Брод находился севернее их самых северных табунов — близ храма речного бога. Ателий рассказал, что он шириной в четыре повозки и глубиной всего по колено человеку, что на противоположном берегу македонцы — совсем немного, но постоянно прибывают новые — и что Герон намерен удерживать брод так долго, как сможет.

Киний не стал выслушивать все это. Он повернулся к Мемнону.

— Я отправляюсь к царю. Бери фалангу и немедленно выступай. Тебе надо обогнать таксис. Македонцы выступили раньше, но ты идешь по внутренней дороге.

Мемнон кивнул.

— Сегодня они не станут переправляться.

Киний покачав головой.

— Попробуй. Действуй!

Он повернулся к своим военачальникам.

— Эвмен, у тебя люди самые отдохнувшие. Каждый берет по две лошади. Пусть все синды едут верхом. Скачите так, словно каждый из вас сидит на Пегасе. Никомед, отправляйся за ним, как только твои люди сядут верхом. Я потороплю рабов с повозкой, так что поздний ужин у вас будет. Тридцать стадиев? — спросил он Ателия.

Тот пожал плечами.

— Час езды.

— Диодор, отводи своих людей от брода. Пока отдыхайте. Поедете вместе со мной через час.

Все кивнули.

Киний сказал:

— Это его последний бросок. Будет битва. Он сумел уйти — и мы знаем, что он идет быстро. — Киний огляделся. — Нужно выиграть гонку к броду.

Филокл положил руку ему на плечо.

— Хватит приказов, — сказал он. — Увидимся у брода.

Новости Киния только подтвердили то, что царь уже знал.

Матракс был резок.

— Может, брод. Может, не брод. — Он сделал жест рукой. — Нельзя позволить ему уйти — идти на юг, идти к Ольвии.

Царь словно постарел на пять лет.

— Мы переведем саков через реку, — сказал он. — Мы пойдем за ним, будем бить по тылам, затруднять переход.

Киний глубоко вдохнул.

— Он вышел на три часа раньше нас. И будет идти всю ночь. Вы не догоните его до утра. Если я прав, он перейдет реку. — Он пригладил волосы рукой. — Наше войско меньше. И мы хотим его разделить?

Царь покачал головой.

— Наше войско быстрей. Мы следим за всеми шагами Зоприона и вступим в бой.

Киний покачал головой.

— Он может вынудить вас принять бой в степи, а я буду далеко и не смогу помочь.

У Матракса было напряженное лицо. Он быстро заговорил. Царь переводил:

— У нас нет выбора. Если он раньше нас доберется до Ольвии, мы проиграли.

Киний видел, что саки уже приняли решение. Они устали — устали все, и на разговоры не было времени. Он подумал о поле битвы, которое видел только во сне. Подумал о царе — своем друге и сопернике. Он уедет и оставит его.

Теперь он знал, что самое важное. После недолгого колебания он сказал:

— Оставьте мне клан — я не смогу удержать брод только с греками.

Теперь он больше всего боялся, что подумают ольвийцы, обнаружив, что им одним придется сдерживать натиск всего войска македонцев.

Царь нахмурился, но Матракс кивнул.

— Травяные Кошки. Стоящие Лошади. Бери оба. Вождей ты знаешь. Травяные Кошки сражались все эти дни, они устали. Не смогут ехать всю ночь. Стоящие Лошади вчера сражались больше других. — Он отправил Ателия за вождями этих кланов. И продолжал через царя: — Думаю, Зоприон пойдет к броду. Мы догоним его через два часа после рассвета — я думаю. Ты его задержишь. Мы его поймаем.

По холму торопливо поднимались другие вожди, те, что не за рекой и не сражались. Киний увидел, как Страянка, уже верхом, отдает приказы помощникам. Рядом с ней во главе двухсот легковооруженных пехотинцев бежал Филокл. На глазах у Киния Филокл поднял копье, обращаясь к ней, и Страянка ответила боевым кличем своего клана, который подхватили все. Отряд Никомеда уже исчезал в дымке. Люди Никомеда почти все в доспехах, рабы нагрузили две повозки. Вся колонна двигалась, в тылу маршировала тяжелая фаланга Мемнона.

Киний гордился ими.

