– Я знаю.

– Разве тебя это не радует?

Женщина? Очень смешно. Документ Целлера все еще лежал на столе, а под ним покоились его собственные бумаги. Ханнес отодвинул стопку листов, и она упала на пол. Весь порядок нарушился, бумаги разлетелись по полу.

Элли покачала головой:

– Ух ты! Рок-н-ролл для чиновников.

Ханнес встал, его колено хрустнуло. Все его мускулы были напряжены и расслаблялись очень медленно.

– Мне нужно выйти отсюда. Хочу чего-нибудь поесть.

Перед входом ледяной ветер продул его до печенок и развернул влево, прежде чем Ханнес успел прикурить первую сигарету. Товарный поезд стучал по рельсам позади них, заглушая все звуки. Элли указала на маленький белый фургон доставки на противоположной стороне Орлеанштрассе. Втянув голову в плечи, они перешли улицу. Из-за ветра и шума создавалось впечатление, что где-то рядом громыхает настоящий хэви-метал.

Хозяин закусочной как раз собирался закрыться, но остановился, заметив клиентов.

– Я уже заканчивал работу.

– Что у вас осталось? – поинтересовалась Элли.

– Мясной паштет.

Элли беспомощно посмотрела на Ханнеса, тот пожал плечами в ответ.

– А у вас есть что-нибудь без мяса? Картошка фри? Подсушенные булочки? Хоть что-нибудь? – спросил он.

– Остался только паштет.

– Но я так есть хочу… – Собственный голос напомнил Ханнесу хныканье капризного малыша.

– Тогда два паштета и две колы, – решила Элли и шлепнула двадцаткой по стойке.

Вскоре перед каждым оказался толстый, блестящий жиром ломоть из перекрученного мяса в картонной тарелочке. К такому он не притрагивался уже много лет. Что на это скажет его желудок? Ханнес решительно окунул кусок паштета в горчицу и положил на язык. Вкус такой же, как и прежде.

– Они не станут писать на Баптиста жалобу, да? – спросил он. – Они постараются, чтобы процесс прекратили или наложили денежный штраф, который тот заплатит в отдельной кассе. Баптист отправится домой и продолжит избивать сына, пока тот не превратится в развалину.

– Господи, Ханнес, давай сделаем паузу. Конечно же, ему предъявят обвинение. Они ведь не смогут все это игнорировать.

– Ты не слышала их. Почему ты меня не спасла раньше?

– Я не могу просто так ворваться в кабинет, когда у тебя начальник. Ну хорошо, мне было любопытно. За что они тебя так ненавидят? Потому что у тебя неправильный партбилет?

Ханнес выпрямил спину.

– Никогда в жизни не состоял ни в какой партии. – Он подобрал остатки горчицы. – Ты знаешь, что в животном жире сохраняется не только вкус, но и эмоции? Страх, агония, вся боль животного – в жире этого паштета. – Ханнес покосился на ее тарелку: – Ты больше не будешь?

Элли пододвинула паштет к нему и вытерла губы:

– Можешь забирать.

Он принялся за вторую порцию. Еще один товарняк прогрохотал мимо. Кровь вновь медленно заструилась по венам Ханнеса.

– Я все еще никак не возьму в толк: мы тут пашем дни напролет, а Вехтер вдруг приводит какого-то Шарика, и тот распутывает дело. Вжик!

– Вопрос в том, почему этот пес не обнюхал все на складе на следующий день после убийства. Что мы пропустили?

– Я был глуп, как пробка, Элли. Целлер прав. Я зря сосредоточил все свое внимание на Баптисте.

– Мы бы не докопались до сути, если бы не раскрутили эту парочку. Все здесь взаимосвязано.

– Но где же связь? Какой мотив у соседки?

– Я надеюсь, это она нам расскажет сама.

– Я тоже на это надеюсь. – Вехтер вышел на свет уличного фонаря, его лицо выглядело бледным на фоне темного пальто. – Там, на факсе, лежит ордер на арест, так что у нас есть работа. Ползите отсюда.

Наверное, он заснул. Шерстяное покрывало сползло на пол, Оливер ужасно замерз. Когда он открыл глаза, сердце его все еще билось слишком часто. Он остался лежать на боку, как парализованный, и наблюдал за сумерками. Стемнело, и знакомая жилая комната приобрела странные, чужие очертания. Чего же он ждал? Этот дом больше никак с ним не связан.

