То есть обосраться было возможно, но выйти в сортир – нет!

Это сейчас принято громко объявлять в компании: «Ой, я пойду пописаю!» А тогда нет. Тогда это было государственной тайной.

И я терпел, скрипя зубами, обливался холодным потом, стремясь всеми силами удержать проклятый борщ внутри себя.

Не помню, как мне удалось довести ее до дома, скомкать прощание – какие поцелуи? Вы смеетесь! – и броситься куда-то стремглав, мечтая облегчиться.

Больше мы тогда не встречались. Мне было непереносимо стыдно.

А ведь жизнь могла пойти по-другому. Мог жениться со временем, если вдуматься. Я тогда был скор. Впрочем, я и сейчас скор.

Через десять или одиннадцать лет, не помню точно, Таня стала моей ВТОРОЙ женщиной. Но не женой. Об этом позже.

Короче, это была рука Провидения. Провидение иногда избирает такие анекдотические пути. В моей жизни было по крайней мере три случая, когда Провидение останавливало меня, и оно было всегда право.

Одна из дальневосточных любовей была странной, почти никакой. Ни свиданий, ни поцелуев. Девушку звали Оля, и она была дочерью второго секретаря крайкома партии. Мы виделись, когда она с родителями бывала у нас в гостях – на той же даче или на городской квартире. Как я потом понял, мой отец ухаживал за Олиной мамой – красивой крупной блондинкой, преподававшей в Университете то ли английский язык, то ли марксистскую философию. Но тогда мне и в голову не могло прийти, что у людей такого преклонного возраста могут быть амуры. А отцу еще не исполнилось 50.

Оля была высокой, стройной, с бледным цветом лица. Вообще вид у нее был немного болезненный. Моя матушка, заметив мое увлечение, стала вести незамысловатую пропаганду против Оли, намекая, что у нее туберкулез. Очень уж анемична.

Но в этой анемичности был особый шарм.

Борисов-Мусатов – вот. Оля была похожа на его картины, да и любовь наша тоже на них походила. Всё в дымке, в вуали, все немного загадочно. Мне казалось, что я ей не нравлюсь, она была «тиха, покорна, молчалива» и далее по тексту.

Однажды мы вместе летели в Москву на том же транспортном самолете. Это были такие марки: ЛИ-2, ИЛ-12, реже ИЛ-14. С пропеллерами. ЛИ-2 был аналогом американского «Дугласа». Внутри было пусто, по бортам тянулись низкие железные скамейки для десантников. Когда самолет разбегался по грунтовой полосе, сидеть на этих скамейках было большим удовольствием. Трясло дико.

В первый летный день самолет долетал из Владивостока до Хабаровска, заправлялся и летел дальше до Магдагачей. Есть такое местечко в Восточной Сибири, где-то между Читою и Благовещенском, кажется. Там был военный аэродром и маленькая гостиница для летчиков. Там мы ночевали, чтобы утром отправиться дальше.

Мы сидели с Олей августовской ночью в этих самых Магдагачах, смотрели на черное небо, усыпанное звездами, и нам было хорошо. По небу пролетал спутник. Я тогда впервые его увидел на небе – яркая движущаяся точка – и больше никогда не видел, кажется. И это был не простой спутник, а Первый. Шел 1958 год, я только что закончил школу и поступил в институт, а Оля ехала учиться в Москву. Мы расставались.

Потом мы встретились однажды в Москве, и между нами состоялось такое как бы объяснение – не впрямую, конечно, а как между нами водилось – по касательной. И я понял, что она ждала чего-то, но не дождалась. А я не решился. Впрочем, и это не более чем фантазия.

Первый курс в ДВПИ на электромехе совпал с первыми признаками оттепели. Хотя только что предавали анафеме Пастернака, за чем я наблюдал в газетах. Как ни странно для генерала, отец выписывал «Литературную газету» и еще кучу других. Но с «большой земли» вместе с тем приходили слухи о стилягах, о радикальном изменении моды, о новых танцах, одним из которых была т. н. «трясучка» – это когда партнер и партнерша, обхватив друг друга за талию и тесно прижавшись, начинали мелко вибрировать, практически не сходя с места. За «трясучку» удаляли из залов, куда мы ходили – к себе в ДВПИ, в Декаф, как его называли (Дом Красной армии и флота, что ли? – dm_lihachev поправит, если что), – в Дом культуры моряков (на Пушкинской?) и в другие институты.