Первым пришел Калиакс, вождь Стоящих Лошадей. Он был тяжело ранен в руку, бледен, но сразу согласился выступить под начальством Киния. Варо, вождь Травяных Кошек, выглядел лучше — говорил быстро, им все еще владел демон битвы; он красноречиво рассказал, как саки весь день устраивали засады за бродом, как потрепали дозоры врага и обнаружили, что лагерь готовится к выступлению.

Киний старался сохранять терпение, но сердцем был с ольвийцами, которые быстро шли вверх по реке. Может, уже сейчас они бьются. Правильно это или нет, но Кинию хотелось быть с ними. Он умеет оценивать местность, и ему повинуются все греки, даже Мемнон.

Он хотел снова увидеть Страянку. В последний раз.

Она под холмом. Конь домчит его мигом.

Но Киний повернулся к Варо и Калиаксу.

— К ночи у храма речного бога завяжется бой, — сказал он. — Для вас это час езды. Как скоро вы сможете там быть?

Калиакс согнул раненую руку.

— К заходу солнца, — сказал он.

Варо кивнул.

— Кое-кто из моих Кошек еще за бродом. Нам нужно пересесть на свежих лошадей и поесть. В лучшем случае — к заходу.

Киний мрачно кивнул. На большее он и не надеялся.

— Подходите с моего правого фланга, — сказал он.

Ему приходилось искать слова; после минутного смятения и тревоги он слез с коня, подошел к костру, схватил обгоревшую ветку и, несмотря на протесты синдской женщины, принялся чертить на ткани, прикрывавшей котел. Ткань он положил себе на колено и натянул.

— Река, — сказал он. — Две линии под прямым углом, как дорога. — Брод и храм, — сказал он, и оба вождя кивнули. Он начертил прямоугольник. — Греки. — Потом такой же, пересекающий реку. — Македонцы.

Вожди опять кивнули. Обугленный конец ветки стерся. Киний сходил к костру и взял другую. Провел черту, потом широкую изогнутую стрелу.

— Вы идете с севера, — сказал он. — Поверните на восток, в сторону от реки, вдоль гряды.

Они снова кивнули.

— На закате, — повторил Варо.

— Ступайте. Да будет с вами милость богов, — сказал Киний.

Он видел, как развиваются события, предшествующие битве, весь их ход: их течение все уносило с собой, как река в рассказе царя. Кинию хотелось сесть на боевого коня и надеть панцирь; хотелось проверить, достаточно ли у рабов горячей еды для обоих союзников греков, хотелось увидеть Страянку.

На разговоры со Страянкой времени не было.

Он, вероятно, больше никогда ее не увидит.

Он сел верхом, бросил последний взгляд на колонну ольвийцев, исчезающую в высокой траве у реки, и поехал на южную сторону холма, где сидела на своей лошади Страянка — одна рука на бедре, в другой плеть. Страянка улыбнулась ему.

— Теперь ты увидишь, как мы сражаемся, — сказала она.

Киний вдруг почему-то слишком устал, чтобы говорить. Он пришел только попрощаться, но она такая живая, так похожа на богиню: Поэт часто говорит, что в лучшие минуты своей жизни мужчины и женщины подобны богам. Она как раз такая.

Он не хотел умирать. Он хотел вечно быть с ней.

Его молчание и выражение глаз тронули ее. Она наклонилась, обняла его, прижалась щекой к щеке, так что он почувствовал тепло ее дыхания. Ее золотое ожерелье оцарапало ему шею.

— Завтра, — сказала она, — ты найдешь меня или я найду тебя, и Састар Бакке конец.

Он думал о том, сколько всего можно сказать. Но при этом понимал, что ему нужно ее спокойствие, что лучше всего не рассказывать ей о своих снах — пусть отправляется в бой, не теряя надежды. Он прижал ее к себе.

— Ты побрился, — сказала она, погладив его по щеке; их лошади отошли друг от друга.

— На битву нужно идти как на праздник, — ответил он. — Таков греческий обычай.

Он пытался шутить, но она серьезно кивнула.

После этого безумного разговора они расстались. Они полководцы — и должны играть свои роли.

Киний в последний раз посмотрел на Страянку. Она смотрела на него. Полоса травы между ними расширялась. Страянка повернулась и отдала какой-то приказ. Киний глубоко вздохнул и поехал к своей коннице.