Киний был доволен, что Мемнон увлекся. Он хлопнул его по плечу.

— Ты хороший человек, Мемнон.

Мемнон кивнул.

— Ха! Конечно. Меня сделали гражданином — представляешь? Может, я еще умру мирно, в постели.

На несколько мгновений Киний, новый командующий, забыл о своей неминуемой гибели. Слова Мемнона напомнили о ней. Он сразу опомнился.

— Надеюсь, так и будет, — сказал он.

— Ба! Я дитя копья. Мной правит Арес, если боги существуют и если им хоть на обол не все равно, что происходит с людьми, — впрочем, в этом я сомневаюсь. Зачем умирать в постели?

Он усмехнулся, помахал и пошел в сторону рынка.

Следующие несколько дней Киний думал в основном о Пантикапее. Он отправил Никия с письмом; письмо было адресовано гиппарху города: Киний хотел с ним встретиться, чтобы обсудить кампанию и наметить пути и время продвижения. Он приказал Никию привезти отчет о готовности города.

Никий вернулся в тот день, когда отплыли три корабля. Киний, стоя на стене, наблюдал за тем, как Мемнон учит гоплитов открывать проходы в строю, чтобы пропустить конницу Диодора.

Сзади к нему подошел Филокл.

— Афины будут рады получить последнюю зимнюю пшеницу.

Киний хмыкнул.

— Зоприон будет рад получить от своих шпионов донесение обо всех подробностях нашего замысла.

Филокл зевнул.

— Кое-кто остался. С последним кораблем пришли — вон та пентеконтера на песке — два македонских купца.

Киний вздохнул.

— У нас тут настоящее сито.

Филокл рассмеялся.

— Не отчаивайся, братец. Я принял кое-какие меры предосторожности.

Киний посмотрел со стены. Гоплиты слишком медленно открыли проходы, и конница Диодора оказалась беззащитной перед лицом фаланги. В битве такая небольшая ошибка может означать катастрофу. Мемнон и Диодор кричали до хрипоты.

Киний посмотрел на спартанца.

— Какие предосторожности?

У Филокла дернулся угол рта.

— Я позволил новому управляющему архонта — очередному надушенному мидийцу — узнать, что ты обманул архонта, а на самом деле решил взять войско и вместе с саками двинуться на юг. Он с удивлением узнает, что крестьянам-синдам заплатили за подготовку поля боя вдоль реки Агаты. Они там копают рвы и готовят ловушки.

Киний приподнял бровь.

Филокл пожал плечами.

— Слухи… все слухи. — Он фыркнул. — Зоприон скорее поверит в слух, подхваченный его шпионами в винной лавке, чем в представленный ему подробный план. Этот недостаток есть у всех правителей.

Киний обнял спартанца.

— Молодец!

Филокл опять пожал плечами.

— Пустяки!

Тем не менее он обрадовался похвале и зарумянился.

— Македонские купцы через несколько недель узнают всю правду, — заметил Киний.

— Гм. — Филокл кивнул. — Верно. Однако Никомед и Леон помнят о них… Пожалуй, мне лучше прикусить язык.

Киний удивленно покачал головой.

— Никомед?

Филокл кивнул.

— Ты видишь, с какой легкостью он командует войсками. Ты ведь больше не считаешь его никчемным щеголем?

Киний покачал головой.

— Приходится верить, несмотря на его очевидное мастерство и умение распоряжаться. Но мне трудно воспринимать его всерьез.

Филокл кивнул, словно радуясь подтверждению своей теории.

— Вот именно поэтому Никомеды всего мира в конечном счете добиваются успеха. Можешь забыть об этих купцах. Они сидят в доме у Никомеда, едят его хлеб, посмеиваются над его женственными привычками и пристают к его рабам и жене. — Спартанец посмотрел вдаль. — Будет жаль, когда какой-нибудь рассерженный свободный человек убьет их.

Удивленный возглас Киния заставил Филокла оглянуться.

— Это жестокая игра, гиппарх. Эти люди хотят нашей крови точно так же, как вопящий гет, размахивающий копьем.

Киний успокоился, глядя, как гоплиты перестраиваются, чтобы повторить маневр. Он кивнул.

— Спасибо. Не просто спасибо. Я думал, ничего нельзя сделать, а ты сделал так много.

Филокл улыбнулся.

