Затем пришла весна. Был вторник, яркое солнце светило в окна, заставляя блестеть витающую в воздухе пыль и пускать зайчики на деревянные парты. На половине Энтони лежал открытый учебник, а рядом – лист бумаги с переводом, исписанный аккуратным угловатым почерком. Казалось, Энтони с головой ушел в работу, он смотрел вниз и хмурил брови. Если бы Сильвестр не читал под партой книгу Эразма, он не заметил бы, что делает друг.

У того на коленях лежал второй лист бумаги, по которому он лихорадочно водил заостренным куском угля. Сеть линий разлеталась по бумаге во все стороны, и из этой путаницы в мгновение ока получилась картинка. Сильвестру показалось, что он узнал в ней «Мэри Роуз», но в каракке были новые, незнакомые ему черты.

«Ты предатель! – пронеслось у него в голове. – Если ты не можешь забыть об этом, то почему утаиваешь это от меня, своего друга? Разве эта страсть не была у нас общей?»

Рассерженный Сильвестр не заметил, как отец Бенедикт взял палку и направился к их парте. Когда он замахнулся, было уже поздно. Палка со свистом рассекла воздух и с грохотом обрушилась на столешницу. Чернильница опрокинулась и черным потоком пролилась на аккуратно исписанный лист Энтони. Отец Бенедикт снова замахнулся и обрушил палку на руки Энтони. Рисунок выскользнул у него из пальцев и спорхнул на пол.

Сильвестр закричал. Энтони закусил губы и не издал ни звука.

– Вставай! – велел отец Бенедикт. На его ястребином лице набухли все вены. Энтони поднялся. Он стоял неподвижно, с прямой спиной – так же, как стоял, когда его дразнил Ральф или за него принимался отец. «Он герой!» – думал тогда Сильвестр, но Энтони был не просто герой. Выглядел он так, словно обладал способностью отстраняться и не чувствовать мучений.

– Подними это! – закричал декан.

Энтони присел, причем искалеченную ногу пришлось для этого отставить в сторону. Он настолько часто проделывал это, что даже в таком состоянии не утрачивал присущей ему своеобразной грациозности. Снова выпрямился, держа в правой руке листок. По всей тыльной стороне ладони тянулась полоса, набухавшая на глазах.

– Дай сюда!

На этот раз Энтони не подчинился. Он стоял и сжимал дрожащими пальцами раненой руки листок с рисунком корабля.

– Дай сюда, я сказал! – Голос декана стал угрожающе тихим. Когда Энтони не пошевелился, он снова замахнулся палкой.

– Нет! – плаксиво взвизгнул Сильвестр.

Декан, не обратив на него внимания, ударил Энтони по рукам. Мышцы дрогнули, кожа лопнула, но пальцы еще крепче сжали лист бумаги. Декан спокойно выпустил палку из рук и схватил бумагу. Послышался треск, лист разорвался. Сквозь стиснутые зубы Энтони застонал от боли.

– Корабль, – произнес декан, разглядывая рисунок. – И на это ты тратишь дорогой материал, который тебе выдали для кропотливого труда? Чтобы нарисовать корабль?

– Да, почтенный отче, – ответил Энтони.

– А ты знаешь, чего это будет стоить тебе? – Сжимая в одной руке разорванный лист с кораблем, отец Бенедикт замахнулся палкой, которую держал в другой руке.

– Да, почтенный отче.

Внутри у Сильвестра все сжалось. Декан побьет Энтони, прижмет голову и плечи к парте, будет со свистом лупить не только по постыдно обнаженному заду, но и по совершенно беззащитному достоинству. Разве порка – не меньшее из того, что заслужил Энтони за предательство их дружбы? За то, что утаил от него, что он по-прежнему мечтает о корабле?

Сильвестр прижал руки к животу. Ему было безразлично, чего заслуживает Энтони, больше всего на свете юноше хотелось защитить друга.

– Это я нарисовал! – крикнул он, сам едва осознавая, на что обрекает себя. – Энтони просто смотрел, потому что я его попросил.

Не глядя на Сильвестра, декан спросил:

– Это правда?

– Нет, почтенный отче, – ответил Энтони. – Это мое. Мастер Сильвестр не мог нарисовать это.

– Почему?

– Потому что так могу только я.

