– Ступай домой, мальчик. Ты меня утомил.

Амос отправился к фургону, в котором Лакомка жила вместе с животным, называемым ламой. Он принялся рыться в карманах в поисках редиски, которую заблаговременно для нее припас. Паренек как раз нащупал угощение, когда едва не столкнулся с Бенно. От неожиданности он беззвучно открыл рот.

Бенно рассмеялся:

– Я что, застал тебя врасплох, Амос? А мне-то казалось, что этого не так уж легко добиться.

Акробат привалился к стенке фургона и выгнулся так, что его ноги, обтянутые короткими полосатыми штанами, казалось, выгнулись коленками назад.

Амос пожал плечами, потом кивнул. Иногда, поглощая вместе со всеми еду, паренек садился рядом с Бенно, несколько раз он смотрел, как акробат выступает, но о нем как о человеке Амос знал мало, разве только то, что он дружелюбен и пользуется расположением женщин труппы.

– Мелина видела, как ты вышел из фургона мадам Рыжковой, – сказал Бенно.

Имя жонглерши акробат произнес с полуулыбкой, так как половине его лица мешал улыбаться шрам в уголке рта.

Амос расслабился, услышав имя Мелины. Он наблюдал за ее выступлениями, когда сидел у походного костра или через щель между портьерами из клетки мальчика-дикаря. Девушка ловко подбрасывала в воздух и ловила ложки, ножи, яйца и заколки для волос. Мелина была очень подвижной, а ее миленькое личико обрамляла копна рыжих вьющихся волос.

– Она говорит, что под влиянием мадам Рыжковой ты сильно изменился. Я полностью с ней согласен.

Бенно потянул за свои каштановые волосы, аккуратно связанные сзади черной лентой.

– Думаю, мне следует носить волосы собранными чуть повыше, как у тебя. Возможно, тогда и Мелина обратит на меня внимание. Что скажешь?

Амос нахмурился. Бенно рассмеялся.

– Не волнуйся, я шучу… Не над тобой, друг мой, а над собой! Мадам Рыжкова предоставила тебе возможность продемонстрировать всему миру, что ты пригож лицом, в то время как я…

Сокрушенно пожав плечами, Бенно прикоснулся к своему шраму.

Амос взглянул на шрам, оставшийся после кое-как зашитой раны. Из-за него лицо акробата до конца жизни будет искривлено в неприятной гримасе. Затем паренек взял Бенно за руку и отвел к фургону, в котором жила Лакомка. Он протянул акробату редиску, и тот скормил ее лошадке, а потом они вместе гладили по мордочке это низкорослое существо, обретая душевный покой.

Около часа прошло в полном молчании.

Наконец Бенно сказал:

– Я думал, что ты чудаковат. Я ошибался. Ты друг.

Акробат легонько похлопал Амоса по спине. Прежде так выказывал ему свое расположение только Пибоди.

Рыжкова начала учить его общению с клиентами. В основном это были женщины.

– История – это мужчина, – говорила она. – Будущее – это женщина. И вот они встречаются.

Когда женщины заходили в фургон, их пышные юбки, целые ярды шелестящей ткани, занимали половину свободного пространства. Под действием тепла, исходящего от трех тел, в тяжелом, спертом воздухе, наполненном дымом от горящих сальных свечей, фургон превращался в подобие сказочного святилища из снов. Амос заметил, что, заговаривая с мадам Рыжковой, люди часто начинали заикаться. Он тоже когда-то робел перед ней, но потом понял, что она добрая. Старушка прикасалась к рукам клиенток, когда гадала им. То и дело она произносила слова поддержки, вселяющие в них надежду.

Она умело задавала наводящие вопросы и выпытывала у женщин неприятные для них подробности:

– Чем правдивее вопрос, тем правдивее ответ.

Мужчины интересовались главным образом своими делами, видами на урожай и хотели знать наверняка, кто умыкнул свинью. Женщин же, за редким исключением, занимала любовь. Амосу больше нравилось работать с женщинами. Мадам Рыжкова их утешала, хвалила, подбадривала… Амос при этом вспоминал круглые щеки Мелины и ее проворные руки. Не мечтает ли и она о любви?

Когда женщина уходила, Рыжкова принималась бранить ее за глупость.

