восстановления нередко слабеющей связи с другими людьми и самой

жизнью. Поэтому читателю рекомендуется не только с удовольствием

находить грехи у коллег-философов, что всегда заманчиво и приятно,

но и попробовать применить к себе любимому, что трудно, но

несравненно более душеполезно (поэтому описание некоторых грехов

дается от первого лица). А уж если удастся посмеяться над самим

собой, то катарсис обеспечен.

1. Грех невежественной и доморощенной «гениальности». «Я не

такой, как другие мелкие людишки, хоть часто и вынужден это

84 Опубликовано в журнале: Вестник Российского философского общества.

2009. № 3. С. 58-63.

311

скрывать. Я намного умнее, глубже, талантливее. В прошлом, конечно,

были могучие мыслители, но я уже освоил и, честно говоря, превзошел

их достижения. А сейчас мне и сравниться не с кем. Читать жалкие

писания современников — пустая трата времени. Что они могут?

Почти никто даже не способен оценить величие моих идей. Как же

трудно донести до них всю глубину сделанных мною эпохальных

открытий! И ведь упираются, пытаются опровергнуть, смеются — все

от зависти и скудоумия. Как тяжело жить гению среди глупцов,

гиганту мысли среди лилипутов!»85

Распознать такой грех у выступающего несложно, достаточно

спросить, какие ему известны отечественные и зарубежные

современные работы по его теме, чьи недавние достижения (кроме

своих) он считает наиболее значимыми. Если интереса к таковым нет

вообще — плохой признак. Если же наблюдается готовность

ознакомиться с чужими результатами, соотнести с ними свои

изыскания, отказаться от привычного самолюбования — отрадно, грех

может быть изжит.

2. Грех сервилизма у философов прост, типичен и общеизвестен,

как взяточничество, распилы и откаты у чиновников. «Чего

изволите’с?» — вот руководящий принцип для соответствующего

«творчества» (точнее, «креатива»). Восхвалять и оправдывать в любых

ситуациях тех, из чьих рук кормишься, придумывать для них новые

словосочетания, легитимирующие их власть и режим — то, что еще

Маркс презрительно называл «идеологией» как проплаченным

сознательным или бессознательным обманом, манипуляцией

85 Не могу не поделиться восторгом от общения с одним из участников

конгресса. На одном из обсуждений был поставлен вопрос о том, кто, где и

когда сделал в философии настоящее открытие — многократно и разными

способами проверенное, получившее общее признание, закрывшее споры,

вошедшее в качестве непреложной истины в учебники и справочники,

ставшее основой для дальнейших исследований (см. об этом мою статью в

Вопр. филос., 2008, № 3). Ничтоже сумняшеся, этот уважаемый коллега

встал и объявил, что именно он сделал такое открытие, суть которого в том,

что «Гегель — предтеча генетики и истинный создатель диалектического

материализма». В своем же докладе он обогатил слушателей новым

методом познания, для которого я даже придумал имя —

палеоинтроспекция. Звучало это примерно так: «Как объяснить весь ход

мировой истории? Надо понять изначальный акт. Я сел и стал представлять

себе, как я дикий и голый в пещере стою над оленьей тушей и хочу

завладеть красивой молодой самкой. У меня в руке камень, а у врага –

палка. Я так ясно все это представил, что сердце застучало, кровь хлынула

к голове, я покрылся испариной и тут же раскрыл первоначальный акт, и

передо мною открылся весь ход и смысл человеческой истории!»

312

сознанием. Такие криэйторы-идеологи длятся на «допущенных» и «не

допущенных к столу» (Ф. Искандер).

В постсоветскую эпоху имеется лишь абсолютное меньшинство

«допущенных», которые кучкуются вокруг финансируемых властью

бумажных и интернет-изданий, многочисленных «палат», «фондов»,

«комиссий», «клубов» и «институтов». В кулуарах они обычно

бравируют цинизмом и с важным видом намекают на свою вхожесть

в высокие кабинеты.

Крайне любопытен антропологический тип идеолога (обычно

невежественного, невнятного и вымороченного догматика, см. ниже),

который «к столу не допущен», а таких — подавляющее большинство,

особенно в провинции. В своих речах и текстах этот «идеологический

планктон» умудряется сочетать вдохновенную апологетику всего

«нашенского» (от духовности-соборности до коммунизма, Сталина и

ГУЛАГа), поношение всего чуждого, западного, от «прав человека» до

«дерьмократии», с еле скрываемой обидой на «оккупационную власть»,

которая, в сущности, виновна лишь в том, что отлучила этот

многочисленный слой от привычной советской кормушки.

Случаи впадения в грех сервилизма известны, а случаи

освобождения от него — нет. Любые дебаты с такими идеологами

бесполезны и небезопасны. Отходим в сторону.

3. Грех перманентного соскальзывания. «Расскажу-ка я им это…, а

потом то…, а теперь вот еще случай вспомню…, но ведь есть совсем

другие подходы!..., а в книжке недавно прочитал такую мысль…, а

в газете такой-то вот о чем пишут…, как-то раз мне говорит один

министр…, тут на днях я был на одном заседании…, если же

рассмотреть вопрос с другой стороны… ну вот, опять время кончается,

и почему всегда кто-то недоволен? Опять этот зануда требует

сформулировать какой-то вывод. Ладно, придется рассказать еще

несколько баек…».

Философ с таким грехом не имеет плана изложения, не может

сформулировать свои главные тезисы, не способен фокусировать свое

и чужое внимание на одной проблеме. Он с «легкостью мысли

необыкновенной» (Гоголь) перескакивает с темы на тему, обожает

рассказывать случаи из жизни, вспоминать про встречи с «великими»,

читать нравоучения, воспроизводить чужие мысли. С ним невозможно

и не нужно спорить, уцепиться не за что.

Можно попробовать помочь такому философу освободиться от

греха: попросить его сформулировать один—два главных тезиса и

привести их обоснования, затем при последующих попытках

соскальзывания каждый раз возвращать его к этой просьбе. Ответный

гнев обеспечен, а успех предприятия отнюдь не гарантирован. Зато

становится ясно, насколько данный случай (не)излечим.

313

4. Грех невнятности бывает трех типов: «косноязычие», «темная

речь» и «птичий язык». При косноязычии мысль если даже

присутствует, то никак не может быть донесена до слушателей,

поскольку говорящий не владеет нужными понятиями, схемами,

категориями, не умеет построить ясные синтаксические конструкции,

связанные между собою логически. Темную речь с извилистым

синтаксисом, красивостями, метафорами, отсылками к классике или

экзотическим источникам обычно используют для сокрытия скудости

мысли и отсутствия обоснованности суждений. Птичий язык

выполняет функцию статусной сегрегации, позволяет «посвященным»

чувствовать себя возвышающимися и отделенными от толпы профанов

— всех тех, кто такой терминологией не владеет.

Нельзя утверждать априорно, что за косноязычием, темной речью и

птичьим языком всегда скрывается полная пустота. Но даже если там

кроется свежая и сильная мысль, неспособность ее донести до

большинства присутствующих остается философским грехом —

невнятицей.

Терапия возможна только при наличии действительного настроя

самого философа научиться говорить и писать ясно. Первые

простейшие рекомендации: строить короткие предложения с

подлежащим и сказуемым, следить за логическими связками между

суждениями, по возможности, заменять все иностранные слова