Кристина отшатнулась, почувствовав запах дешевого одеколона и пота от давно не мытого тела.

– Что… Что вам нужно?

– Хочешь «познакомиться» с моим умелым пальчиком? Машина на стоянке, у меня есть сто евро и самый большой…

Женщина вздрогнула от отвращения и инстинктивным жестом проверила, до конца ли застегнуты пуговицы на ее блузке. У нее закружилась голова, и ее бросило в жар. Она оперлась ладонью о стену:

– Отвалите…

– Ну же, куколка, не говори, что не любишь делать всякие развратные штучки… – не унимался мерзавец.

– Оставьте меня в покое…

Происходящее напоминало кошмар наяву: этого типа наверняка задержали за сексуальные приставания, а он прямо в комиссариате нашел себе новую жертву – и в гробу видал всех полицейских! Двери лифта открылись, и вышедший из кабины мужчина в штатском прикрикнул на негодяя:

– Пошел вон, Гектор! – Затем он посмотрел на журналистку. – Вы – Кристина Штайнмайер?

На вид ему было около тридцати. Карие глаза, густые вьющиеся волосы и несколько вялый подбородок… В прошлый раз она встречалась с другим полицейским. Впрочем, галстук у этого оказался таким же уродливым…

– Лейтенант Больё, – представился он. – Пойдемте со мной.

Он открыл магнитной карточкой двери лифта, они вошли в кабину, и Кристина отодвинулась к дальней стенке. Она чувствовала взгляд своего нового знакомого и пыталась держать себя в руках, не показывать, что это ее нервирует. Полицейский, судя по всему, считал, что беззастенчивое разглядывание людей является неотъемлемой прерогативой его профессии. Выглядел лейтенант паршиво: мешки под глазами и разочарованно-брезгливое выражение лица свидетельствовали о том, что сыщицкого азарта у него уже поубавилось.

Кабинет Больё находился на третьем этаже. Он снял со стула стопку бумаг, чтобы посетительница могла сесть, и ответил на телефонный звонок – разговор был коротким и односложным.

– Прошу меня извинить… – обратился он затем к радиожурналистке.

Сожаления в его тоне она не расслышала. Этот человек не моргая смотрел на нее круглыми, чуть навыкате глазами, намеренно выдерживая паузу, а потом спросил:

– Скажите, мадемуазель Штайнмайер, у вас в последнее время были какие-нибудь личные проблемы?

Вопрос застал ее врасплох.

– О чем вы? – не поняла женщина.

– Меня интересует, всё ли у вас в порядке.

– А какое отношение это имеет к делу? Меня ведь пригласили, чтобы поговорить о письме, верно?

– Именно так.

– Вот и давайте говорить о деле, а не о моей личной жизни.

Больё одарил ее хмурым подозрительным взглядом:

– Что вы делали двадцать четвертого декабря? Были одна или с семьей?

– С моим женихом…

Лейтенант никак не отреагировал, и Кристина сочла нужным добавить:

– Мои родители пригласили нас на рождественский ужин.

Она поудобнее устроилась на стуле, лихорадочно соображая, стоит ли говорить, что какой-то мужчина достает ее по телефону и о моче на коврике. «Не лучшая твоя идея, милочка», – съязвил внутренний голос. Ее собеседник выглядел не слишком восприимчивым. Интересно, коллега рассказал ему, чем она занимается? Видимо, нет, хотя это вряд ли помогло бы…

– Очень хорошо. Давайте поговорим о письме, – продолжил полицейский. – Его бросили в ящик двадцать четвертого декабря, так?

– Да. Мы собирались на обед с родителями Жеральда, опаздывали, нервничали…

– Письмо было в конверте?

– Да. Я отдала его вашему…

– Моему коллеге, знаю. И вы не имеете ни малейшего представления о том, кто мог его написать?

– Нет. Мы обошли соседей, потому что решили, что произошла ошибка и письмо предназначается одному из жильцов дома.

– Да, конечно. А что думает об истории с письмом ваш жених?

Кристина заколебалась – отвечать на этот вопрос ей не хотелось.

– Ему не очень улыбалось расспрашивать незнакомых людей в праздничный вечер.

Больё вздернул брови:

– Ммм?..

– Он не хотел еще больше опаздывать, – поспешила пояснить Штайнмайер.

