– Есть у кого-нибудь ключи от подъезда?

Один из сотрудников вышел вперед и отпер для них дверь. Они вошли. Вехтер повел всех вверх по лестнице. На третьем этаже он запыхался и взял паузу, чтобы отдышаться, остальные прошли мимо. Он был единственным, кто устал. Это плохо.

Они остановились у дверей Джудит Герольд. Комиссар позвонил. В квартире что-то громыхнуло, но к двери никто не подходил. Глазок оставался темным. Он еще раз нажал на кнопку звонка. Полицейские позади него проявляли нетерпение, он обернулся и произнес:

– Мы заходим.

Один коллега бесшумно взломал замок, и Вехтер вошел в прихожую. Нигде не горел свет. Он сразу понял, что квартира пуста, что ни одно живое существо в ней не дышит. И все же он позвал:

– Госпожа Герольд?

Они переходили из комнаты в комнату, включая везде свет. Ничего. В спальне платяные шкафы были распахнуты, одежда вперемешку лежала на кровати. В жилой комнате на ковре высилась стопка книг, на столе стоял грязный стакан, который оставил следы на столешнице. Во время его первого визита тут было чисто.

– Идите сюда! – крикнул Ханнес из ванной.

Он указал внутрь аптечного шкафчика. Одна полочка была совсем пустой. На других виднелись лишь засохший лак для ногтей, пузырек лавандового масла, початая упаковка аспирина и коробочка с заколками.

– У нее же рак, не так ли? Она наверняка принимает кучу лекарств. Если их нет больше нигде в квартире, значит, она сбежала.

Сигнализация клацнула. Тихий щелчок реле был слышен даже через закрытую дверь прихожей. Контрольная лампочка на стене загорелась зеленым. С металлическим скрипом рукоятка двигала дверной запор, потом зашевелилась следующая рукоятка, потом третья. Ключ провернулся в дверном замке. Оливер вскочил, сунул руку в карман кофты и нащупал нож. Входная дверь распахнулась и снова закрылась, звякнул замок. В прихожей раздались шаги, стихли, затем приблизились. Дверь в жилую комнату резко открылась, зажегся свет.

Оливер выдохнул:

– Папа.

– А ты ждал кого-то еще?

– Я не знаю, там… там… Кто-то был в саду.

При свете лампы его слова ему самому показались совершенно нелепыми.

– Не поддавайся истерике. Это был всего лишь полицейский. – Отец прищурился: – А что ты делаешь здесь, в темноте?

– Наверху сплошной кавардак. Я хотел…

Он не мог признаться, что хотел убежать. Теперь, когда папа вернулся, смелость его покинула. Да и куда ему было податься?

– Я боялся.

Папа презрительно хмыкнул:

– Боялся. Это так похоже на тебя. Ты весь в свою мать. – Он поднял голову и насторожился. – Ты не закрыл окно? Холодно ведь.

– Наверху…

– Чего ты еще ждешь? Возьми себя в руки и отправляйся в свою комнату. Ты же не можешь ночевать здесь, на диване.

Оливер остался стоять, словно проситель.

«Последние две ночи я провел в вонючей арестантской камере, мои дела плохи. Я хочу, чтобы у меня был отец». Он не высказал этого вслух. Не поставил требований. Но это желание сидело так глубоко внутри него, что Оливер даже не задумывался над тем, что его можно высказать. На что он надеялся снова, и снова напрасно? Почему он ничему не научился?

– Я могу лежать здесь на диване столько, сколько захочу. Это ведь и мой диван тоже.

Отец подошел ближе. На его подбородке появилась щетина, от него разило по́том и лосьоном после бритья.

– Закрой глаза. Тогда ты увидишь, что тебе здесь принадлежит.

Вехтер положил Ханнесу руку на плечо.

– Мы объявим ее в розыск, – произнес он и достал из кармана пальто служебный телефон. Тот зазвонил у Вехтера в руке еще до того, как он успел набрать номер.

– Вехтер.

– Это Эгерсбергер.

Полицейский, который должен был проследить за правами Оливера. Вехтер включил громкую связь.

– В доме все спокойно, – сказал Эгерсбергер. – Его никто не открывал. Я обошел сад и закрыл калитку. Внутри было темно.

– Ничего не поделаешь. И все же спасибо, коллега, оставайтесь на месте.

