Я вызвал к себе моринер-лейтенантов Маса и Жена. Люм нашел их быстро, оба были в казарме.

  -- Добрый вечер, - сказал Жен, проходя в кают-компанию. Он был подтянут и свеж, лейтенант Мас так и не побрился.

  -- Проходите господа, садитесь.

   Они расположились у двери на дальнем конце стола. Нас разделяло несколько метров. Обычно офицеры садились на свободные места, как можно ближе ко мне, так удобнее, тем более, когда на совещание приглашают всего двоих.

   Я никогда не был в родовых дворянских замках, но, как и все, слышал об огромных мрачных залах со столами настолько длинными, что для того, чтобы услышать друг друга, приходилось кричать.

   Ну что же, именно это я и собирался сделать.

  -- На ваших людей поступили жалобы, господа. Рядовые забывают приветствовать офицеров и не уступают им дорогу. Как Вы можете это объяснить?

   Лейтенанты переглянулись. Жен встал.

  -- Позвольте узнать, - с вызовом сказал он, - от кого поступила жалоба?

  -- Садитесь. Это не важно. Я не собираюсь устраивать разбирательство, как в гимназии, когда из столовой крадут сахар. Если еще раз повториться, что-нибудь подобное, если мне доложат о том, что нижние чины ведут себя непочтительно к офицерам, я приму самые жесткие меры. Постарайтесь донести до своих подчиненных, что в следующий раз замечанием они не отделаются, я прикажу бить их шомполами, а Вас разжалую...

   Мас уставился в пол, а Жен покраснел и бросил на меня злобный взгляд.

  -- ...и найду Вашим десантникам других командиров, если Вы не в состоянии навести во взводе порядок. Свободны.

   Офицеры встали. Жен кивнул на прощание и стремительно вышел, идущий сзади Мас, придержал дверь.

  -- Извините, господин супер-лейтенант-моринер, мы разберемся, - сказал он.

  -- Надеюсь.

   С молодыми офицерами всегда трудно. Им кажется, что впереди множество возможностей, звания, ордена и награды. Они еще не поняли, что служба -- это нудная однообразная работа, в которой главное ответственность и дисциплина. На войне ты можешь блеснуть, совершить подвиг и выдвинуться на первые места, но это случается редко, большинство храбрецов сразу погибают. Жен и Мас закончили академию и отслужили почти год. Они принимали участие в ежемесячных учениях, заслужили авторитет у низших чинов и стали полноправными членами морины. Я не видел смысла возиться с ними, как с приготовишками.

   Раздражала неадекватная реакция и вспыльчивость Жена. Командир взвода не может не замечать, что низшие чины начинают отбиваться от рук. На каждый случай неповиновения нужно реагировать мгновенно. В истории флота были и бунты, и захваченные корабли, и повешенные на рее офицеры. А здесь, вдали от цивилизации и адмиралтейства, надо быть осмотрительным вдвойне.

   На месте мне не сиделось и, думая о командирах взводов, я ходил по кают-кампании из угла в угол. Неожиданно мой взгляд упал на задвинутый под лавку саквояж Аси. Видимо Бад убрал его со стола вниз, да так и оставил. Саквояж обыскали без меня. Ну что же, самое время осмотреть его еще раз.

   Это была дорогая вещь из натуральной кожи, на углах потертости, с одного боку длинная ровная царапина. Я поставил саквояж на стол, раскрыл, вытащил все вещи и разложил перед собой.

   Перед походом, я брезгливо спросил у капитана из разведки, нравится ли ему копаться в чужих вещах. Он тогда только усмехнулся. Теперь я начинал его понимать. Нет, копаться в вещах ученного мне не нравилось, но я должен был узнать об этом человеке, как можно больше.