– Понимаю… А в остальном между вами нет разногласий?

– Конечно, нет. К чему этот вопрос?

– Вы во всем согласны друг с другом? Никаких споров, никаких ссор?

– Я не понимаю, как это связано с письмом…

– Прошу вас, ответьте.

– Повторяю: у нас все в порядке. Мы скоро поженимся.

– Поздравляю! – Полицейский улыбнулся. – И когда же случится это радостное событие?

У Кристины появилось неприятное ощущение, что Больё расставляет ей ловушку. Но зачем?

– Точную дату пока не назначили.

Лейтенант многозначительно вздернул брови и кивнул с отсутствующим видом, как будто скоропостижно заболел раздвоением личности. Его собеседница тут же пожалела о своей откровенности: она ничего не знает об этом человеке, он может неправильно истолковать ее слова.

– Послушайте, – сказал он, помассировав веки, – ни двадцать четвертого, ни двадцать пятого, ни сегодня не было зарегистрировано ни одного самоубийства – что не может не радовать. Это почти подвиг, уж вы мне поверьте. В праздничные дни склонные к депрессии люди погружаются в безысходную тоску и нередко совершают непоправимое. Одиноким приходится нелегко.

Кристина могла бы ответить, что она вообще-то в курсе и даже сделала передачу на эту тему, но поостереглась перебивать полицейского. Пусть он доведет мысль до конца.

– Но в этом году – аллилуйя! – ничего, niente. Самоубийство – совсем не развлечение, уж я-то знаю! – заверил ее мужчина.

Журналистка почувствовала глубокое облегчение. Ни одного самоубийства… Просто груз с души свалился. Раз ничего не случилось, она ни в чем не виновата. Телефонному мучителю не за что ее обвинять.

– Так вы сумеете разыскать женщину, которая написала письмо? Возможно, она пока жива, но ее жизнь все еще в опасности. Я права? – спросила Штайнмайер.

– Ммм… Вы так думаете?

– Да. А вы не согласны? Я, конечно, не психолог, но… письмо – не шутка и не розыгрыш.

Полицейский встрепенулся:

– С чего вы взяли?

– Не понимаю…

– Почему вам в голову пришла мысль о розыгрыше?

Кристина помрачнела:

– Не знаю… пришла, и всё.

– Вы считаете, что кто-то мог сочинить идиотское письмо и не поленился зайти в ваш дом, чтобы бросить письмо в ящик? – Больё развел руками. – Зачем кому-то так поступать? Вам не кажется, что это несколько… странно?

Кристина нахмурилась, различив в его голосе новые нотки.

– Наверное… не знаю. Я просто высказываю гипотезы.

– В таком случае, не логичнее ли будет предположить, что некто написал письмо, желая привлечь к себе внимание?

– Да, конечно, но одно не исключает другого.

– Некто – сознательно или неосознанно – хочет, чтобы о нем… или о ней… говорили, посылает сигнал бедствия…

Женщина напряглась. Она вдруг поняла, что лейтенант не просто отвлеченно рассуждает – он к чему-то ведет. Сужает круги и вот-вот выдаст истинную цель встречи.

– Мне жаль, – мужчина наклонился вперед и бросил на посетительницу внимательный взгляд исподлобья, – но ни на бумаге, ни на конверте мы не обнаружили никаких отпечатков – кроме ваших. Каким печатающим устройством вы пользуетесь?

– Что-о-о?! Да о чем вы? Вы же не думаете, что…

– Скажите, мадемуазель Штайнмайер, свадьбу решил отложить ваш жених? Он хочет взять паузу? У него возникли сомнения? Он не заговаривал о… разрыве?

Кристине показалось, что она ослышалась:

– Конечно же, нет!

Лейтенант повысил голос:

– У вас уже были проблемы с психикой? Не лгите! Я легко могу это проверить.

Пол ушел из-под ног журналистки. Мерзавец с самого начала к этому подводил. Кретин, он считает, что письмо написала она! Принимает ее за психованную мифоманку!

– Вы намекаете на то, что я сама сочинила эту галиматью и потом принесла письмо в полицию? – уточнила женщина.

– Я ничего подобного не говорил. – Глаза сыщика блеснули, и он наклонился еще ближе. – Но, возможно, я угадал?