Почти до краёв ведро. Примета людская подтвердилась: где маслёнок есть, там и рыжик ищи. Только сегодня наоборот получилось – Михаил Палыч за рыжиками пошёл, а вот и маслёнок тут как тут. Вообще-то сосновый маслёнок не очень, лучше всего тот, что при лиственнице растёт. Тот маслёнок достойный. Но в этих краях лиственницы нет, а на жарёху и такой сойдёт. Мариновать если, то лиственничный куда лучше – красивый он, мясистый, а сосновый блёклый какой-то, суховатенький. Хотя мариновать – это женское дело, и еда склизкая, ненатуральная. Солит же Михаил Палыч всегда только сам.

Надо, как вернётся, замочить первым делом кадушку – успела рассохнуться за пару месяцев, как пустая стоит. В банках же солить – над грибом издеваться. В стекле задыхается он, вкус теряет, тесно ему, а в кадушке – другой коленкор. Дерево, оно и есть дерево. К кадушке имеется у Михаила Палыча и крышка хорошая, специально чуток малая, чтобы рассол наверх пускала, когда грибы оседать начнут; и кусок мрамора по форме кирпича имеется, чтоб придавить. А сегодня вывалит он свеженькие эти грибки в большую бочку – заранее, знал будто, что наберёт, натаскал в неё из колодца воды, – и вечером будут сидеть всей семьёй во дворе, чистить.

Хорошие это минуты. Солнце зашло, но светло ещё будет долго; дела по хозяйству необходимые сделаны, жена, ребята, сам он – все вместе, все одним теперь заняты. Грибы в бочке помокли немного, и сколько бы их ни было, а до последнего кажется, что ещё ой как много: всплывают они, на поверхность рвутся, лёгкие потому что. И запах от них идёт… Михаил Палыч любит крепкие, предосенние запахи – как чеснок пахнет, укроп, и вот грибы какой запах имеют. Надёжный, сытный, придающий уверенность.

А потом постоят дня три, обязательно чтоб под гнётом и чтоб воду менять, выйдут горечь из них, яд, и можно солить…

Обошёл Михаил Палыч сопки. Хорошо, что не рубаху под штормовку надел, а свитер. Снял его, завязал узлом рукава и ворот – получился мешок. А ведро уже с горкой. Испачкается свитер, конечно, жена заворчит… Маслята, на то они и маслята, что скользкие, будто обваляли их в масле; а молоденькие-то какие! На многих снизу и пленочка ещё не лопнула. Да, Люда, скорее всего, мариновать таких красавцев захочет. Дело её. Маслята и обабки сдаст Михаил Палыч ей: на твоё, мол, усмотрение. А с остальными – сам.

Помаленьку стал возвращаться к деревне. С тихим счастьем представлял, как увидят его соседи с такой добычей, как всполошатся, побегут по его следам. Может, и больше наберут, но не в этом дело. Главное – он первый нынче, он грибной сезон открыл…

В осинничке по пути подобрал несколько подосиновиков. Они навроде обабков, только шляпка у них рыжеватая и ножка на срезе быстро синеет. Вот ещё на жарёху добавка.

После осиновой рощицы лес совсем пошёл смешанный. Тут и сосны, и ель кое-где, берёза, кусты всякие, ивняк даже, черёмуха. Солнца мало, трава чахлая, прогалины попадаются редко. Такие места любят волнушки. Так и есть. Мало, правда, но оно и понятно – ещё им не срок. Им заморозочка надо, когда листва полетит. Волнушка – позднего августа гриб. Но всё ж таки есть мала-мала. По краю шапки нежная у них бахрома, а на самой шляпке волны – загляденье просто. У рыжика тоже волны, но нечёткие, сливаются одна с другой, рябят, а у волнушки – оттого и волнушками гриб этот назвали – точно бы кто наслюнявленным оранжевым карандашом расчертил. Не шляпка, а картина целая.

Н-да-а, полный набор почти получился. Как в сказке какой или во сне. Вот бы груздя ещё настоящего… В те места и идёт теперь Михаил Палыч, приберёг на конец. Начал с лёгкого, с так себе грибка – с сухого груздя, а закончить поход мечтает царём грибов. Тьфу, тьфу, тьфу, загадывать здесь нельзя. Есть – есть, нет – и ладно. И так вот – грех жаловаться… Эх, а хотелось бы хоть один найти, для души. Поверх горки на ведре его так положить…

Снова ложки́. Лес всё смешанный, густой, земля мшистая. То ямки, то бугры, рытвины… Надо теперь очень внимательным быть. Груздь, он гриб капризный, ему, такому, и положено капризным быть. Красив он не волнами какими-нибудь, не цветом весёлым, как рыжик, и не вкусом славится даже, а есть в нём что-то, чего у других грибов нет. Сильный он. В руку возьмёшь и чувствуешь – груздь. А когда кочку вдруг заметишь, где он сидеть может, так душа ойкнет и замрёт, и на колени встанешь. Рыжик, обабки, маслята на кукырках режешь, а груздь – на колени обязательно надо. Как-то выходит так.