Он дотянулся до покрывала, привстал и набросил его на плечи. Ожог от сигареты все еще ныл. Его тело было словно упаковано в вату, вплоть до сердца, которое упрямо продолжало поддерживать свой ритм. Когда это началось? Возможно, это случилось в машине. Вихрь воспоминаний поднялся в нем, превращаясь в реальность.

Реальнее, чем действительность. Какая действительность?

Действительность, в которой убийца все еще разгуливает на свободе?

Он прислушался к тишине, которая была не совсем тишиной. Скрип расколол ее на куски, ритмичный, как звук шагов. Его тело окаменело. Звук был таким тихим, что Оливер сначала не мог определить, откуда тот доносится. Наверное, снаружи. Скрип снега под ногами.

Он медленно повернул голову к окну. Скользящий свет внезапно вспыхнул в саду, словно дневной, потом послышался шум голосов и появились тени, что-то темное двигалось там. Сработает датчик движения. Оливер плашмя упал на диван, укрылся за спасительным подлокотником и прижал лицо к обивке. Снаружи что-то звякнуло. Свет включился, механически щелкнув. Может, это папа? Только папа мог закрыть калитку в саду. Оливер вот-вот должен услышать его шаги, откроется входная дверь, и все станет как прежде. Эта мысль его не утешила, а лишь сковала грудь тесным ледяным обручем. Стало тихо. Ни скрипа, ни шагов. Папа не пришел.

Если это не он был снаружи, то кто тогда?

Лишь спустя несколько минут он решился пошевелиться. «Это был только ветер, – успокаивал он себя. – Стучали ветки деревьев. Калитка в саду была распахнута, наверное, ее захлопнуло ветром». Вдалеке кто-то закрыл дверцу машины, словно где-то в другой жизни.

Оливер не решался даже вздохнуть. Там, снаружи, не бегал убийца. То, чего он так боялся, находилось здесь, внутри. Совсем близко. Оливер зажмурил глаза, а оно все еще было тут. Под его затылком, который стал теплым, когда он проснулся.

Он встал и взялся за подлокотник, подождал, пока не исчезло онемение в ногах, пока они не начали его слушаться. На кухонном столе стоял поднос, на нем лежал засохший кусок хлеба и нож: один-единственный, которым пользовались они с отцом. Никто из них никогда не использовал золингеновские ножи из нержавеющей стали, которые стояли в мраморной подставке. В ходу у них был один маленький овощной ножик с облупившейся пластиковой рукояткой – рекламный подарок. Его так часто подтачивали, что он превратился в узкий изогнутый кинжал. Оливер положил его в карман кофты и представил, как его сердце на несколько секунд стало биться медленнее. Это всего лишь воображение. Все равно, куда он побежит, лихорадочный ритм собственного сердца будет его преследовать. Он хотел выйти наружу, на холод.

Пока еще было холодно.

Пока еще было тихо.

Вехтер воспользовался возможностью, чтобы поразмышлять. Элли вела машину, Ханнес сидел сзади и развлекался игрой на телефоне, убивая зеленых свиней. Снаружи стало совсем темно. Ветер полировал лобовое стекло ледяными иглами, как пескоструем, зимнее солнце исчезло, словно это была галлюцинация. Вехтер именно так и представлял себе финал. Но расследование убийства – это не концерт по заявкам, после него всегда остаются только беды. Они словно могильщики! Ханнес выругался сквозь зубы и убрал телефон, наверное, его снова победили свиньи.

Перед домом Джудит Герольд уже стояли две полицейские машины. Синие огни отражались на стене. Сотрудники собрались группой и явно мерзли. Вехтер отказался от спецназа: он не верил, что от Джудит Герольд может исходить еще какая-то опасность. Если он ее недооценил, ему за все и отвечать. Когда Вехтер вышел из машины, ему навстречу выскочил Рокко и завилял хвостом.

– Ну что, дружок?

Он позволил псу на себя прыгнуть и потрепал его по голове. Рокко оставил следы на пальто, но это ему не мешало.

Он взял зенненхунда[67] за ошейник и позвонил в дверь. Никто не отозвался.