Данная жгучая информация подтверждает версию о том, что Змей являлся существом энергетической природы; а главное - после прочтения её невозможно не увериться, что всё изложенное в былине - истинная правда.

В самом деле, казалось бы: ну чего в эпическом деле мелочиться? Почему бы повествователю не пойти по натоптанному прежними сказителями пути, и не ужаснуть слушателей тем испепеляющим пламенем, что изрыгали прежние драконы? Впечатление от мощного (неплохо, если ещё и вонючего) пламени, в сравнении с непонятными искрами, было бы куда более сильным, восхищение подвигом Добрыни - более горячим, а доверие к компетентности былинного повествователя - более уверенным; не он ведь только, все издавна так говорят. Нет; повествователь предпочёл красивому преувеличению скромную и уже тем красивую правду.

Так что, все прежние сказители и повествователи, мягко говоря, несколько приукрашивали истину?

Может быть, и не все, но - многие. Разве мы, по ходу данного исследования, в этом не убедились?

А почему и зачем они это делали?

Да хотя бы потому, что сведения о каждом из подвигов сообщались им теми самыми героями, которые и совершили тот или иной конкретный подвиг. А у каждого героя, хоть древнегреческого, хоть скандинавского, хоть самого что ни на есть нидерландского, имелся большой стимул приукрасить размеры своего необычайного героизма. А иной раз имелся и не менее большой стимул умолчать о некоторых аспектах своих подвигов. Ведь от исторических масштабов и внешней красивости совершённых героем подвигов напрямую зависело, на какой статут в современном ему обществе он может рассчитывать, и кого сможет взять в жёны: обычную, не престижную и бездоходную простушку либо - царевну-королевну. А когда, в зависимости от умения подать товар лицом, такой диспаритет цен - стесняться не резон.

Вспомним хотя бы Персея. Подплывшее морское чудовище уже открыло пасть, Андромеда кричит от ужаса, родители обнимают её и горько плачут, а герой с ними торгуется: 'Отдайте мне вашу дочь в жёны - и я её спасу. А иначе - видал бы я вас всех, со своих тапок с крылышками, уже вон в том плавучем гробу!' Естественно, что батюшка - царь сам вскричал про царство в придачу. А может быть, и не сам; может быть, в ответ на столь же настойчивое пожелание героя... Упомянуть о котором для нас и для истории он как-то не счёл нужным.

Так, или примерно так, действовали и другие древнегреческие герои. Не сошёл с проторенного ими пути и славный рыцарь Зигфрид. Вот и задумаемся: легко ли было решиться обычному, совсем не героическому повествователю сочинить в честь того или иного героя такую оду, какая могла бы герою не понравиться? Времена-то были нецивилизованные; клиенты - гневливые и буйные... Зачем мудрому барду рисковать своей талантливой головой? Лучше уж вдохновенно пропеть о том, как ловко и мужественно сносил другие головы воспеваемый им герой; смотришь, и перепадёт что-нибудь с геройско-царско-королевского стола.

Но Добрыня, хоть и происходил из княжеского рода, в князья не лез, с самого раннего детства предпочитая высокомудрой руководящей работе простую рядовую рукопашную. А каковы герои, таковы и сказители; и наоборот. Так что неудивительно, что многие русские былины пропитаны духом самоотверженного и искреннего служения Родине; в том числе и изучаемая нами. Нескрываемой целью автора этой былины является стремление рассказать, как и каким образом удалось Добрыне одержать победу над конкретным, всем известным и очень опасным врагом - Змеем. Автор сообщает всем отечественным бойцам, какими качествами обладает этот враг; к каким приёмам и уловкам, ради достижения собственной победы, он прибегает; мол, знайте, добры молодцы, и при встрече со Змеем, ради сохранения своей жизни и достижения важной для нас всех победы, учитывайте.

Происхождение необъяснимых по тем временам качеств Змея повествователю непонятно, но именно потому он считает нужным и важным описать их точно и правдиво. Сквозь текст былины слышится: может быть, вы, наши более разумные и развитые потомки, со временем сумеете понять и разгадать скрытый смысл уловок Змея, после чего побеждать заклятого врага станет немного легче, и Русь избавится от него навсегда.

Так чем же могли являться испускаемые Змеем искры?