Михаил Палыч крадётся тихо и осторожно, наклонившись, заглядывает под кусты, пробует кочки палочкой. Волнуется, как первый раз, как ребёнок.

Пусто пока. Ох, неужели не даст лес для полного счастья…

Что-то вдалеке затрещало. Знакомо и однообразно, нехорошо. И стремительно приближается, нарастает, грозит придавить. Михаил Палыч выпрямляется, смотрит вверх, но неба не видно, его закрывают плотные, одна к одной, кроны сосен.

Звук обрывается резко, снова становится хорошо и спокойно… Та-ак, под этим кустом уже посмотрел…

И раздаётся хриплый, со сна неприятный голос жены:

– Миш, вставать пора. Слышишь? Опоздаешь ведь – у тебя дежурство сегодня.

– У-у, – тонко и жалобно, как-то по-детски простонал в ответ Михаил Павлович. Проснулся от этого, совсем не его жалобного стона; и уже своим, устало твёрдым, солидным голосом ответил жене:

– Встаю, встаю, Люда… Встаю.

Внезапно заводской вахтёр Рома Чеканов стал владельцем замка в Норвегии. Впрочем, слово «внезапно» тут, пожалуй, не совсем уместно: у Ромы и прежде были предчувствия, что в его жизни когда-нибудь произойдёт нечто невероятное. Эти предчувствия иной раз «позвякивали» в бытовых обстоятельствах его жизни, как бутылки в сумке весёлого бродяги.

Например, однажды, без копейки денег странствуя по стране, Чеканов оказался в Самаре. Там он заночевал со случайным товарищем, благо погода была жаркая, на лавочке в сквере. Поутру продавщица ларька, стоявшего неподалёку, предложила бичам отнести пустые коробки и прочую ларёчную дребедень на свалку и пообещала за это одарить каждого пачкой сигарет.

– Ну, что, каких вам сигарет? – спросила продавщица, когда её задание было исполнено.

– «Золотое Мальборо», – с важностью сказал Чеканов.

Продавщица выпучила глаза, как если бы собиралась отведать холодного квасу, но по нечаянности хлебнула кипятку. Товарищ Ромы сразу весь заюлил, точно все члены его были на шарнирах, и сказал, что можно, конечно, сигарет и попроще.

Откуда на языке у Ромы взялись такие слова – «Золотое Мальборо», он и сам не мог понять, но они были произнесены, и он с важностью надул щёки.

Продавщица насупилась и выдала Роме пачку «Петра I», а его товарищу, как тот и просил, попроще – «Приму».

Был в жизни Чеканова случай, когда его приняли за генерала. В компании мужиков он парился и выпивал в общественной бане, и кто-то из собутыльников в разговоре в шутку назвал Рому генералом: «Дескать, а ты, генерал, что по этому поводу думаешь?» Шутка, однако, получила неожиданное продолжение – когда Рома направился к парной, к нему подошёл неизвестный голый гражданин и сказал:

– Товарищ генерал, окажите честь – выпейте и с нами!

Тут голый мужик вскинул голову, втянул живот и замер, чтобы всем своим видом выразить уважение. Только что голыми пятками не прищёлкнул. Рома удивился такому неожиданному обороту, но предложение выпить, конечно, принял. А позже, когда уже сидел в компании, делегировавшей голого мужика на переговоры с ним, выяснил, что, услышав «товарищ генерал», обращённое к Роме, вся эта компания сразу решила, что он и есть самый настоящий генерал. Такой уж важный вид был у Ромы: пространные залысины, морщинистый многодумный лоб, а глаза – как поля, с которых убрали урожай и по ним уже погуливает снежок.

Да, Чеканов много чего повидал за неполные пятьдесят лет хождения по жизни и выглядел если и не как генерал, то как заслуженный пенсионер точно. Рос он без отца под небрежной опекой всевозможных сожителей матери – отец его на спор залез на заводскую трубу да и свалился с неё, когда Рома был ещё второклассником. В юности, бывало, Чеканов питался сусликами, добытыми им в волгоградских степях, разок отсидел за хулиганство, побыл пару годков мужем разгульной ткачихи, работал кем ни попадя и где попало, получая при разных обстоятельствах травмы различных частей тела, в перестройку был и малым предпринимателем, и мелкого пошиба бандитом, поживал некоторое время с учительницей географии, которая, как только забеременела от Ромы, уехала на пару неделек отдохнуть в Италию, да там и осталась.