– Эм… – в телефоне послышался шум, – я уже давно провожу инспекцию…

– А кто сказал, что вы должны оттуда уезжать?

– Ну… отец, – заикаясь, ответил Эгерсбергер. – Он приехал на такси и сказал, что я могу спокойно уезжать, пойти погреться, что все хорошо.

– И вам в голову не пришла мысль еще раз позвонить и перестраховаться?

– Но он так уверенно прошел мимо. И если он сейчас присматривает за сыном, то все в порядке, ведь…

– Нет, не в порядке! – заорал Вехтер в телефон.

Молодой коллега ничего не знал, он не был знаком с делом и позволил Баптисту облапошить себя.

– Мне очень жаль, Эгерсбергер. У нас нервы немного натянуты. Мы сейчас пошлем кого-нибудь туда, а вы заканчивайте работу. – Вехтер положил трубку. – Мы допустили ошибку.

Точнее, он сам допустил ошибку. Ему не стоило оставлять Оливера одного.

– Ты считаешь, что мальчику угрожает опасность? – спросила Элли. – Они должны были, рыдая, броситься друг другу в объятья, в конце концов, они друг для друга решились на ложные показания.

– Но они этого не знают, – сказал Ханнес. – Им никто об этом не говорил.

Вехтер кивнул:

– Мы должны подать Баптисту хоть какой-то знак, что за ним наблюдают.

Человек провел две ночи под арестом за убийство, которое не совершал. Кто знает, на что способен униженный Наполеон?

– Ханнес… – Вехтер умоляюще посмотрел на него.

К его облегчению, Ханнес кивнул:

– Я сейчас выезжаю, нет проблем. У меня с ним все равно старые счеты.

– Сегодня никакие счета оплачиваться не будут. – Он внимательно посмотрел на Ханнеса.

Под его глазами виднелись синие тени, он выглядел моложе, чем обычно, более стройным. Позже Вехтер собирался с ним поговорить. Позже. Но в этот момент он был просто благодарен Ханнесу за то, что тот остался в команде.

– Возьми Элли с собой. И проследите, чтобы мальчик вышел к дверям дома. Будьте креативны, я на вас полагаюсь.

– Ну, хоть кто-то, – ответил Ханнес.

– Что ты имеешь в виду?

– Знаешь, кто сегодня… – начала Элли, но Ханнес наступил ей на ногу. – Ничего.

Вехтер снова взял в руки телефон. Нужно послать патруль к дому церковной общины и во все другие места, с которыми была связана Джудит Герольд. Их было немного. Когда комиссар приложил трубку к уху, то вспомнил, где они ее еще не искали.

Оливер сунул руку в карман кофты.

– Да, конечно, это все принадлежит тебе. Дом, машина, я – все принадлежит тебе. Ты просто берешь все, что тебе нужно.

– Я дорого за это заплатил.

– Но ты ведь не платил за меня. Я не твоя чертова собственность. Я твой ребенок. – Эти слова Оливер швырнул отцу в лицо. Ему бы прикусить язык, но рано или поздно это должно было случиться, не всегда же ему наплевать на все.

Отец сунул руки в карманы брюк. Он сохранял спокойствие. Жутковатое спокойствие.

– Я провел две ночи в камере предварительного заключения, между прочим, по твоей вине. Разве я многого прошу, когда просто хочу провести один вечер спокойно?

По его вине? Разве папа не знает, что Оливер для него сделал? В нем вскипела необузданная ярость. Он пожертвовал собственной шкурой, и ради чего? Нет, он не станет об этом говорить, лучше сейчас прикусить язык. Папа все равно ему не поверит. Этот подарок был слишком дорогим. Подарок для отца, который хотел от него спокойствия.

– Я не позволю себя вышвырнуть. Я могу остаться здесь.

– Что ты тут можешь, решаю все еще я. Пока ты здесь живешь.

– Пока я здесь живу? Ты хочешь от меня избавиться?

Отец не ответил. Его веко дергалось.

– Ты хочешь меня отправить в дурдом, правда? Так же, как маму? Просто за то, что она бегала в банном халате по улице. А ты знаешь почему? Потому что ты бил ее об стены, пока у нее не пошла кровь. Но я не сошел с ума, точно так же, как и мама.

Он же должен как-то отреагировать. Черт возьми, папа должен на что-то реагировать.