Может быть, это - микромолнии, как проявление присущих тучам свойств накапливать запасы электроэнергии. Ведь Змей только что летал в виде тучи по небу, и к моменту начала боя не касался земли, не успел разрядиться; вот и старался не упустить возможности использовать в корыстных целях нацеплявшееся на него дармовое электричество. Но в этом случае искры вовсе не обязательно летели бы в Добрыню; и вряд ли бы их было много; скорее, дело ограничилось бы одной искрой, сошедшей со Змея в землю в момент его посадки. Так что искры, или микромолнии, вне зависимости от того, имели они электрическую природу или какую-то иную, генерировались самим Змеем.

Из чего становится ещё более понятно, почему Змей прилетел в тот момент, когда Добрыня купался в реке. (Хотя, скорее, Змей не прилетел откуда-то издалека, а 'перелетел' из потустороннего мира в наш. Проще говоря, материализовался перед намеченной им жертвой, сконцентрировался из рассеянного в пространстве состояния в зримый образ. Иначе Добрыня заметил бы его намного раньше, ещё во время длительного снижения 'пузыря' Змея с заоблачных высот, и в речку бы не полез). Выгода ситуации для Змея состояла не только в том, что Добрыня сам лишил себя оружия, но и в том, что лишился хоть какой-то защиты для своего тела от 'искр', а при этом ещё и надёжно 'заземлился'. Всё это убедило Змея в том, что победа достанется ему легко; вот он и не утерпел такого соблазна, решил воспользоваться выгодным для нападения моментом.

Кстати говоря, теперь понятно, каким образом уберёг Беовульфа большой железный щит во время его битвы с драконом. Стоявший на земле щит служил ему не только укрытием, но и надёжным заземлением. До самого же героя ни одна микромолния не долетала, все заряды через щит уходили в землю; отчего Беовульф, радуясь своему удачному изобретению, и посмеивался. А вот если бы дракон и в самом деле изрыгал из пасти жгучее пламя наподобие огромнейшей паяльной лампы, то Беовульфу, одетому в кольчугу и панцирь, пришлось бы удерживать тяжёлую раскалённую железяку щита ладонями в очень горячих железных перчатках. А когда корчишься от адской боли на личной сковородке, пусть и с двойным дном - щита и панциря, и чуешь запах собственной гари, то - не до смеха.

Змей по-прежнему 'сыплет искрою негасимою', Добрыне бегает от него по берегу, но 'нечего взять в белы ручушки, ему нечем со Змеищем поборотися!' И вдруг

'Увидал только молоденький Добрынюшка,

Увидал он на крутом на берегу -

Тут лежит колпак да земли греческой;

Он берёт тот колпак во белы ручки,

Он со той ли со досадушки великой -

Да ударил он Змеища Горынища:

Ещё пал-то Змей да на сыру землю,

На сыру землю пал - во ковыль траву!'

Источник [8] сообщает о весе запущенного Добрыней снаряда:

'Лежит тут колпак земли греческой,

А весу-то колпак буде трёх пудов'.

Источник [9] приводит ещё одно уточнение:

'Только лежит один пухов колпак,

Пухов колпак да земли греческой,

По весу тот колпак целых три пуда'.

Было бы логично предположить, что 'колпак земли греческой' появился на берегу реки не по прихоти рассказчика (зачем ему усложнять повествование случайными непонятными деталями), а был обронен либо забыт кем-то из тех, кто устроил привал на берегу реки по 'пути из грек'. Следующим логичным ходом уважающего себя учёного исследователя былин было бы - попытаться отыскать исторические свидетельства, чем же являлась эта самая 'земля греческая'. К сожалению, никаких сведений о компонентах и структуре 'земли греческой' ни один из толкователей былины не приводит. То ли никто из них не захотел утруждать себя нудной работой рытья в чужой 'земле', то ли эта 'земля', как и сведения о ней, канула в Лету вместе с разграбленной и сожжённой Византией. Вследствие чего те варианты былины, что дошли к нам в стихотворном виде (то есть - от народных сказителей), не стесняются сообщать, что колпак был полон именно 'земли греческой'. А во всех осовремененных прозаических пересказах ('научно доработанных' и 'творчески улучшенных' толкователями) 'колпак земли греческой' заменён либо на ком обычной земли, либо, чуть хитрее, на греческую шляпу, наполненную лично Добрыней прибрежной землёй или речным песком. Принципиальная разница между этими литературно-техническими доработками подвига Добрыни состоит лишь в количестве пудов шляпного наполнителя. Одни пересказчики повторили названную источниками [19] и [3] цифру три (наш основной рассказчик о весе 'греческой земли' не сказал ни слова). Другие увеличили пудность метательного снаряда до более весомой цифры пять, а 'греческую землю' заменили песком и камнями, собранными Добрыней с речного бережка.