— Ты щедр на похвалы. Очень не по-спартански. — Улыбка исчезла с его лица. — Эти купцы станут первыми жертвами войны. Но только первыми.

— Я знаю, тебе ненавистны войны, — сказал Киний. Он протянул руку, чтобы взять Филокла за плечо, но тот отодвинулся.

— С чего ты взял? — спросил он.

Весенний праздник Аполлона привлек всех обитателей города. Горожане и земледельцы выстроились вдоль стен на много стадиев. Улицы города запрудил люд в праздничных нарядах. Было достаточно тепло, чтобы сбросить плащи; мужчины выходили на улицы в льняной одежде, женщины, надумавшие появиться на публике, выглядели превосходно.

Ипподром заполнили гиппеи — двести тридцать всадников, великолепных в темно-синих плащах, в полированной бронзе и ярком золоте. Киний видел отличия в плащах и вооружении: плащи тех, кто уезжал к сакам, уже отчасти поблекли и потеряли глубокую синеву первых дней, а медные доспехи покраснели от долгих дней на дожде. Но в целом конница выглядела прекрасно.

Киний во главе отряда непривычно нервничал. На нем были лучшие доспехи, под ним — самая крупная лошадь, и он знал, что выглядит достойно. Он не мог объяснить своего беспокойства. Его умение обходиться с людьми шло от богов, и он редко сомневался в нем, но сегодня чувствовал себя как актер в отведенной роли, и приветственные крики толпы по дороге к храму только усиливали ощущение нереальности происходящего.

Он назначен главным стратегом города — если не считать командования войском родных Афин, это вершина, к которой стремится всякий воин.

Неизбежная смерть и все, что она означала, — потеря власти, друзей, любви — не уходила из его мыслей. Он обнаружил, что больше не может тратить время на пустяки, что для него важно каждое мгновение и что он хочет как можно быстрее увести войско к Большой Излучине реки и прожить свою последнюю кампанию полностью.

Увидеть Страянку. Даже если он не сможет получить ее.

Он постоянно думал об этом, но сегодня ехал в храм Аполлона как жених, вопреки самому себе с нетерпением ожидая чести, которую намерен оказать ему архонт.

Подъехал Филокл.

— Я вижу, тщеславие тебе не чуждо, — сказал он под рукоплескания толпы.

Киний помахал показывавшим на него синдам.

— Тебе не кажется, что большинство воинов честолюбивы? — сказал он.

Филокл улыбнулся.

— Ты тщательно скрываешь свою любовь к красивым нарядам. Подчеркиваешь нищету, щеголяешь в старом, рваном плаще, чтобы тем заметнее было потом твое великолепие.

— Можно сказать и так, — ответил Киний.

— Я и говорю. Или ты боишься каждый день одеваться нарядно, чтобы тебя не приняли за Никомеда?

Последние слова Филокла почти потонули в гуле толпы. Филокл кивнул Ателию, и тот проехал вперед. В руках у него был сверток в льняной ткани. Он передал его Филоклу.

— Мы поклялись, — сказал Филокл, — вручить тебе это на празднике Аполлона.

Киний развернул ткань. Внутри был новый меч, ножны из красной кожи с позолотой, округлая рукоять с изображением пары летящих грифонов. Рукоять венчала головка женщины.

Первая ила запела пеан.

Во время следующей паузы Киний сказал:

— Он великолепен. Но я не жду от царя даров.

— Тем не менее его прислал царь, — сказал Филокл с невеселой улыбкой. — Обрати внимание на головку. Не видишь сходства?

Киний сжал украшение в руке.

— Ты как трупная муха: сколько тебя ни гони, ты снова садишься и жалишь. — Намеренную резкость уничтожала его широкая улыбка. Меч ему понравился. Рукоятка удобно лежала в руке. Золотом блестела головка Страянки. Страянка — Медея. — Неужели он это послал?

Филокл улыбнулся.

— Конечно. — Он покачал головой. — Перестань так улыбаться — щекам будет больно.

И он отправился на свое место в колонне.

Но Киний не перестал улыбаться. Царь Ассагеты прислал ему сообщение. Или вызов.

Церемония была длинной, но приятной — музыка, множество ярких цветов. Она подняла дух горожан, гоплитов и гиппеев, и, когда архонт обвязал красный шарф вокруг нагрудника Киния, гиппарх испытал радость.