Каждый раз, когда на ее постели появлялся поднос, Обнаженная Матильда с головой накрывалась одеялом и дрожала под ним, пока не удавалось снова уснуть.

Поднос, сон, ванная, поднос, сон, плохие мысли, ужасные воспоминания, скулящая Бог, поднос, сон.

Это повторялось без конца.

Я ОСТАНУСЬ НАВЕКИ ЗДЕСЬ, вдова в твоем остывшем зале. Так бранилась Андромаха, идеальнейшая жена всех времен, в тот момент, когда обнимала белыми руками голову мертвого Гектора.

Ты оставил мне только горечь и тоску. Ты не умер в постели, протягивая ко мне руки. Ты не дал мне сказать тебе последнее ласковое слово, которое я могла бы вспомнить в горе.

Andromaque, jepense à vous![31]

ИТАК, ЭТО ПОВТОРЯЛОСЬ БЕЗ КОНЦА, пока в течение первой недели вдовства Матильда, лежа в постели под покровом одеял, защищавших ее нагое тело все это время, не почувствовала, как разгорелось возбуждение. Ей был нужен секс. Много секса. Перед ее внутренним взором неустанно шел парад голодных, жадных мужчин в черно-белых костюмах, как в черно-белом кино.

И шел этот парад под громкую органную музыку. Органную. Ха-ха.

Всего несколько раз в жизни она испытывала такое возбуждение. В свой первый год половой жизни, задолго до Лотто. Он всегда считал, что она была девственницей, но, когда у них случился первый раз, у нее просто начались месячные, вот и все. И все же она поддерживала в нем эту веру. Она не была девственницей, но до него у нее был только один мужчина. Это был секрет, о котором Лотто никогда бы не узнал. Он бы никогда этого не понял, его огромное эго не вынесло бы мысли о том, что кто-то его опередил.

Ей было очень неловко вспоминать семнадцатилетнюю себя в старшей школе, когда после ошеломления первой недели ей казалось, что весь мир говорит с ней о сексе: то, как солнечный свет, пульсируя, пробивается сквозь листву деревьев, то, как одежда при движении гладит ее кожу. Когда она говорила с кем-то, то не вникала в слова, которые произносил собеседник, а наблюдала, как двигаются его язык и губы. У нее было такое чувство, будто тот, первый мужчина, вызвал в ее теле землетрясение, и теперь оно бродило по ее коже. Последние недели старшей школы Матильда ходила, сгорая от желания съесть всех этих аппетитных парней вокруг себя. Если бы только было можно, она бы проглотила их целиком, но вместо этого она лишь широко улыбалась им, а они убегали прочь. Матильда смеялась, но к этому смеху примешивалось чувство досады.

Правда, теперь это не имело значения. С того момента как она вышла замуж, в ее жизни был только Лотто. Она была верной женой. И практически не сомневалась в том, что и он был верным мужем.

И вот, лежа в маленьком домике сурового и печального вдовства, укутанного вишневым садом, Матильда вдруг снова вспомнила об этом чувстве. Выбралась из засаленной кровати. Приняла душ. Оделась в темной ванной и прокралась мимо комнаты, где спала, с присвистом похрапывая, тетушка Салли. Дверь в соседнюю комнату была открыта. Сестра ее мужа, Рейчел, взглянула на нее, не поднимая головы с подушки. В темноте ее лицо напоминало мордочку хорька: острую, встревоженную, подрагивающую.

Матильда села в «мерседес».

Ее волосы были скручены в мокрый узел, на ней совсем не было косметики, но это неважно. Через три квартала на север можно было найти спорт-бар. А в спорт-баре – грустного мужчину в кепке «Ред Сокс». А милей дальше – небольшую рощу, где дорога разделялась надвое и где Матильда, стоя на правой ноге, а левой обхватывая дергающиеся бедра грустного фаната «Ред Сокс», кричала: «Сильнее!»

Сосредоточенное лицо мужчины подергивалось от испуга, и он отважно старался ей угодить, пока она снова не начинала кричать: «Да сильнее же! Быстрее ты, ублюдок!»

В конце концов он окончательно испугался, сымитировал оргазм, вышел из нее и пробормотал, что надо бы вызвать такси, и она услышала, как листва хрустит под его ногами, пока он торопливо уходит прочь.