   Я открыл маленький несессер: помазок, бритва, патентованное средство после бритья, мыло, зубная щетка, зубной порошок, в маленьком отделении какие-то таблетки, может быть желудочное или снотворное, самый обычный набор путешественника. Еще в саквояже обнаружилось несколько комплектов белья, две чистые записные книжки, набор карандашей, две рубашки, бриджи, роман, сборник модных стихов, фляжка с коньяком, коробка нюхательного табака, две пачки хорошего чая, десяток чистых конвертов и странного вида кинжал, который я уже видел. Ничего интересного. Я прощупал изнутри все швы, проверил каждую складку, потайных карманов не было. Слишком все чисто, слишком правильно, в походе так не бывает, мужчина непременно сунет в дорожный саквояж или вскрытую пачку табака, или несвежий носовой платок, а здесь все стерильно, словно владелец этих вещей только сегодня собрался в дорогу. Если человек берет с собой несколько записных книжек, то за два месяца плавания, он не может не сделать не одной записи. Я аккуратно сложил и убрал вещи обратно в саквояж. Кто-то за Аси подчистил. После смерти ученного вещи оставались в лазарете, потом их осмотрел Бад и принес в кают-кампанию. До того, как до них добрался мой заместитель, кто угодно мог залезть в саквояж.

   Я вышел из штаба и направился к доктору.

   О мрачных событиях в лазарете, больше ничего не напоминало. Кровать Аси была застелена чистым бельем и аккуратно накрыта одеялом, только на табуретке стояла алюминиевая кружка наполненная морской водой, наверно читали молитву. Сола не было видно, но в операционной кто-то гремел инструментами. Я остановился при входе и кашлянул. Доктор выглянул из-за занавески.

  -- Заходите, я сейчас освобожусь.

   Раньше в лазарете ночевали трое: Сол, Кос и Аси. Потом интендант перебрался со своими пожитками на склад, где поставил такую же, как у нас с Бадом, походную кровать, Аси умер и доктор остался один. Его саквояж с книгами покоился под кроватью, бушлат и фуражка висели на вешалке, спиртовку, кофе и любимое вино он поставил в операционной, превратив ее на время, пока не было раненных, в подобие кабинета.

   - Вы, помнится, хороший кофе предлагали, - громко сказал я.

   Доктор отодвинул занавеску.

  -- Заходите, сейчас поставлю вариться, или, может быть, хотите вина?

  -- Нет, спасибо.

   Я прошел в операционную и сел на табурет. Доктор возился со спиртовкой.

  -- Давно не виделись, - сказал я.

   Сол промолчал, он медленно, на глазок, насыпал кофе, налил воду и поставил маленький кофейник на спиртовку.

   - Что это Вы там говорили о большем острове, который распался на много маленьких?

   Доктор с удивлением уставился на меня, потом отвернулся, кивнул, каким-то своим мыслям и принялся доставать из тумбочки чашки.

  -- Бур, Вы консерватор, - сказал он, стоя ко мне спиной, - на теорию сотворения мира Вам наплевать.

   Сол повернулся и поставил передо мной чашку, - Вы ведь о чем-то другом хотели поговорить?

   Эти фарфоровые чашки доктор всегда возил с собой, наверно они напоминали ему о доме. У одной был сколот край, ее Сол поставил перед собой.

  -- Я, собственно, хотел спросить, как у Вас получается служить в ордене и верить в теории, которые противоречат основам религии?

  -- Совсем не противоречат, - ответил доктор, разливая кофе, - если великий океан создал много маленьких островов, почему он сначала не мог создать один большой?

  -- Типично монашеская привычка, отвечать вопросом на вопрос, - сказал я, - и почему же он его разломал?

  -- Не понравился.

  -- Как? - не понял я.

   Увидев мое неподдельное удивление, Сол заулыбался, - да, очень просто, создал, посмотрел на свое творение, понял, что не нравится, и разбил на части.

   Я погрозил ему пальцем, - Вы еретик.

  -- Нет, - ответил доктор, - просто, я не догматик.

   Конечно я зашел к нему вовсе не для того, чтобы обсуждать различные теории. Мне не давал покоя ученный. Все-таки он прожил в лазарете несколько дней, наверно сидел там, где сейчас сижу я, пил с доктором кофе, разговаривал о погоде и обсуждал качество обеда. Может быть Аси, что-то сказал иди сделал. Мне нужны были зацепки, какие-нибудь знаки.

  -- А скажите, доктор, не мог ли Аси быть тем таинственным последователем ужасной местной религии, которого мы пытались вычислить на корабле?

   Сол задумался. Он встал, сходил за трубкой, закурил, вернулся к столу и тяжело опустился на табурет.