— В городе все в порядке? — спросил он, подъезжая.

— Так говорят лазутчики.

Киний тоже улыбался.

— Сегодня ты, кажется, счастлив, — сказал Филокл.

Киний приподнял бровь.

— Шесть дней ты молчал, братец. Ты загонял воинов до седьмого пота, и Никий забеспокоился. Ты воин, но обычно не грустишь столько. Может, твоя амазонка тебя обманула? Признаюсь, я слышал немало пересудов о ее отношениях с царем.

Киний подергал узду, и его лошади это не понравилось. Она проявила свое недовольство тем, что шарахнулась от пролетающей пчелы и била задом, пока Киний не сжал колени и не перестал играть уздой.

— Мне есть о чем подумать.

Киний не встречался глазами с глазами друга.

— Несомненно. Ты сейчас — главнокомандующий военного союза. — Филокл помолчал и сказал: — Могу я поделиться тем, что узнал о тебе?

— Конечно.

— Ты все время беспокоишься. Ты беспокоишься о многом — и об очень важных вещах, например о добре и зле, и о более земных, вроде того, где разбить лагерь, и даже о совсем глупых — предаст ли нас архонт. Именно это неравнодушие делает тебя хорошим военачальником.

— Для меня это не новость, друг мой, — проворчал Киний. — А что глупого в мыслях о возможном предательстве архонта?

Филокл сказал:

— Если он вздумает предать союз, вы этого так не оставите: и ты, и Мемнон, и Клит, и Никомед. Если нет, никакие действия не понадобятся. Предавать или не предавать, решает архонт, ты на него повлиять не можешь. Поэтому тревожишься зря.

— Ерунда, — сказал Киний. — Я беспокоюсь о том, как его предательство отразится на союзе с саками. И обдумываю возможные последствия — что, если произойдет то-то или то-то.

— Иногда твое беспокойство приближается к гибрису. Но я сошел с прямой дороги своих намерений. Я увидел, что ты беспокоен, в первый же час нашего знакомства: ты сидел на скамье проклятой пентеконтеры и изводился из-за того, каковы намерения рулевого. Такова твоя природа.

— И опять для меня это не новость. — Киний пожал плечами. — Я знаю, что происходит у меня в голове.

— Конечно. Но с тех пор как мы покинули город саков, ты замкнулся. Твое лицо неподвижно, глаза редко загораются. Это не беспокойство. Скорее страх. Чего ты боишься? — Филокл говорил негромко. — Скажи, братец. Разделенная ноша становится легче.

Киний сделал знак Никию, который позволил себе отстать, и гиперет дал сигнал к остановке. Колонна тотчас остановилась, и все спешились. По рукам заходили мехи с вином, и поскольку солнце светило ярко, люди снимали плащи, скатывали их и прикрепляли к седлам.

Киний спешился, отпил вина из меха Филокла и остановился у головы своей лошади. Лошадь прижалась носом к его ладони, и он погладил ей голову.

— Не могу, — сказал он наконец.

Желание обсудить свой сон о смерти было так велико, что он не доверял своим способностям сдерживаться. Не менее сильно хотелось поговорить и о своих чувствах к Страянке. Филокл медленно произнес:

— Мы делились своими тайнами. Ты пугаешь меня… можно, я скажу? Боюсь, ты узнал из Афин об опасности для всех нас. Или от царя?

— Не угадал, — ответил Киний. — Знай я, что нам что-то грозит, неужели я бы не рассказал об этом?

Филокл стоял возле своей лошади. Он взял мех с вином и покачал головой.

— В одном отношении вы с тираном словно братья. Ты умалчиваешь о том, что, по-твоему, нам лучше не знать. Считаешь, что у тебя более сильная воля, чем у большинства.

— Ни один военачальник, который стоит хотя бы обол, не станет делиться всеми своими мыслями, — выпалил Киний.

— В каждом военачальнике живет тиран, — согласился Филокл.

— Однако ты разделяешь мои взгляды на послушание, — сказал Киний.

— Послушание — это не тайна. В фаланге каждый боец знает, что его жизнь зависит от действий остальных. И нельзя допускать никаких отклонений. Такое послушание — явление общее. Эти правила применимы ко всем.