– Разве она сама не видит, что муж спит с женой другого? – Пальцем она упиралась при этом в Туз Кубков, лежащий на месте карты, управляющей настоящим. – Видишь воду?

Фонтанчики били из удерживаемого на весу таинственной рукой кубка.

– Знания. Общение. Реки лжи, которую оно производит.

Старушка рассмеялась. Амосу нравилось, когда выражение ее лица из сочувственного становилось презрительным, а потом его наставница всякий раз разражалась колким смехом.

Так минули месяцы. Амос учился, слушал и наконец стал тасовать колоду для мадам Рыжковой, очищать карты травяным дымом и убирать их в замечательную шкатулку после гадания. Он ел в компании Бенно, бросал украдкой взгляды на Мелину, спал по ночам у Пибоди, слушая, как хозяин возится со своими книгами либо читает нечастые письма, которые ему присылал Захария. Пибоди как-то отметил, что Амос стал больше улыбаться. Парень лишь пожал плечами.

– Ты врос в свою шкуру, – сказал Пибоди, распечатывая письмо.

Амос согласно закивал, но чувствовал, как внутри него разрастается пустота. Его словно бы растянули, сделали большим, но внутри он оставался таким же пустым, как и прежде. Все его сны все еще были пропитаны вонью сохнущих табачных листьев.

Когда минул ровно год с начала его ученичества, бродячий цирк, следуя в Филадельфию, встал лагерем на берегу реки Скулкилл. Над водой висел густой туман. Амос сидел на одной из откидных ступенек фургона Пибоди и наблюдал за тем, как Нат тащит от реки полные воды деревянные ведра. Вдруг скрюченная рука мадам Рыжковой схватила его и потащила к ее фургону. Ее рука больно сжимала его пальцы, и Амосу вдруг вспомнились куриные кости, разбросанные вокруг костра после обильного ужина.

– Ступай за мной. Пришло время узнать, кто ты такой, – заявила старушка.

Амосу ничего не оставалось, кроме как покорно следовать за ней. На противоположной стороне широкого круга, образованного фургонами и повозками, он заметил Бенно. Акробат ему подмигнул.

– Я прочитаю твою судьбу по картам. После этого ты перестанешь быть учеником.

В Кротоне они приобрели два невысоких табурета, но пристальный взгляд Рыжковой подсказал ему, что садиться надо прямо на пол. Старушка, надавив рукой, сжимавшей его плечо, принудила парня усесться на дощатый пол.

– Ближе к земле, – сказала она, а затем, погладив рукой доски пола фургона, добавила: – Для карт – то, что нужно.

Стены были завешены тканями так, словно мадам Рыжкова имела дело с очередным клиентом, вот только между складками ткани проглядывали портреты. Старушка махнула рукой в их сторону:

– Им будет приятно нас видеть. Я рисовала их всех по памяти. Исключение – Катерина. Моя Катя позировала мне. Тогда рука у меня еще не дрожала, а пальцы не были скрюченными.

Каждый портрет был вставлен в золоченую рамку.

Старуха пристально смотрела на Амоса, пока проводила ритуал очищения. Мадам Рыжкова вытащила пучок трав из не бросающегося в глаза кармашка на фартуке, подожгла его от свечи и принялась чертить дымом знаки.

– Сегодня ты расскажешь другим, что значит стать частью судьбы, – сказала она.

Старушка опустилась на пол, грохнувшись задним местом и бедрами о доски. Она вздрогнула, затем сложила ноги и посмотрела на Амоса. Парень подумал о том, что фургон не самое удобное жилище для женщины ее возраста.

– Ты знаешь, что твое будущее можно прочесть по картам, но рассказывать о том, что тебе сейчас станет известно, никому нельзя. Понятно?

Рыжкова хлопнула картой по полу. Паж Пентаклей. Молодой человек, черноволосый и смуглолицый, со звездой в руке будет символизировать собой во время гадания Амоса.

– Симпатичный. Правда? Похож на тебя. Такой же упрямый, но в то же время напуганный. Молодое тело, но старый разум.

Старушка постукала пальцем с острым ногтем по лбу Пажа Пентаклей, прежде чем перевернуть другую карту. Движения ее были столь стремительны, что Амосу трудно было за ней уследить.

– Королева Кубков. Много воды. Перемены. Ты мечтаешь. Я права? Чужая власть над тобою. Светлокожая женщина. Темные волосы. Светлые глаза.