«Гараж, Лаукама? Это Харьюнпя, привет...»

«Да?»

«Я нахожусь в судебно-медицинской экспертизе. Со мной был Сёдерхольм на машине, но его вызвали на другое дело. Я на вскрытии. Не мог бы ты прислать сюда кого-нибудь за мной?»

«А-а-а. Подожди минутку... послушай, здесь всего один автомобиль, и тот баз шофера. Если подождешь часок, то пришлю».

«Не нужно. За это время я доберусь и пешком. Я после ночного дежурства...»

«Ничего не поделаешь. Комиссар патрульной службы уехал куда-то с Лепоненом, а Витикка на объезде с курьером. Такие вот пироги. Подожди или добирайся трамвайчиком, а то и пешочком, хе-хе».

«Ну ладно, оставим это дело... Чтоб ты в дерьмо вляпался...» — добавил Харьюнпя, прежде чем бросить трубку, и только на улице понял, что девушка на коммутаторе в судебно-медицинской экспертизе слышала это. От стыда у него заломило затылок. Он обернулся и окинул взглядом здание, но никто не смотрел ему вслед.

Подходя к Маннерхейминтие, Харьюнпя уже не сердился на Лаукама. Не виноват он, что руководство уголовной полиции не может отстоять свои интересы и добиться, чтобы им выдали нужное количество машин. «Рейндж-роверов», длинноносых «вольво» и подобных им автомобилей было в достатке лишь в тех подразделениях, руководители которых умели льстить и ходили на нужные обеды. В уголовной же полиции жили потихоньку, не спеша. Там пользовались предельно заезженными «фольксвагенами» и «ладами», на ремонт которых тратили такие суммы, что на них можно было обновить весь автопарк. Примерно половина автомобилей стояла всегда на ремонте, так что с транспортом было туго.

Харьюнпя не стал добираться до перехода. Он отважно двинулся через Маннерхейминтие, но вынужден был остановиться на середине улицы, недооценив скорости приближавшегося автобуса. Он весь сжался, сунул даже руку в карман пиджака — так надежней, ближе к себе. Кончиками пальцев нащупал фарфорового слоника. Слоник изменился, словно бы стал меньше, фарфор загрубел и потрескался. Харьюнпя вдруг пришло в голову, что слоник умер у него в кармане, так ни разу и не побывав на свету. Мощная жестяная стена синего автобуса пронеслась мимо всего в полуметре от его лица. Харьюнпя чуть не задохнулся от выхлопных газов. Он помнил, что хоботок у слоненка, принадлежавшего Эдит Агнес Рахикайнен, был надломлен, а сама она умерла. Полуприцеп пронесся за его спиной, спереди пролетел другой автобус. Он вспомнил, во что может превратиться человеческое тело под двумя парами колес, и содрогнулся от своего легкомыслия. Смерть на дороге была, по его мнению, самой глупой и никчемной из всех смертей, ибо она была всего лишь следствием неразумного поведения человека на улице и допущенных им при этом мелких небрежностей.

Остановка в потоке транспорта произошла так внезапно, что Харьюнпя еще секунды две продолжал стоять посреди улицы с зажмуренными глазами. Почувствовав, что шум прекратился, он выдернул руки из карманов, перебежал через все полосы движения и, не оглядываясь, перелез через ограду трамвайной остановки. Переводя дух, он уже предвидел, как недоуменно уставятся на него прохожие. Он чувствовал их недоброжелательство и осуждение, он не смел оглянуться. Он даже попытался вообразить, что на остановке стоит убийца Континена — хотя бы вон тот мужчина с коричневой кожаной сумкой в руке, или та сильно накрашенная девица. На дальнейшее, однако, фантазии у него не хватило. Он знал, что убийцу нужно искать среди крепких здоровяков, живших на разные пособия, — среди тех, что шагают тебе навстречу и, поравнявшись, цедят сквозь зубы: «Жизнь или кошелек!»

Добравшись наконец до места и доставив содержимое сумки в Центральную уголовную полицию, в отдел по исследованию отпечатков пальцев, он заехал еще на Софиянкату и переписал на машинке рапорт о вскрытии, наделав кучу опечаток. Без четверти два Харьюнпя добрался наконец до своей квартиры. Он не прикоснулся к бутербродам, приготовленным для него Элизой, — только выпил два стакана молока. Он не смог заставить себя принять душ, не говоря уже о том, чтобы вычистить зубы. Сев на край кровати, он стянул с себя верхнюю одежду и даже носок с левой ноги — на большее его не хватило. Он рухнул на кровать, укрылся с головой одеялом и погрузился в тяжелый, близкий к беспамятству сон.

