Он вспомнил строки из стихотворения своего соотечественника:

Затем он перевел взгляд на вторую женщину, чертовски красивую и очень бледную. Она смотрела в никуда и нервно покусывала нижнюю губу, а потом встала, резко оттолкнув стул.

Малышка в ярости… Отлично. Все идет, как было задумано. Хотя, на его вкус, все получилось слишком просто. Он не пошел следом за красоткой – его целью была не она, а та, другая, которая привлекла своим криком внимание всех посетителей.

Кристина Штайнмайер. Ему назвали это имя, дали адрес и сообщили множество деталей. Он коснулся рукой ширинки. Его заводила мысль о том, что ей предстоит пережить в ближайшие дни. Эта дрянь понятия не имеет, что ее ждет.

Мужчина получил деньги, а скоро получит и удовольствие – во все времена, при всех режимах для таких как он находилась работа. Для способных и «вдохновенных» практиков. Он умел вырвать признание у любого, любыми средствами и в любых условиях. Как-то раз, очень давно, он пытал одного типа на его собственной кухне в крошечной современной квартире в Амстердаме. Он тогда пришел с пустыми руками, без своих привычных «инструментов», и высоченный белокурый голландец – росту в нем было метр девяносто, не меньше, – снисходительно улыбнулся, увидев его на пороге. Через двадцать секунд великан валялся на полу с раздробленными коленями и подрезанными сухожилиями, а через две минуты сидел на стуле с заклеенным суперпрочным скотчем ртом. Его гость усилил звук стереосистемы, и Иэн Гиллан[30] во все горло запел «Дитя во времени». Он взял наполненный до краев кофейник – время было утреннее – и вылил обжигающую жидкость на голову своей жертве. Потом придавил обе его ладони к конфоркам, нашел в шкафчике баллончик аэрозоля для чистки плит и пустил струю в глаза блондину. Улыбаться тот перестал очень давно – он пытался вопить, и из его глаз текли слезы. Он раз шесть терял сознание, и мучитель приводил его в чувство, обливая ледяной водой. Голландский скупщик краденого оказался твердым орешком – работал на вора в законе, мразь из мрази, одного из законченных ублюдков, – он был нежным и любящим отцом семейства (жена и дети жили в Дельфте). Палач подвесил его за ноги к турнику, закрепленному над дверью ванной: жертва обливалась потом, кровью и мочой и готова была пожертвовать родными, лишь бы все это прекратилось. Сердце блондина колотилось в такт звукам «Король скорости»…

Бритоголовый коротышка с женоподобным лицом допил пиво. Никто на него не смотрел: окружающие сидели, уставившись на экраны планшетов и смартфонов, они старались не встречаться взглядами и смахивали на зомби. А между тем некоторые детали должны были привлечь их внимание. Бледный шрам на подбородке невысокого человека. Татуировки: первая, на правой стороне шеи, изображала скорбное иконописное лицо Богоматери, вторая, во всю грудь, – Богоматерь с младенцем, купола православных церквей, звезды и черепа… Каждая деталь имела особый смысл. Младенец Иисус означал, что человек впервые сел в тюрьму «по малолетке», Богоматерь символизировала преданность банде, лучи звезд – количество «ходок», звезды на коленях сообщали миру, что он никогда никому не покорится…

Он вспомнил, как в восемнадцать лет пришел в торговый флот. Его корабль, рудовоз «Александр Лужин», курсировал во льдах в устье Енисея, когда погода внезапно переменилась. Спасатели добрались до них только через три дня и три ночи, за едой моряки травили истории о призраках, а вокруг царили арктическая ночь и снежный хаос. Боцман с серьезным видом клялся, что иногда по утрам недосчитывается членов команды, которые услышали зов призрачных созданий, вышли на лед и погибли.