Перед танцами в обязательном порядке надевались тугие плавки, чтобы не смущать, так сказать… Тогда мне была неизвестна точная, хотя и грубая, русская поговорка «Бабу хуем не напугаешь». Я считал, что напугать можно, особенно в танце.

Мне пошили в ателье брюки шириною 16 см внизу. Это было абсолютно революционно по тем временам, учитывая, что предыдущие мои клеши были на 40 см. Еще я попросил маму сшить мне модную клетчатую рубашку. Их шили из цветных клетчатых шарфов: покупали 3–4 шарфа из шотландки, распарывали их и шили такие рубашки навыпуск с разрезами по бокам. Амуницию дополняли китайские кеды.

Кеды – это был супер! Особенно черные. А если не китайские, а более цивилизованной мануфактуры, то совсем.

В таком виде я фланировал по Ленинской улице (ныне, по слухам, она снова называется Светлановской).

Учебу в институте как таковую не помню совсем. Отрывочные эпизоды типа того, как я сдавал экзамен по начертательной геометрии. Доцент Дунаев был страшным аккуратистом, на лекции притаскивал цветные мелки и чертил ими чертеж на доске – просто произведение искусства. Заметив эту слабость, я приволок на экзамен коробку цветных карандашей и выдал ими чертеж, от которого доцент чуть не задохнулся. Схватил мою зачетку и поставил «отл». Впрочем, чертеж был правильный.

Было много спорта: тренировки, соревнования, поездки по Дальневосточной зоне в составе сборной Приморского края. Среди мужчин, между прочим, не юношей. Кроме легкой атлетики, моего основного вида, – баскетбол, волейбол и футбол. Радиолюбительство в полный рост – паяльник, схемы, катушки, трансформаторы. Вы знаете, что такое – намотать силовой трансформатор? Стали появляться первые транзисторы. К ним относились скептически, никто не верил, что они способны заменить радиолампы.

Впрочем, я о любви…

Заключительная дальневосточная любовь была крутой и короткой. Мне удалось завладеть вниманием девушки, считавшейся одной из первых красоток Владивостока. Кроме того, она была на 3 года старше меня, ей был 21 год, училась она в Медицинском.

И звали ее Галя. С мягким украинским «г». Халя типа.

Фамилия тоже украинская, но я здесь без фамилий женщин.

Чорнии брови, карии очи… Совершенно не мой тип.

Однако соображения крутизны оказались сильнее. По моим тогдашним понятиям она была вполне взрослой женщиной. За ней ухаживал сам (!) преподаватель кафедры физвоспитания Клиндухов. Ему было вообще лет 25! Статный спортсмен, тоже легкоатлет, кудрявый блондин в узких брючках и немыслимо широком зеленоватом клетчатом пиджаке.

Стиляга, одним словом.

На одном из вечеров ранней весной я пригласил ее танцевать, потом еще раз, потом как-то оказался рядом, когда вечер танцев закончился, вышли на улицу и…

Пошел провожать, короче.

Перспектива проводов девушки во Владивостоке поздно вечером – прямо скажем, не из приятных. Нужно иметь некоторое мужество. Галя жила на Партизанском проспекте. Это если с Ленинской свернуть на Китайскую, подняться до Парка культуры, а потом идти вдоль его ограды куда-то в сопки. Тогда там было застроено лишь фрагментарно. И ни души кругом.

Тем не менее мы пошли и дошли до подъезда и поцелуев.

Обратно я летел как на крыльях. Целоваться с такой недостижимо взрослой женщиной! И я знал, что мало кто в этом крае мог угнаться за мною, если вдруг на меня нападут. У меня было 11,2 на стометровке. Но это если один. С девушкой не убежишь.

И далее я, превозмогая страхи, исправно провожал ее после каждого вечера, так что бедный Клиндухов позеленел, как его пиджак. И отпускал на тренировках в пространство злые шуточки. До соперничества он не опускался, этого не хватало – соперничать с сопляком-первокурсником! Но был задет.