Когда Матильда вернулась домой и ступила на лестницу, увидела, что на нее из темноты смотрит лицо Рейчел. Отвратительно пустая кровать, застеленная их с Лотто бельем, теперь вызывала у нее чувство неловкости. В ее отсутствие простыни переменили. И когда Матильда снова забралась под одеяло, простыни были холодными, пахли лавандой и обвинительно скребли кожу.

ОНА ВСПОМНИЛА МОМЕНТ, когда сидела рядом с Лотто в темноте зрительного зала на премьере одной из самых ранних и самых диких его пьес. Тогда ее так невероятно захватило то, что он сделал, и то, как его великолепная фантазия воплощается на сцене прямо у нее на глазах, что Матильда не удержалась и лизнула его лицо – от уха до губ. Просто не смогла сдержаться.

В другой раз она держала на руках новорожденную дочь Рейчел и Элизабетт, и ей так невыносимо захотелось вернуть себе эту детскую невинность, что он взяла крепко сжатый детский кулачок в рот и держала его там, пока малышка не закричала.

Но вдовье вожделение отличается от всего этого.

ВДОВА. Это слово сжирает само себя. Так сказала Сильвия Плат. Женщина, которая покончила с собой.

ЗА УЖИНОМ КТО-ТО ГРОМКО ХРУСТНУЛ ЯБЛОКОМ, и Матильда не выдержала. Ее охватил страх, и она сбежала в уборную, где долгое время сидела, как прикованная, на бумажном кружке унитаза. Заканчивались последние дни в колледже. Весь этот месяц она обмирала от ужаса, думая об огромной пропасти будущего, лежащего перед ней. Она, та, которая с самого рождения перемещалась из одной клетки в другую, теперь могла лететь на свободу и просто цепенела при виде всего этого воздушного пространства.

Дверь открылась, и вошли две девушки. Они говорили о богатстве Ланселота Саттервайта.

– Его еще называет Минеральным Князьком, знаешь? – говорила одна из них. – Его мамаша – миллионерша.

– Лотто? Серьезно? – спросила другая. – Вот черт! Я кувыркалась с ним на первом курсе. Если бы знала…

Девушки рассмеялись, а затем продолжила:

– Да, точно. Он настоящая шлюха. Кажется, я единственная девчонка в Хадсон Колледж, которая еще не видела его член. Говорят, он никогда не спит с одной и той же девушкой дважды.

– Не считая Бриджит. И я совершенно этого не понимаю. Она такая… безнадежная! Я слышала, как она болтает, что они пара и… нет, ну серьезно? Я имею в виду, она же выглядит как детский библиотекарь! Или как будто вечно попадает под дождь, я не знаю…

– Да, они такая же пара, как акула и рыба-прилипала.

Девушки со смехом вышли.

И тогда Матильда задумалась. Ее щеки залил румянец, она вышла и вымыла руки. Окинула свое отражение критическим взглядом. Она улыбнулась ему и сказала: «Аллилуйя» – и прелестные губы на белом скуластом лице в зеркале сделали то же самое.

Она очень тщательно оделась и подготовилась. Свою жертву она увидела в тот же вечер, на сцене, и была впечатлена: он отлично справился с ролью маниакального Гамлета и просто упивался собственной энергетикой. И неважно, что для этой роли он был слишком высок. Ямочки на его щеках не были видны издалека, но он излучал такой яркий золотистый свет, что в нем купались даже зрители. Он превратил унылые монологи в сексуальные и преподнес их в новом виде.

– Вот и конец отчаянно желанный, – говорил он с крокодильей улыбкой, и Матильда представляла себе, как нагреваются кресла в аудитории от этих слов.

Это явно было многообещающее дело.

В тусклом свете прохода между рядами она прочитала его полное имя в программке: «Ланселот “Лотто” Саттервайт» – и нахмурилась.

Ланселот. Что же, из этого может что-то получиться.

Вечеринка актеров проходила в общежитии бруталов, где она до этого ни разу не была. За четыре года она так и не позволила себе сходить на вечеринку или завести друзей.

Она не могла так рисковать.

Матильда пришла слишком рано, спряталась от дождя под папертью и закурила. Она ждала Бриджит. Когда эта девчонка появилась в сопровождении троих угрюмых друзей под зонтиками и они рысью побежали к дому, Матильда последовала за ними.