Взгляд декана опустился на разорванный рисунок. Некоторое время он разглядывал его, прищурившись, затем спрятал за пояс.

– Двадцать пять, – произнес он и схватил Энтони за плечо.

– А как насчет этого? – закричал Сильвестр, извлекая из-под парты книгу и протягивая отцу Бенедикту. – Я читаю запрещенную литературу, крамольную, как труды Лютера, и, наверное, это скорее заслуживает порки, чем пара безобидных линий на бумаге.

Не отпуская плеча Энтони, декан взял книгу и принялся рассматривать ее.

– «Похвала глупости», – прочел он название. – Дезидерус Эразм. И что в этом запрещенного? Этот Эразм – друг Томаса Мора, который заседает в королевском совете. А наш король тверд и непоколебим в вере. – Он вернул книгу Сильвестру. – Поверьте, мастер, если бы мне пришлось предположить, будто вы читаете еретические сочинения и являетесь посланником сатаны, я не стал бы марать руки, избивая ваше изнеженное седалище. Я сообщил бы о вас в Винчестерскую епархию, чтобы вас привязали к позорному столбу и сожгли на костре.

Казалось, аудитория затаила дыхание.

– Почтенный отче, – произнес Энтони.

– Что ты еще хочешь сказать?

– Можно мне получить назад свой корабль?

Другие мальчики захихикали.

Декан посмотрел на Энтони, но ничего не сказал.

– Вперед! – велел он. – Ложись на кафедру. – Он отпустил его плечо, но не толкнул. Энтони пошел сам.

– А вы выметайтесь, – сказал отец Бенедикт. – На сегодня урок окончен.

Мальчики в недоумении остались сидеть на своих местах.

– Я сказал, уходите! – прикрикнул на них отец Бенедикт. – Он получит свое наказание, но никому из вас я не позволю над ним потешаться.

Сильвестр понурился и вышел под весеннее солнце. Остальные давно уже опередили его.

Он поднял голову, увидел под козырьком школы Фенеллу и вдруг испытал смешное желание: броситься ей на шею.

– Где Энтони? – встревоженно спросила Фенелла, даже не поздоровавшись.

– Он его бьет! – вырвалось у Сильвестра.

– Кто? Декан?

Сильвестр кивнул.

– Двадцать пять ударов, причем не розгой, а этой ужасной палкой. Энтони рисовал под столом корабль… О, Фенелла, он лгал нам! Он не освободился от этого, он готов на все, как и прежде, лишь бы построить корабль!

И тут он с ужасом увидел показавшуюся из-за спины Фенеллы девушку – то была его сестра Джеральдина. Последний человек, которого ему сейчас хотелось встретить.

– Доброе утро, братец, – произнесла она. – Поскольку все остальные в этом городе мне безразличны, я хотела, чтобы ты первым узнал новость.

– Какую?

– Я уезжаю ко двору. – Джеральдина, ликуя, запрокинула голову, волосы выбились из прически. – Знакомый отца по адмиралтейству нашел мне место – при дворе королевы Екатерины.

– А как он мог освободиться от этого? – спросила Фенелла, продолжая разговор, как будто Джеральдины здесь вообще не было. – Для него это было бы все равно что освободиться от самого себя. Его корабли – это лишь крохотный осколок мира, который он понимает.

Сильвестр вынужден был признать, что она права. Более того, Энтони рожден строить корабли; у него талант, в котором с ним никто не может тягаться. Тот, кто не подпускает его к кораблям, отнимает что-то не у него, нет – он отнимает что-то у мира.

– Но мы не имеем права допустить этого! – воскликнул он. – Отец Бенедикт разобьет ему достоинство, он измочалит его, как тряпку!

Смех Джеральдины прозвучал неестественно, похоже, она была очень напугана.

– А он бесстрашен, господин декан, этого у него не отнять.

– Бесстрашен? – набросился на нее Сильвестр. – Потому что он послал нас на улицу и теперь мучает его там? Энтони доходяга, Джеральдина. А еще калека. Он не может защититься.

Небесно-голубые глаза Джеральдины расширились так, что стали видны белки.

– Кто бьет черта, тот острит себе кол.

– Энтони не доходяга и не калека, – произнесла Фенелла, по-прежнему не обращая внимания на Джеральдину. – Если он не защищается, значит, не хочет, а его достоинство у него не отнимет никто.