– Ах, вот про что намекал мне Остин, предупредив об осторожности. А чего мне теперь бояться, мальчик? Чего ждать… Вот только о вас всех беспокоюсь. Совесть нечиста.

– Господи! Если бы мне удалось сделать такое… Если бы хоть одно такое лицо вышло из-под моих рук… Я забрался бы на самую высокую гору и орал, надрывая живот: "Ты молодец, Жан-Поль! Ты – гений!" Вы тоскуете, дядя Йохи, и от этого несправедливы к себе.

– Друг мой, я люблю своего тайного внука. Знаешь – люблю. Как тебе объяснить, что это такое? Ну, умиление, жалость, желание защитить, не жалея себя. Буквально – закрыть от беды своим телом. Готтл – сын Тони, сын блестящей красавицы, совершенства… А похож на меня… Значит, все впустую, значит, красота, та, которую я хотел спасти, – смертна…

– Этот мальчик не сын Виктории? – удивился Жан-Поль.

– У Виктории нет женихов, насколько я знаю. Она вообще собирается остаться в монастыре после того… после моей операции… Но мы все втянули её в бесконечную цепь авантюр… Теперь ты знаешь, мальчик, как все это получилось… Тори – очень славная девочка, я привязался к ней, как к родной, все время обманываясь на сходстве, ловя себя на иллюзии – Алиса, Антония, Вика? – Бегущая в зеркалах моя детская возлюбленная… Но ведь это – конец. Точка. Каким бы прелестным ни был будущий ребенок Тори, он не будет похож на нее. На Антонию, на Алису, на ту погибшую под грузовиком малышку… Меня всю жизнь манили призраки… Иногда я совершенно ясно осознаю свое безумие…

Рассказ Пигмалиона произвел на Жан-Поля возвышеннно-удручающее впечатление. Как реквием Моцарта. Вот он ещё звучит, ещё живой, переполняя душу… Еще рвутся и плачут невыносимо прекрасные звуки… но и они иссякают. Тишина, пустота, конец. Он не заехал домой, как собирался, уж очень тяжело было на душе. И что-то бунтовало и вопило в подсознании должен, обязательно должен быть выход. "Я постараюсь найти его, Пигмалион. Ты обязательно подожди". Тем же вечером Дюваль вылетел в Штаты.

Антония отправилась во Флоренцию прямо с Востока. Покидала жаркую арабскую столицу с решимостью сразу же приступить к дальнейшему дознанию. Но уже в самолете поняла, что утратила весь свой поисковый задор. К чему все эти разоблачения, никому не нужные голые истины, вероятно, не слишком приглядные под безжалостными лучами правды. Плакать хотелось от того, что далеко внизу, где-то в зеленом полумесяце оазиса, окантовывающем бухту и напоминающем отсюда, с борта самолета, рисунок карты, остался дом на крутом берегу, утопающий в кущах цветущего сада. Остался принц Бейлим полурусский мальчишка Максим, так горячо, так страстно моливший её стать женой. Боже, как ни смешны брачные планы наследника мусульманской династии, как ни наивна его вера в победу, быть желанной все же очень здорово. И чрезвычайно печально ощущать себя взрослой и мудрой, заранее знающей "сценарий" этого внезапного романа. Вместо того, чтобы отправиться домой, ожидая звонков Бейлима, Антония летела во Флоренцию, торопясь увидеть графа Бенцони – единственного претендента на роль её настоящего отца.

К счастью, Лукка оказался дома. Следуя за дворецким в сад, где находился в эти часы граф, Антония издалека слышала веселые детские голоса. Она попросила не докладывать о её прибытии, собираясь сделать сюрприз. Но сюрприз получила сама – в виде счастливого деда, забавляющегося на лужайке с двумя внуками. Лукка, одетый по-домашнему – в легкий белый спортивный костюм, пытался удержать на двухколесном велосипеде шестилетнего мальчика, в то время, как девчушка лет четырех, хныча бегала за ними, стараясь схватить колесо.

Дворецкий остановился на почтительном расстоянии, не без умиления наблюдая идиллическую сцену и ожидая, пока делающий круг по лужайке граф не наткнется на гостью. Вот он увидел девушку, отпустил велосипед и бросился навстречу с распростертыми объятиями. "Это значит настоящий "сюрприз"", Антония никогда ещё не обнималась с Луккой, но неожиданная встреча подхлестнула радостные эмоции – она прижалась к его груди, с волнением вдыхая незнакомый запах, ощущая ладонями влажную ткань на его спине… неужели – отец?

Потом они сидели в "маленькой гостиной" – огромной комнате с колоннами и четырьмя окнами, начинающимися от пола – от двух мраморных ступеней, спускающихся в парк. Там, на лужайке, под присмотром слуги и няни все ещё продолжались гонки, только для малышки вынесли нарядный трехколесный велосипед.

На столике перед Антонией стоял набор вин "Дома Бенцони", фамильные же, по старинному рецепту выпекаемые бисквиты с орехами и вяленой хурмой и, конечно – широкая низкая ваза, полная фиалок.

– Нет, я не заезжала домой. Прямо с аэропорта к вам, Лукка, сообщила Антония, отмечая заинтересованность графа, все ещё не решавшегося спросить гостью о цели визита.

– Мы с Лаурой были очарованы тобой в Венеции. Конечно же, без участия А. Б. презентация просто провалилась бы. Но как ты отличилась на балу у Фолио! "Бог мой, да наша девочка стала заправской циркачкой!" – сказал я потом Алисе. – Лукка окинул Антонию внимательным взглядом. – Что, путешествие вышло удачным? Арабы оказались на высоте? Это не тот ли застенчивый мальчик, которого мы встретили на приеме в Париже?

– Он. Только оказался совсем не застенчивым, – с облегчением поддержала Тони приятную тему. – В марте ко дню рождения он прислал мне сказочный наряд Шахерезады, а теперь принимал, как королеву… И… нет, это право, смешно…

– Да что такое, говори, девочка! Он влюбился?

– И сделал предложение… Конечно, я не отношусь к нему всерьез… Но он такой юный и пылкий.

– Понимаю, понимаю… Его высочество очень легко понять. Вот только эти мусульманские дела… Если честно, сомневаюсь, что наследнику эмира дадут возможность удрать от ответственности… Он, кажется, единственный сын?

– Увы. И слишком молод, чтобы быть хитрым в достижении своей цели.

– Мужчина никогда не может быть слишком молод или слишком стар, чтобы не возжелать такую красавицу… – Лукка с явным удовольствием рассматривал Тони. – До чего же ты похожа на свою мать! Просто галлюцинации. – Граф опустил глаза, прогоняя из памяти вернувшееся прошлое. – Мы ведь тоже когда-то с Алисой были в Венеции. Очень давно. Задолго до твоего рождения.

– Лукка, вы очень любили мою маму? – тихо спросила Тони, но граф вздрогнул, как от выстрела. Потом достал из вазы фиалку и жадно вдохнул её аромат.

Тони смотрела на этого элегантного, красивого и доброжелательного человека новыми глазами, отмечая его внимание к себе, дружеское участие и случайно вырывающиеся фразы, которые мог бы произнести отец.

– Я очень любил Алису и она всегда будет женщиной моей жизни. Женщиной номер один… Пойми, это не умаляет достоинства Лауры и моих чувств к ней, но Алиса была единственной и незаменимой.

– Лукка, я теперь называю вас совсем запросто, на правах старой влюбленности в маму.. Скажите, вы ничего не хотели бы добавить к своим словам… Дело в том.. я недавно узнала, что Остин Браун – не мой отец. На лице графа отразилось столь неподдельное удивление, которое никак нельзя было спутать с замешательством или смущением.

– Как? Я всегда считал твоих родителей идеальной парой… Правда, я долго жил в Парме и по соображениям деликатности не поддерживал связь с Алисой… Мы увиделись лишь в то лето, когда ты познакомилась с лордом Астором… – заявление Тони явно озадачило графа.

– А, скажите, Лукка,.. Ну… Мама не могла выйти замуж за Остина уже будучи беременной?

Лукка грустно улыбнулся, вспоминая целомудренную ночь в Рио-де-Жанейро, проведенную с Алисой, и глубоко вздохнул:

– Увы, девочка… Если это и случилось, то осчастливлен отцовством был не я… Ах, как бы мне хотелось заполучить такую дочь!.. Предположить даже не могу… Мне казалось, что Алиса была сильно увлечена Брауном. Она не из тех женщин, которые умеют разбрасываться.

– Мне тоже жаль, граф… Честное слово – Остин Браун – великолепный отец. Я бы и не смела мечтать о лучшем. Да и в любом случае не смогу относиться к Остину по-другому… Но, уж если выбирать ещё одного отца, я бы выбрала вас! – Тони поцеловала графа и собралась уходить. Лукка все ещё пребывал в задумчивости, словно решал в уме сложную математическую задачу.