеличился у него во рту, и это, хвала Господу, остановило рыдания.

О, сила и скорость юности!

Твердая плоть брызнула росой и обмякла, возвращаясь к своим прежним размерам.

Дентон Трэшер утер губы и отстранился.

Что же он натворил…

Мальчик смотрел на него, и его глаза застила тень.

– Я… я пойду спать, – прошептал он, вскочил и выбежал за дверь.

«Жаль», – подумал Дентон.

Это так драматично – побег в ночи.

Он будет скучать по этому месту. Ему бы хотелось увидеть, как Ланселот повзрослеет.

Трэшер встал и поклонился пустому залу.

– Господь с тобой, – молвил он и отправился в гримерную – паковать чемоданы.

В ЭТОТ ДЕНЬ Сэмюель Харрис, капитан школьной команды, как всегда встал очень рано. Случайно выглянув в окно, он увидел, как Мямля-пирожуй бежит по внутреннему двору и рыдает. Несмотря на то что тот прибыл еще в середине осеннего семестра, до сих пор оставался ужасно унылым и буквальном смысле сочился грустью. Сэмюель был рулевым Пирожуевой лодки, носился с ним и чуть ли не кормил его с ложечки. Хотя мальчишка был отщепенцем, Харрис очень за него переживал. Не парень, а шесть футов и сто пять фунтов заторможенности, да и щеки, как куски отбитого филе.

Ясно, что если его сейчас не остановить, то он точно себе навредит.

Когда Сэмюель услышал, как Лотто с грохотом взбежал по лестнице, тут же распахнул свою дверь и втащил парня к себе. Там он накормил бедолагу домашним овсяным печеньем, которое недавно прислала ему мама, и вытянул из него, что стряслось.

Боже правый, Желешка!

Лотто сказал, что, после того как полиция уехала, он несколько часов просидел в пустом театре, пытаясь успокоиться. Кажется, хотел сказать еще что-то, но передумал. Сэмюелю стало интересно. Он попытался представить, что сделал бы его отец-сенатор в этой ситуации. Нацепил на лицо суровую взрослую маску и похлопывал Лотто по плечу, пока тот не пришел в себя.