Проснулся Харьюнпя только в восемь вечера. Он проснулся оттого, что Паулина дергала его за нос. И это хорошо удавалось ее маленьким пальчикам.

В среду Харьюнпя пришел на работу раньше обычного. Было чуть больше семи, а рабочий день начинался без четверти восемь. Идя по узкому, точно кишка, коридору, Харьюнпя подумал, что даже с завязанными глазами отыскал бы. свое рабочее место. Он ощутил донесшийся из конца коридора аромат крепкого кофе. Значит, девушка-курьер была уже на месте.

Собственно, какая она девушка — Пауле было уже тридцать лет. Смешливая, с огненно-рыжими волосами, стройными ногами и невысокой крепкой грудью, Паула не была писаной красавицей, но какое-то своеобразное очарование в ней явно ощущалось. Поэтому, естественно, все мужчины из отдела по борьбе с насилием крутились вокруг нее.

— Доброе утро, — сказал Харьюнпя, вернее, не сказал, а чуть ли не пропел.

— Морнинг, морнинг, мальчик Тимо...

Если бы на месте Харьюнпя оказался кто-нибудь другой, он наверняка подхватил бы этот игривый тон, но Харьюнпя всегда было неимоверно трудно заговорить с посторонней женщиной на какую-либо иную тему, кроме работы. А кроме того, он был безусловно верен своей жене. Происходило это не из-за каких-то благородных принципов, а оттого, что ему было страшно даже подумать о скандале и неприятностях, следующих за разоблачением.

Харьюнпя налил им обоим крепкого кофе и положил в свою чашку много сахара. Паула листала «Ууси Суоми»[13], а Харьюнпя разглядывал ее колени.

Он вновь обрел душевное равновесие. Он был спокоен, задумчив и категорически не желал вспоминать того мужчину, который накануне плакал в судебно-медицинской экспертизе.

Открыв кабинет Норри своими ключами, Харьюнпя вошел в него, вытащил нижний ящик стола, где Норри обычно хранил самые трудные дела, и достал пластмассовую папку.

Она оказалась удивительно объемистой, хотя прошли всего сутки. Харьюнпя сел не в кресло Норри, ибо чувствовал, что тому не понравилось бы это, а на деревянную скамейку у стены. Раскрыл папку. Дело квалифицировалось как убийство. Это подтверждалось как самим фактом происшедшего, так и его жестокостью. Изложение обстоятельств было сухим и кратким — здесь для Харьюнпя не было ничего нового, кроме того, что из только что полученной Континеном пенсии не обнаружено ни марки и что телевизор был поставлен на пол, а не упал во время борьбы, как поначалу предположил Харьюнпя.

Норри и Монтонен допросили семерых человек: дворничиху, двоих соседей и четверых приятелей Континена. Однако допросы не дали ничего существенного. Они только подтвердили, что Армас Калеви Континен был убит в прошлый понедельник, предположительно во второй половине дня, скорее — ближе к вечеру. Нехотя Харьюнпя пролистал бумаги до конца. Чего тут только не было: имена и фамилии, номера телефонов, слухи, результаты опроса людей, подробный перечень вещей в квартире убитого. Даже содержание мусорного ведра вплоть до обгоревших спичек, и Харьюнпя посочувствовал тому, кто выполнял эту работу. На минуту он представил себе, как Норри, опустясь на корточки, разглядывает зловонные остатки, и эта картина позабавила его, ибо Норри во время еды заворачивал даже пончик в салфетку, чтобы не запачкать пальцев.

По количеству бумаг Харьюнпя понял, какую большую работу проделали Норри, Монтонен, Хярьконен и Тупала, — домой они попали, конечно, только после полуночи. Прочтя все документы, Харьюнпя пришел к выводу, что убийство Континена было еще одним типично финским преступлением — убийством на финский манер. Все имевшие к нему отношение — жертва, свидетели, окружение и, конечно, виновники преступления — принадлежали к малочисленным общественным группам. Это были люди, получавшие маленькую пенсию или мизерное жалованье, заросший волосами пьяный сброд, больные или слабоумные, мелкие мошенники или бродяги, снующие вокруг отделов социального обеспечения. Из тех, что собираются на углах, едят сосиски на вокзале и одним своим видом приводят в ужас консультантов-бизнесменов, чиновников и банковских барышень. Из них состоит клиентура отдела по борьбе с насилием, это бедолаги, которые, убив человека, сами удивляются: «Как же... как... как я ухитрился это сделать?» Однако данное убийство отличалось от убийств такого рода тем, что ему сопутствовало ограбление, убийц было двое, и орудие убийства — не пуукко.