Вехтер подошел к Баптисту:

– Примите мои искренние соболезнования. Оливер не захотел прийти?

– Я не обязан давать вам отчет по этому поводу. Мы с вами еще поговорим.

– Да, господин Баптист, мы, наверное, будем с вами разговаривать еще чаще, – произнес Вехтер и оставил его.

Элли едва сдержала смешок. Она задавалась вопросом, действительно ли Оливер остался дома по собственной воле. Все-таки убитая была его мачехой, которая пусть и на короткое время, но вселила в мальчика надежду на счастливую семейную жизнь. Однако она могла понять и Баптиста, ведь он хотел избежать драматических сцен. А вдруг сын потеряет сознание и рухнет в вырытую могилу?

Зеефельдт подошел к Элли и пожал ей руку.

– Хорошо, что вы тоже смогли прийти. – Голубые глаза смотрели на нее из-за никелированных очков.

– Примите мои искренние соболезнования. Я надеюсь, мы не помешаем.

– Нет, нет. Конечно нет. Здесь и так очень мало людей.

После короткой и беспомощной речи священника они последовали за гробом к могиле. День был мрачный, снова пошел снег. Элли подняла воротник пальто, стряхнув себе за шиворот порцию снега. У нее чуть не вырвалось неподобающее словечко. Натянув на уши шапку-ушанку, она попыталась отогреть в карманах пальто пальцы, которые окоченели и почти потеряли чувствительность, несмотря на перчатки. Среди расчищенных дорожек, будто зубы, возвышались из снега могильные камни – никто в эти дни и не пытался здесь убирать.

Из-под снежного одеяла мерцали красноватые отблески: могильные свечки протопили углубления в снегу. Перед Элли шагала Джудит Герольд, держась за локоть Вехтера, и что-то говорила ему. Элли радовалась, что не пришлось идти рядом с ними: эта Герольд казалась ей энергетическим вампиром, который высасывал из человека все соки и оставлял с чужой болью в душе. Ханнес отстал от процессии и кому-то звонил.

Элли остановилась, чтобы дождаться его, но когда он это заметил, то замедлил шаг еще больше. Ему так и стоило ходить. Он выглядел чудаковато.

До уха Элли донесся какой-то писк, почти на грани слышимости. Возможно, скрипнула дверь на ветру в зале для отпеваний? Но стояла тихая погода, снежинки плавно падали на землю. Писк стал громче – монотонный и повторяющийся, его сопровождал скрежет. Элли определила, откуда исходил этот звук. Но, когда она повернула голову, все стихло.

Траурная процессия собралась у могилы. От зловещего обычая бросать в нее горсть земли сегодня пришлось отказаться. Сейчас они смогли бы только снегом ее засыпать. Элли была против того, чтобы лично закапывать умерших. Для этого существовал персонал.

Веревки под гробом натянулись, и снова раздался скрип. На этот раз более тихий и сдержанный. Звук шел не от могилы, он назойливо жужжал в правом ухе Элли. Она обернулась. Скрип доносился с дорожки, лежавшей у противоположной стороны могилы. Сначала она заметила ходунки, которые вынырнули из-за могильного камня и рывками двигались вперед. За ними показалась фигура. Старичок толкал перед собой колесные ходунки по гравийной дорожке и медленно шел за ними. Только когда он поднял голову, Элли узнала его. Она дернула Вехтера за рукав и кивнула в сторону старика:

– Паульссен.

Вехтер повернулся к нему. И в тот же миг у Джудит Герольд выскользнула из руки трость и звякнула о замерзший гравий.

– Оп-ля, я этого не хотела, – сказала она.

Вехтер нагнулся за тростью, а Элли подхватила женщину под руку и поддержала. Скрипучие ходунки продолжили путь. Паульссен на сухих кривых ножках передвигался с такой прытью, которой от него явно никто не ожидал.

– Ты позволишь? – Элли указала вслед старикашке, и Вехтер кивнул.

Ей было неловко бежать на виду у траурной процессии, поэтому Элли сначала отошла подальше и уж потом помчалась вперед. Но ее ждала неудача. Паульссен скрылся за кирпичной стеной, где дорожка разветвлялась в трех направлениях. Элли осмотрелась по сторонам и прислушалась, но снег поглощал все звуки. Он валил так густо, что едва можно было рассмотреть ближайшие надгробные камни.

– Господин Паульссен?

Ничего. Она побежала наудачу по дорожке, ведущей к выходу. Нигде никаких ходунков, куда ни глянь. На секунду ей показалось, что скрип доносится откуда-то издалека, но это могло быть лишь эхо в ее голове.

– Эй? Остановитесь, я хочу с вами поговорить!

Элли бросилась в ту сторону, откуда, как ей казалось, слышался этот звук. Она свернула на тропинку и поскользнулась на льду. Прежде чем грохнуться на землю, она успела подумать: «О нет, сейчас будет больно!» Элли приподнялась и потерла ушибленное бедро. Звук стих.

– Господин Паульссен!

Она снова вскочила и повертелась вокруг своей оси. Это не помогло: от нее удрал старикан на ходунках! И это несмотря на то, что ее в шутку называли «бегающей булкой».

Значит, он не такой уж хлипкий, каким показался на первый взгляд, если сумел провернуть подобное. Элли еще минут десять безрезультатно металась по кладбищу, пока не вернулась к похоронной процессии, как побитая собака. Даниэль Зеефельдт отошел от могилы, держа в руке скомканный носовой платок. Джудит Герольд стояла рядом с ним, лицо у нее было красное и опухшее. Все закончилось. Вехтер вопросительно взглянул на Элли. Она лишь покачала головой в ответ:

– Укатил прочь. Мне очень жаль.

Комиссар вздохнул:

– По крайней мере, нам теперь известно, что он знал Розу Беннингхофф. И хотя бы иногда, но вспоминал о ней.

Элли потерла руки и решила не говорить Вехтеру о приключении на льду.

– Мы можем отложить размышления на потом? Я окоченела, хочу выпить чаю. И нам нужно подобрать Ханнеса.

Элли повернулась к нему. Ханнес стоял в десятке метров от них с мобильником возле уха. Плечи его ссутулились, губы произнесли беззвучно: «Вот дерьмо!» Вехтер подошел к нему. Ханнес взглянул на комиссара, лицо его было пепельно-серым:

– Прошу прощения, но я должен ехать домой.

Вехтер сел за письменный стол прямо в зимнем пальто: кладбищенский холод засел в суставах. Сначала ему нужно было согреться. Отопление медленно оживало. Он все еще вспоминал, как Джудит Герольд держала его под локоть. Она все время говорила о подруге, и Вехтер уже опасался, что вся ее печаль перестанет отскакивать от него, как от стенки, и придется впустить ее в душу.

Наверное, ей необходимо было поговорить об умершей, но он оставался непроницаемым. Это не те похороны, после которых у хозяев пьют кофе и едят жареные сосиски.

– Здесь я – единственная, кто по ней скучает, – произнесла Джудит, а Вехтер удержал эту фразу в памяти, потому что внезапно в голове загорелся индикатор «ВАЖНО». Но, сколько он ни думал, он не мог понять почему. Вехтер записал эту фразу на листке бумаги и положил его к другим, на которых значилось, о чем он должен поразмышлять.

Элли постучала по дверному косяку, ее волосы все еще выглядели растрепанными после шапки.

– Что там случилось с Ханнесом? – спросила она.

– Если бы я знал… Надеюсь, ничего плохого.

Он слышал себя и сознавал, насколько банально звучат эти слова. Если человек мчится с работы домой, словно за ним гонятся фурии, то дело плохо.

– Нам нужно еще раз навестить нашего господина живописца, – сказала Элли. – Он меня узнал, могу поспорить на ящик пива. Может, у него с Беннингхофф были какие-то счеты, если он даже на похоронах появился.

– По пути не заедешь разузнать, кто производит такие ножи?

– Но уже не сегодня. Я еще не закончила пересматривать адвокатские документы. Да и почему именно я?

– Ну, я подумал, ты ведь в этом разбираешься…

Честно сказать, он не думал ни о чем подобном, просто сочинил на ходу.

– Потому что именно женщина должна заниматься кухонной утварью? Господин вахмистр, что ж ты за динозавр такой! Чтоб из тебя чучело сделали!

Кровь прилила к его лицу:

– Я просто решил…

– Да хватит уже. Завтра утром напялю на себя домашний фартук и позабочусь о кухонном ноже и прочей дребедени.