У Киния колотилось сердце, он часто дышал. Пришлось глубоко вдохнуть и сосчитать до десяти на сакском — это упражнение давалось ему все легче.

— Ты выводишь меня из равновесия как никто.

— Ты не первый говоришь мне это, — ответил Филокл.

— Я не готов обсуждать свой страх. Да. Ты прав, конечно. Я боюсь. Но — прошу поверить — этот страх тебя совершенно не касается.

Я боюсь смерти. Само признание этого страха почему-то облегчило ношу.

Филокл пристально взглянул на него и смотрел, не отводя глаз.

— Когда будешь готов, непременно поговори об этом. Я шпион — я все узнаю. Я знаю, что ты видел Кам Бакку. И, подозреваю, она что-то тебе сказала. — Он продолжал жестко смотреть на Киния. — Догадываюсь, что это было что-то нехорошее.

Лицо Киния, должно быть, выдало его душевную боль, потому что Филокл поднял руку.

— Прошу прощения. Вижу по твоему лицу, что я вступил на опасную почву. Я знаю, что ты любишь некую женщину. Если это предвещает тебе зло, сочувствую…

Киний кивнул.

— Я не готов говорить об этом.

Но забота друга растрогала его, и ему пришлось улыбнуться — разве это так важно в сравнении с утратой женщины, до которой он едва дотронулся, и собственной неминуемой смертью?

Мужчины — болваны. Так много раз говорили его сестры, и Артемида была с ними согласна.

Филокл подвесил свой винный мех.

— Ты улыбаешься. Я чего-то достиг! Может, тогда поедем в Ольвию?

Киний умудрился снова улыбнуться.

— Что может быть хуже встречи с архонтом? — Он помахал Никию, чтобы тот трубил сигнал «по коням». — Кто сказал, что война все упростит?

Филокл хмыкнул.

— Тот, кто никогда не обдумывал войну.

— И снова признаюсь, что я недооценил тебя, мой дражайший гиппарх.

Архонт довольно улыбался.

Киний уже привык к внезапным переменам в настроении и отношении к нему архонта. Вместо того чтобы удивиться или ответить, он только наклонил голову.

— Ты уговорил царя разбойников сделать все это, чтобы защитить нас, — и вдобавок до того, как война начнется, нам позволено вести переговоры? Великолепно! А Зоприон на равнинах, где его терзают шайки разбойников… — Архонт, потиравший подбородок, хлопнул в ладоши. — Он будет договариваться, это точно. Гиппарх, назначаю тебя верховным стратегом. Передаю в твои руки силы государства. Пожалуйста, постарайся сделать все, чтобы не пользоваться ими.

Киний обнаружил, что вопреки всему ему приятно новое назначение. Он, конечно, надеялся ради некого равновесия получить этот пост: Мемнон, хотя и старше его, не участвовал в стольких войнах, — но ведь политика часто непредсказуема.

— Постараюсь, архонт.

— Хорошо.

Архонт жестом велел нубийскому рабу принести вина и показал, что нужны три чаши.

Киний посмотрел на Мемнона: тот был мрачнее грозовой тучи.

— Ты недоволен? — спросил архонт у Мемнона.

Голос Мемнона звучал спокойно:

— Очень доволен.

У архонта голос — чистый мед.

— Кажется, ты все же недоволен. Обижен? Считаешь, что стратегом должен стать ты?

Мемнон посмотрел на Киния. Пожал плечами.

— Может быть. — Он поколебался, но поддался гневу. — Я хочу вонзать копье в македонцев, а не прятаться за стенами, чтобы потом заявить о своей покорности! Что вы задумали?

Архонт оперся подбородком на руки; один его палец мимо виска указывал в небо. Волосы были подстрижены по последней моде, с завитками вокруг темени, что лишний раз привлекало внимание к его золотому венцу.

— Я смотрю на вещи здраво, Мемнон. Изящество этого плана в том, что македонцы потратят все свои деньги и будут умирать, а потом мы получим возможность политического выбора. Мы сможем, если я захочу, спасти бедного Зоприона — припасы, главный стан, откуда он бросает войска в бой, — а после с его помощью навсегда избавиться от разбойников.

С этими словами архонт посмотрел на Киния. На его губах играла злорадная улыбка — так улыбается маленький мальчик, понимая, что поступает нехорошо.