В возбуждении она размахивает руками и поминутно хватается за вьющиеся короткие волосы.

– В придачу, когда ее отец не вступился за нее и не хочет ее больше в жизни видеть, взрослую женщину запирают в исправительном доме, потому что она в Саудовской Аравии не может существовать без псевдоопекуна. Делаю выводы…

Она глубоко вздыхает и удивленно смотрит на арабских девушек, которые как справляются со всем этим в стране, дискриминирующей прекрасный пол до границ возможного.

– В Саудовской Аравии наказывается изнасилованная, а не насильник. А если в случае изнасилования женщина забеременеет, то она приговаривается к смертной казни, так, что ли? – вопросительно смотрит она в глаза саудовок, а они кивком головы подтверждают ее слова. – Это как-то все стремно! Почему вы с этим соглашаетесь? Не протестуете? Почему мир это одобряет?!

Никто не дает ей ответа. Возмущенная полька хватает свою абаю и, не прощаясь, уходит.

– Такое прятание головы в песок – это молчаливое согласие с беззаконными действиями, – тихонько подключается Аня. – Это согласие со всем беззаконием, которое здесь творится.

– Дорогая! Мы не можем говорить о бесправии, потому что нами правит закон шариата. Вот что! – решает все же Маха сказать что-то в защиту арабских женщин. – А шариат мы не одолеем!

– Если что-то не изменится наверху, то мы, такие маленькие червячки, ничего с этим не сделаем, – вмешивается юристка. – Система требует улучшения и модернизации, но наше общество чересчур слабо, чтобы это выполнить. Нет у нас никаких сил, никакого влияния!

– Почему ты так думаешь? – Марыся уже не выдерживает. – Это просто конформизм. Каждый ожидает чего-то чрезвычайного от кого-то другого, и в результате никто ничего не делает.

Снова воцаряется тишина. Аня потихоньку собирает свои вещи и направляется к выходу. Атмосфера гнетуще тяжелая, и, конечно, никто даже не думает притрагиваться к ужину.

Марыся не собирается щадить никого.

– А как там Марван? Не мог бы он помочь нашей подруге? – она смотрит прямо на хозяек, но они только закусывают губы. – Они ведь что-то чувствовали друг к другу, правда? – беспокоит их Марыся.

– Ты ведь знаешь, что он уехал! – шепчет Маха.

– Но мог и не уезжать!

– Он тоже пострадал, – сестра выгораживает трусливого парня.

– Да, конечно. Был изнасилован, но не сидит теперь в тюрьме. Он ни в чем не обвиняется, и никто его не посадит в исправительный дом!

– Разве это его вина? Ты знаешь так же хорошо, как и я, что в этом виноват закон, который дискриминирует женщин! Все мы пробовали с этим бороться, но до сих пор никакого толку, – Сафиха вспоминает об их совместной акции.

– Я сейчас говорю не о системе и правлении в этой стране, – Марыся чувствует, что должна выбросить из себя все это. – Мне плевать на шариат и все фатвы! Я говорю о чисто человеческих поступках. Почему Марван не вытянет свою девушку из этого ада? Почему он на ней не женится, когда это единственный способ, чтобы она оказалась на свободе?

– Сказал, что не может, потому что утратил к ней почтение. Нужно постараться его понять, – мать встает на сторону сына.

– Что?! – Марыся не может поверить в то, что слышит, а тем более в поддержку его низкого поведения. – Так пусть, по крайней мере, оформит фиктивный брак, а потом с ней разведется!

Ни Маха, ни Сафиха не реагируют на слова подруги, избегают встретиться с ее осуждающим взглядом.

– Что ж, наверняка вы также не хотели бы иметь такую опозоренную развратницу в своей целомудренной семье! – полька употребляет еще более крепкие выражения, поворачивается и в бешенстве выбегает из дома бывших подруг.

Магда всю долгую дорогу не произносит ни слова, и принцесса с ней не заговаривает. Ламия выглядит как труп, у нее серые губы и темные круги под глазами. Она сидит неподвижно, жизнь проявляется только в ломании худых длинных пальцев. «Неужели в ней проснулись угрызения совести? Несколько поздно. Желаю тебе, зловредная ты сучка, детоубийца, чтобы чувство вины сжирало тебя до конца жизни, – мысленно проклинает полька. – И чтоб ты, подлая баба, еще жила долго, очень долго». Девушка от ненависти сжимает зубы и тяжело дышит. «Если б я могла, то сама бы разбила тебе лоб! Не сомневалась бы и пяти минут, потому что ты самый дрянной человек, какого я в жизни видела. Нет! Не человек! Ты зверь!»