Тогда сидящий в кафе лысый мужчина выглядел совсем по-мальчишески, и на него покусился механик, бородач с огромными ручищами: он подловил юношу в машинном отделении, велел раздеться и встать на колени. Как же он удивился, «прочитав» его историю по татуировкам: «Оказывается, малыш успел не только посидеть в тюрьме, но и убил человека – в восемнадцать лет!» «Настоящие? – с опаской спросил здоровяк, но ответа не дождался – только улыбки – и буркнул: – Ладно, поднимайся…» Это были его последние слова. Короткий трехгранный нож вонзился ему в кадык, вспорол гортань и перерезал голосовые связки. Механик выжил, но ничего не рассказал следователю, когда тот допрашивал его в Дудинке, и отказался написать имя обидчика. Он не мог забыть взгляда черных глаз и не имел ни малейшего желания общаться с представителем закона.

Кисти рук и две первые фаланги всех пальцев коротышки тоже были покрыты татуировками. Он взял лежавшую рядом с газетой ручку и начал быстро набрасывать на полях женское лицо. Портрет женщины лет тридцати. Закончив лицо, он украсил ее лоб венком из колючей проволоки и написал внизу:

После этого он закрыл газету и ушел, не оглядываясь.

На следующий день Сервас встал в 7.00, когда остальные «постояльцы» еще лежали в теплых постелях. Почти у всех была бессонница, вот они и «добирали» сон по утрам.

Сыщик вошел в пустую столовую, налил себе кофе, взял сливки и сел. Ему нравилось одиночество. Он устал от нытья окружающих и наслаждался тишиной. Все – ну почти все – бывшие полицейские, измотанные беспорядочной жизнью, сломавшиеся и сдавшиеся, любили вспоминать прошлое, и Мартен, попав в этот, с позволения сказать, «оздоровительный центр», тоже погрузился в теплые воды ностальгии.

– Как насчет горячего круассана?

В дверях стояла Элиза. Сервас улыбнулся. Иногда ему казалось, что эта женщина – единственный нормальный человек в здешней богадельне. Маленький темноволосый мальчик устроился за соседним столиком и достал из ранца альбом с фломастерами. Элиза поставила перед майором тарелку, села напротив и заговорила:

– Уже на ногах?

– У меня дела в городе, – ответил сыщик и откусил половину вкуснейшего круассана.

Женщина бросила на него изумленно-довольный взгляд и попросила:

– Ну-ка повторите. Я плохо расслышала.

Он соскреб снег с ветрового стекла, плеснул на него горячей водой, протер, включил печку и аккуратно выехал со стоянки. Резкий ветер сдувал на асфальт снег с окрестных полей, но никто, конечно, не подумал прислать сюда хоть одну машину и посыпать дорогу солью. Сервас добрался до шоссе А66, свернул на А61 и въехал в Тулузу с восточной стороны.

Его мысли были заняты Гиртманом. Прокурором Женевы, своим ночным кошмаром, похитителем Марианны. В моменты просветления он говорил себе, что больше никогда о нем не услышит, что Гиртман наверняка сдох где-нибудь в трущобах Латинской Америки или Азии, что ему нужно сделать одно – забыть негодяя. Или хотя бы притвориться, что забыл. Днем это худо-бедно удавалось, но с приближением вечера, когда свет покидал самые дальние уголки мозга, Мартен попадал в ловушку мрачных мыслей и его душа стонала от ужаса. В былые времена, раскрыв особо тяжкое преступление, он возвращался домой, слушал любимого Малера (лучший антидот против мира теней), и все становилось на свои места. Но швейцарец отнял у него волшебное лекарство. Как и Сервас, он был страстным почитателем австрийского гения. Когда в больничной палате Института Варнье зазвучала музыка Малера, оба, преступник и полицейский, мгновенно поняли, что похожи. Майор не забыл, какое впечатление произвел на него тот высокий исхудавший человек с прозрачной кожей. Гиртман поднял глаза, и сыщик вздрогнул, как от удара током. Ровно через секунду негодяй «прочел» его – расшифровал, разгадал. Сервас редко чувствовал себя таким беспомощным, «раздетым».

Он получил открытку от Ирен Циглер из Нью-Дели – теперь она служила в Департаменте международного сотрудничества, ответственного за внутреннюю безопасность. Двести пятьдесят полицейских и жандармов были приписаны к девяноста трем посольствам и занимались предупреждением разного рода угроз: терроризма, киберпреступности, торговли наркотиками… Ирен написала всего две фразы: