– Ты же знаешь, из-за чего это происходит, Михи. Как только начальница отправляется в отпуск, здесь воцаряется хаос. Ты же не новичок. Тебе не стоило допрашивать мальчика без родителей, да еще и без помощника.

– Я не новичок, и я его не допрашивал. Люди иногда просто разговаривают друг с другом. Или на важных персон наложили обет молчания?

Вехтер и словом не обмолвился о том, как почти добился признания от Оливера. Он целиком доверял словам мальчика, но никогда не стал бы это обсуждать со своим старым другом, пока время не пришло. Возможно, он мог бы обсудить это с Ханнесом. Только с Ханнесом и больше ни с кем.

– Почему вы его сразу не взяли? – спросил Целлер. Это был риторический вопрос, уже наболевший.

– И как бы мы это сделали? Веником погнали его к машине? – Вехтер достал из кармана брюк платок и вытер лоб. – Но терпение и труд все перетрут.

– Все выглядит так, словно вы зациклились на Лорене Баптисте, – произнес Целлер.

Вехтер пожал плечами:

– Нутром чую.

– Ну, у тебя нутро большое, есть чем чуять. – Целлер взглянул на живот Вехтера, который упирался в край стола. – Мы это дело не раскроем только с помощью нутра, тут больше кончиками пальцев чувствовать надо. Почему вы всей командой бегаете за этим Баптистом, людям надоедаете? Без повесток, без вызовов в служебном порядке?

– Мы не надоедаем людям, мы стараемся как можно скорее арестовать убийцу. А что бы ты делал на моем месте?

– Наверное, то же самое. Но я ведь сижу на своем месте, а не на твоем. Ты тоже меня пойми.

Его лицо побагровело, Вехтер надеялся, что у Берни под рукой окажется пара пилюлек от сердца. На Целлера, вероятно, давили сверху, а может, и со стороны. Этого хватало, чтобы действовать ему на нервы. С давлением он никогда не справлялся, и в предыдущие годы тоже, когда они работали плечом к плечу. Это хорошо чувствовали подчиненные.

– Вы вообще другие версии разрабатываете, не только трудитесь, чтобы посадить Баптиста? – спросил Целлер.

– Там будет видно.

– Для меня этого слишком мало.

– Для меня тоже. Позволь взглянуть на жалобу в порядке служебного надзора.

Целлер поднял над столом стопку бумаг, скрепленную скобками.

– Вот, ознакомление сторон с делом, короткий путь в служебном порядке. – Он попытался взъерошить волосы, но вспомнил, что ерошить уже почти нечего, и опустил руки. – Нас не очень хорошо характеризует то, что ребенок на двух допросах упал в обморок.

– Да, выглядит скверно. Но это также не очень хорошо и для ребенка.

Тот эпизод, когда Оливер потерял сознание, Вехтер проигрывал в памяти, как бесконечное кино. Ему не требовалось жалобы в порядке служебного надзора, чтобы вспомнить весь вчерашний день.

– Этот ребенок, как ты его называешь – лично я считаю его очень умным молодым человеком, – является, по-моему, ключом ко всему этому делу. Все нити сходятся на нем. И тебе это тоже известно.

Целлер отодвинул бумаги в сторону.

– Вот. Для ответственного лица. И что мне теперь делать?

– Ты меня спрашиваешь, что тебе делать? Ты же шеф!

– Конечно, я тебя спрашиваю, Михи. – Он наклонился, свет перестал падать на него, на лице нарисовались тени. – А кого же мне еще спрашивать?

На какой-то миг Вехтер даже испытал сочувствие к Целлеру, но потом вспомнил, что тот назначал ему встречу через секретаршу.

– Я скажу, что тебе нужно делать. – Он встал. Его остановила только пуговица от рубашки, которая зацепилась за край письменного стола. – Тебе нужно контролировать это расследование. Встать позади нас. Как это делала наша начальница. Мы – одна команда.

Целлер поднялся, немного помедлил и улыбнулся:

– Здесь подул ветер перемен. Я возглавляю отдел, а не та дамочка. Послезавтра у меня на столе должен лежать отчет о том, какие версии вы отрабатываете помимо Баптиста.

– Для кого это?

Вехтер не ожидал ответа, тот был ему известен. Баптист был знаком со многими людьми, которые будут играть своими мускулами на заднем фоне и оказывать давление, передавая эстафету друг другу. Пока Вехтер не примет сторону дружков Целлера. Вехтер слишком часто работал под таким прессингом, это сделало его податливым. Детский сад чистой воды.

Жалоба в порядке служебного надзора и отчеты не имели ничего общего с морем крови, возле которого он стоял семь дней назад. Здесь никто не сможет принимать за него решения. С этим ему придется справиться так же, как и со всем в этой жизни: в одиночестве.

Элли накинула пальто. У нее не нашлось ничего траурного: черное носят толстые девочки, которые хотят выглядеть стройнее, а фигуру Элли уже ничем не исправить.

Коричневое пальто с меховым воротником выглядело достаточно солидно для кладбища. В конце концов, они ведь полицейские, а не скорбящие друзья и родственники. Ей становилось жутко при мысли, что придется стоять на холоде, но она будет храбриться и приплясывать. Они не станут вести расследование прямо на кладбище. Представление о том, что убийца обязательно появляется возле могилы жертвы, является ошибочным стереотипом. Чаще всего он держится от кладбища как можно дальше. Вехтер как-то даже проводил поминки.

– Никто не знает убитых лучше, чем мы, – сказал он тогда. – Поэтому мы не должны обращаться с ними как с бездушными предметами.

Хотя это и было тягостно, но Элли понимала, что он прав. Даже родные матери убитых не читали все без исключения электронные письма, не просматривали денежные переводы, не изучали предметы на ночном столике, таблетки в шкафчике в ванной, чеки в бумажнике и видео на жестком диске. Расследование убийства – это персональный кошмар. Поэтому они прощались с убитыми достойно, за исключением тех, безымянных, которых сжигали ради экономии.

Сегодня они спорили о том, кто из них должен идти, пока не пришли к выводу, что на эти похороны отправятся все. Им всем необходим глоток свежего воздуха.

Вехтер ждал у двери, как всегда, во всем черном. Его фигуру тоже бесполезно было спасать.

– Что сказал Целлер? Тебе отрубят голову? – спросила Элли.

Вехтер фыркнул:

– Знаешь, иногда я подумываю, не открыть ли забегаловку на берегу Изара, чтобы продавать пиво и мороженое на палочке для бедняков. Мне скоро пятьдесят. В известном возрасте хочется уже самому нести ответственность за свои ошибки. Больше не нужен человек, который будет тебя тыкать в них носом.

– Тогда остается одно – стать шефом.

– Размазней я стану. Если я стану шефом, то надо мной все равно будет стоять какой-то шеф. – Вехтер обернулся. – ХМ не едет с нами. Кто-то из основной команды должен оставаться у телефона.

– Для телефона это лучший кандидат. Ханнес, ты идешь?

– Да, извини. – Ханнес закрыл за собой дверь кабинета.

– Шикарно. – Она ткнула пальцем в его дорогое шерстяное пальто. – Тебя без куртки прямо не узнать.

До кладбища они добирались молча. Вехтер настроил канал «Бавария 3», и Элли радовалась, слушая веселое шоу для «утренних радиолюбителей». Не нужно было поддерживать ненавязчивую беседу. О них не упоминали в новостях. Никто больше не интересовался незамужней женщиной, которую нашли мертвой в собственной квартире. Ее имя всплывало несколько раз то тут, то там, но в целом она была обречена на забвение. Как же быстро забываются люди!

На парковке северного кладбища перешептывались те, кто явился почтить память Розы. Они старались держаться подальше от следователей. Казалось, те всем своим видом выдавали принадлежность к уголовной полиции.

Элли мучил вопрос: как получалось, что спустя несколько лет, проведенных на службе, каждая собака могла в них распознать следователя? Небольшая траурная процессия отдельной группой медленно продвигалась к залу для отпеваний. Под ногами шуршал промерзший гравий, они не смотрели друг другу в глаза – кучка отщепенцев.

Даниэль Зеефельдт приехал без семьи. Лорен Баптист, Джудит Герольд, несколько коллег из конторы. Оливера нет. Окурки зашипели на снегу. Священник поправил брыжи над воротником. Наверное, его пригласил Зеефельдт. Верила ли Роза Беннингхофф в Бога? Этого они уже никогда не узнают. Они собирали информацию о ней, но не могли составить представление о личности, которая наверняка чувствовала, любила, боялась. Или верила.