Она умудрилась создать себе имя, не произнеся при этом ни слова.

Потом были: школьный завуч, владелец охотничьего лагеря, фитнесс-тренер с мышцами, похожими на ручные гранаты, малоизвестный поэт из города, с которым они с Лотто были знакомы и который навещал Матильду в те минуты, когда горе накатывало на нее неожиданно и сильно. Он вставлял в нее пальцы, и она чувствовала холодок от его обручального кольца.

Она не побрезговала даже толстым лысеющим водителем школьного автобуса. А ведь он всего лишь хотел ей поплакаться.

– Это отвратительно, – воскликнула она, стоя в лифчике в центре номера в небольшом мотеле. В тот день она плавала в бассейне и закутала волосы полотенцем. Несколько прядей свисали, точно дохлые змейки. – Прекрати рыдать!

– Я не могу! – сказал он. – Мне жаль.

– Тебе… жаль.

– Просто ты такая красивая, а я такой одинокий…

Она тяжело опустилась на край кровати. На одеяле была нарисована какая-то сцена из джунглей.

– Можно я положу голову тебе на колени? – спросил он.

– Если так нужно, – ответила она. Он прижался щекой к ее бедрам. Матильда напряглась, почувствовав тяжесть его головы. Волосы у него были мягкие и пахли тем самым мылом, у которого нет запаха. С такого ракурса его кожа казалась очень нежной и розовой, совсем как у поросенка.

– Моя жена умерла, – сообщил он, и его губы защекотали ее ногу. – Шесть месяцев назад. Рак груди.

– Мой муж умер четыре месяца назад от аневризма, – сказала Матильда и повисла пауза. – Я выиграла, – сказала она.

Он обдумывал это, теперь уже его ресницы щекотали ее ногу.

– Так ты знаешь? – сказал он.

– О да.

Из-за светофора, стоящего на улице напротив мотеля, их комната наполнялась миганием красного света.

– Как ты справляешься с этим? – спросила она.

– Мои дети зовут меня дамой с кастрюлями. А еще я начал мастерить бумажного змея. Это все так глупо, – сказал он.

– А у меня нет детей, – сказала она.

– Мне жаль.

– А мне нет. Это лучшее решение в моей жизни.

– Как же тогда ты справляешься?

– Вышибаю в постели мозги из всяких отвратительных типов.

– Эй!

Они рассмеялись.

– И как ты себя чувствуешь после?

– Ужасно.

– Тогда зачем ты это делаешь?

– Мой муж был моим вторым мужчиной, – медленно произнесла она. – Я хранила ему верность двадцать четыре года. Хочу узнать, что я потеряла.

– И что ты потеряла?

– Ничего. Мужчины ничего не смыслят в сексе. Исключением был только мой муж.

Про себя она все же подумала о парочке приятных сюрпризов, но в целом сказала правду.

Он поднял свое округлое, похожее на луну лицо. У нее на бедре осталось розовое пятно. Мужчина посмотрел на нее с надеждой:

– Мне часто говорят, что я превосходный любовник.

Матильда через голову натянула платье и застегнула свои сапоги.

– Боюсь, ты ошибся «дверью», приятель.

– Да ладно тебе! Много времени это не займет!

– Господь всемогущий, – сказала она и взялась за дверную ручку.

– Всего тебе хорошего, шлюха! – горько бросил он ей вслед.

– Ты просто жалкий и грустный мужичонка, – сказала она и вышла не оборачиваясь.

МАТИЛЬДА НИЧЕГО НЕ МОГЛА ПОДЕЛАТЬ.

Воспоминания ранили ее, а книги и того хуже. Как же она устала от этих примитивных подач, предсказуемых и избитых сюжетов, этих толстых романов. Ей нужно было что-нибудь новое, острое, что-то, похожее на брошенную в воздух гранату.

Она выпила очень много вина и уснула, а проснулась среди ночи, в холодной и пустой постели, без мужа. В тот момент она вдруг с горечью осознала, что он никогда по-настоящему ее не понимал.

Каким-то образом, несмотря на свое поведение и ум, она стала одной из тех жен, что со временем становятся невидимками. Полуночные эльфы брака. Домик в пригороде, квартира в городе, налоги, собачка – все было на ней, он и понятия не имел, чем она занимается целыми днями. Дети только усугубили бы все, но слава богу, их не было. Однако было огромное количество его пьес, которые Матильда украдкой таскала по ночам и тщательно редактировала.