Она отворачивается к окну, чтобы не показывать своего возмущения, и смотрит на однообразную дорогу. «Когда уже этот Эр-Рияд? Когда мы доедем?» – спрашивает она себя. Она никогда не думала, что однажды так сильно захочет увидеть нелюбимый, построенный среди пустыни город, но теперь буквально считает километры. «Восемьсот, восемьдесят, – читает она на дорожном указателе. – Пятьсот шестьдесят. Неужели этот водитель ехал со скоростью восемьдесят километров в час?» – думает она, потому что время словно остановилось. Она заглядывает к шоферу и видит на спидометре цифру сто восемьдесят. «Действительно хороший автомобиль: вообще не ощущается скорость», – думает она, закрывая глаза и стараясь успокоиться. У нее есть план, который она обдумывала долгое время, но доработала его сегодня во время бессонной ночи. Однако, чтобы реализовать его, она должна доехать до Эр-Рияда. Магда надеется, что именно туда они направляются. «А если шейх захочет увидеть внучку где-то в одной из своих резиденций вне столицы? Что будет, если мы окажемся в палатке в пустыне? Оттуда уже не сбежишь». Сердце Магды бьет как молотом, когда она представляет сценарии трагедии. «Наверняка мы едем в Эр-Рияд, потому что движемся по главной автостраде, ведущей в сердце страны, – радуется она и решает: – Если замечу, что сворачиваем с дороги, то просто выскочу из машины».

У Ламии в голове пустота. Она ничего не обдумывает, ничего не хочет. Она согласна с тем, что даст судьба, потому что снова кто-то другой дергает за ниточки. «Я не хозяйка себе, поэтому мне на это плевать, – думает она. – Что будет, то будет». Каждую минуту она смотрит на свои ладони и ногти, проверяя, не осталась ли на них кровь. Она наверняка не думает о том, что совершила и почему у нее должны быть грязные руки. Она вычеркнула это воспоминание из памяти, чувствует только пустоту в животе и тяжесть на сердце. Она смотрит тупо перед собой. Не радуется, не грустит. Не замечает также, что ее подруга нервничает, потому что, наверное, вообще не отдает себе отчет, что едет с кем-то. Ее тело и душа – в коконе, мягком, волнистом, в котором она находится вне своих мыслей. Она закрывает глаза и большую часть пути пребывает в приятном летаргическом состоянии.

Когда Магда узнает улицу короля Абдаллы в центре Эр-Рияда, то выкрикивает:

– Стой! Остановись, разиня! – она бьет водителя по плечу, но тот не реагирует.

– Qif! Qif! – верещит она по-арабски, хватаясь за ручку. – Меня тошнит! Мне нехорошо!

Она театрально закрывает рот рукой, на что шофер недовольно кривится и быстро паркует машину у тротуара.

– Что ты вытворяешь? – принцесса очнулась от своего сна. – Что за комедия?

Она недоброжелательно смотрит на высаживающуюся девушку.

Полька всовывает голову внутрь и с ироничным выражением на лице наконец искренне признается, что думает о саудовке:

– Прощай, Ламия! Прощай, надеюсь, что никогда в жизни тебя больше не увижу! Ты злая чертовка! Такой подлой стервы, как ты, я еще не видела и надеюсь, что Бог, Аллах, за все твои поступки тебе отплатит. Желаю тебе от всего сердца!

Она поворачивается спиной к опешившей женщине и отдаляется от машины.

«Когда они уже отъедут?»

Магда с дрожью смотрит на лимузин, который по– прежнему стоит у бордюра. Через пару минут, которые, кажется, длятся вечность, большое авто медленно трогается и включается в движение. Магда пробует взять себя в руки, дрожащими пальцами застегивает пряжки абаи, плотно завязывает платок на голове и входит в «Электро» – многоэтажный магазин с товарами AGD[102]. «Здесь я в безопасности», – думает она. Она оглядывается вокруг и вздыхает с облегчением, видя одиноких белых женщин, делающих покупки. «Нам можно, – смеется она мысленно, – в одиночестве тратить деньги. Никто ни о чем меня не будет спрашивать и расспрашивать, почему при мне нет махрама, потому что самое главное – у меня есть деньги махрама». Она быстро вытягивает из сумочки свой маленький телефон и набирает номер.