[Не переписывала, нет, просто правила, полировала и приводила в порядок.]

Кроме того, она занималась деловой стороной его работы. Время от времени она представляла, сколько денег они могли упустить из-за его добродушия и лени, и приходила в ужас.

Однажды, во время предпросмотра «Домика в лесу», когда им казалось, что они уже на грани провала, Матильда приехала в офис в театре. Был поздний вечер, шел дождь, на столе дымился кофе. Она должна была разобраться с парнем, в обязанности которого входило следить за сценарием. Паренек оказался ужасно бесхребетным. В какой-то момент он плюхнулся на пуфик, пытаясь взять себя в руки. Когда Матильда закончила с ним, сказала:

– Вы свободны.

Мальчишка вскочил и сбежал.

Матильда не заметила Лотто, притаившегося в тени в дверях.

– Итак, – сказал он, – Теперь я понял, почему режиссеры время от времени направляют кого-нибудь из команды именно к тебе. А мне всегда казалось, что они бегают к тебе за утешением: волшебная смесь печенья, кофе с молоком и слез, которые можно пролить тебе на грудь.

– Некоторым людям просто нужна хорошая мотивация, – сказала она и встала, разминая шею.

– Если бы я не видел все это своими глазами, ни за что бы не поверил.

– Хочешь, чтобы я перестала это делать? – спросила она, хотя прекрасно знала, что этого не случится. Тогда они окажутся на улице. Но, по крайней мере, теперь она могла бы делать это менее заметно.

Лотто вошел в кабинет и запер за собой дверь.

– Честно говоря, меня это возбуждает, – сказал он, подошел ближе и добавил: – «Я видел ее в образе Валькирии, мечущей гром и молнии, скачущей на своем коне в самом центре сражения, с телом павшего героя на ее седле»[40].

Он подхватил ее на руки и придавил спиной к двери. Матильда обхватила его ногами за пояс. Лотто прижался крепче.

Откуда была эта цитата? Ей было наплевать. Его голос был переполнен восхищением.

Она закрыла глаза.

– Скачи же, мой жеребец, – сказала она.

Он тихонько заржал ей на ухо.

У Матильды оставалось еще кое-что, что она не отдала ему целиком и полностью. Работы, которые она написала, и это не были незаметные правки одной из его рукописей, которые, как, наверное, думал Лотто, сами собой преображаются по ночам.

Она писала собственные произведения, но никому не показывала. Написанные тайком, острые, сильные тексты – и в прозе, и в поэзии. Она публиковала их под псевдонимом. А дело было в том, что Матильда чуть не впала в отчаяние в тот момент, когда ей было почти сорок, а Лотто упал и переломал кости, после этого он начал отдаляться.

Было и кое-что другое, намного хуже. Когда Матильда начала писать, она сама забыла про него. Но потом Лотто зарылся в работу, и Матильда вернулась, а он так никогда и не узнал, как далеко она когда-то уходила.

ОНА ВИДЕЛА РЕЗИДЕНЦИЮ АРТИСТОВ, где оставила Лотто: там подавали ланч в плетеных корзинках, предоставляли творцу уютный каменный домик, добавьте к этому долгие, веселые посиделки по ночам при свечах. Земная версия рая. Там Матильда сжимала его лицо ладонями, когда они были вместе на той скрипучей кровати, а затем он вдруг перевернул ее и взял сзади, а когда задрожал, выдохнул и прижался лбом к ее спине, пытаясь восстановить дыхание, Матильда почувствовала холодок. Тогда она просто рассмеялась, пытаясь избавиться от дурного предчувствия, и уехала.

На несколько долгих недель она осталась в одиночестве в крошечном загородном доме в компании Бог. Сначала вела себя как типичный сангвиник. Ведь у ее мужа было такое ужасное лето, убеждала она себя. Падение с трапа, половина тела переломана. Он слишком много пил, слишком мало работал, ему было так плохо, что он выпал из активной жизни театральных мастерских, производства и дела на много месяцев. В то время как она была счастлива окружить его любовью и заботой, кексами и холодным чаем, теплыми ваннами и прочими мелочами. Она так радовалась, когда на день рождения смогла вытащить Лотто в оперу Поданк, стоящую среди коровьих лугов. Какое огромное удовольствие ей доставляло выражение его лица, когда он сидел там и впитывал происходящее, эти слезы, дрожащие у него в глазах. И словно след от самолета в небе – появление незнакомой женщины, которая подошла к нему поздороваться, румянец, выступивший под жаркими лучами его известности.