Напоследок, не покидая Эривани, пройдите на южную оконечность города. В стропилах, в грудах тесаного камня возникнут перед вами кварталы действующих и близких к рожденью заводов. Подминая под себя глиняные руины азиатских жилищ, возвысились эти твердыни из черного туфа, дающие предместью облик и смысл современных городских окраин. Столица Армении вступает на путь, давно и твердо избранный человечеством. Здесь начинают выжигать карбид, синтезировать каучук, плавить базальт. Предместье громыхает машинным творчеством; оно содрогается от резких движений, раньше не знакомых этой стране, тяжко и сонно катившей на буйволах. Повелительные крики грузовика; звенит молодой трамвай. Бедность не знает этого самоуверенного грома и лязга, этой озабоченной спешки, — она медлительна и безгласна...

Но как же изгоняют нищету?

Каким орудием выпалывают ее ветвистые корни?.. Почему скаредная пустыня вспыхивает вдруг зеленым пламенем драгоценных садов, а на каменистом нагорье вырастает оазис индустрии? Где сила, пробуждающая скрытые захороненные богатства? Имя стихии, вливающей жизнь в омертвелые члены Армении?

Вода!

Вечно живая, вся — движение, игра, перемена, — вот она обрушилась в турбины гидростанции, отдала энергию, которую можно делить на части, запирать про запас, кидать в пространство, — и город наполнился могучей новизной. Вот побежала по бетонному ложу к глухим дувалам селений, растеклась по канавам, пошла по нолям — и край процвел изобилием. Ибо все, что нужно для большой хорошей работы, для дружной и справедливой жизни, уже создано в Армении повсеместно; бессилие старых лет, когда не умели доделывать за природу то, что она не могла приготовить сама, вялость и леность мускулов прежнего общества — ныне преодолены, — и только воды, падающей, льющейся воды не хватает для всех городов и степей, для всеобщего и полного счастья.

Так можно ли жалеть что бы то ни было для окончательного истребления нищеты?! Запах ее, лохмотья, воспаленные веки, впалый живот — несовместимы с достоинством республики.

Представим себе: в доме непрестанно мучаются от жажды. А под самой крышей дома с незапамятных времен стоит огромный бак, полный до краев чистейшей и прозрачной воды, запасы которой могут пополняться бесконечно. Что нужно сделать? Вот задача, решение которой как будто не требует мучительного раздумья.

Пятьдесят восемь миллиардов кубических метров прохлады, движения, жизни лежат в горах, над Арменией. А страна изнывает от зноя и сухости, в стране нет ни угля, пи нефти, чтобы черпать энергию развития.

И возникает титанический замысел...

Глубоко под берегом Севана прорыть тоннель, опустив в него с поверхности земли вертикальную шахту. По трубам сбрасывать в эту шахту воду озера, ежегодно понижая его уровень в среднем на один метр. В тоннеле, возле устья шахты, построить подземную электростанцию. Из тоннеля направить воду в открытый канал, в конце которого воздвигнуть вторую электростанцию. Далее, сливая воду в реку Зангу и снова отводя от нее канал за каналом, соорудить еще семь ступеней величественного каскада, — вплоть до самой Эривани, куда и течет Занга. Под каждой ступенью поставить электростанцию и еще одну — на оросительном канале, который должен ответвиться перед пятым звеном системы и уйти на запад, к Сардарабадским пустыням.

Два с половиной миллиарда киловатт-часов самой дешевой энергии дадут Армении эти десять станций, в сложении не уступающие по могуществу Днепровской, и сто тридцать тысяч гектаров пустынных земель можно превратить в великий сад, пустив туда воду, отработавшую свое в турбинах.

Что же станется с синим Севаном?

Тридцать рек и потоков впадают в Севан, а вытекает из него одна лишь Занга. Она не уносит с собой и двадцатой части годового прибавления воды. Исследователи полагают, что весь избыток улетучивается в воздух, испаряясь с поверхности озера. Через полвека после сооружения Зангинского каскада уровень озера опустится на пятьдесят метров, и дальше понижать его не будут. Большой Севан, менее глубокий и обладающий плоским ровным дном, к тому времени обмелеет полностью. Поверхность Малого Севана, где есть глубины более девяноста метров, сократится на одну треть. От всего озерного зеркала останется лишь шестая часть. Но именно в силу этого замечательно уменьшится испарение, и освобождающийся тем самым сток будет по-прежнему питать установки каскада и сеть ирригации.

В этом, в расчете на меньшее испарение — все научное хитроумие замысла, который не довольствуется полувековым использованием водных богатств Севана, но оставляет его навсегда сильнейшим двигателем Армении.

И не одной только Армении. Севано-Зангинскому каскаду предстоит служить главным и мощным регулятором всего закавказского энергетического кольца. Гидростанции Грузии, Азербайджана, да и речные установки самой Армении осенью и зимой резко слабеют, потому что вхолодную пору убывает вода в их реках. Зангинский каскад, где в голове сооружения останется вечный резервуар озера, не будет подвержен сезонному оскудению. Наоборот, зимами можно увеличивать его нагрузку и тем возмещать бессилие прочих гидростанций Закавказья. Таким образом, электрическому узлу Севана суждено стать важнейшей скрепой в содружестве трех братских народов.

Увлекательный замысел этот подвергнут обсуждению, проверен, принят правительствами и уже перестает быть только плановой мечтой. Различие между идеей и действием почти стерто в наше время. Ближайшая к Эривани ступень Севано-Зангинского каскада — Канакирская — не только строится, но уже скоро оживет и даст ток, потому что она может действовать и до осуществления всей великой лестницы. Сегодня в завершенном здании Канакирской станции москвичи-монтеры уже собирают турбины.

И на самом берегу Севана близок полный размах работ...

...Наступит же когда-нибудь теплая многозвездиая ночь, — именно такая ночь представляется почему-то, — когда не сам автор, так кто-нибудь другой, не все ли равно, — скользнет в бесшумной машине к северному краю незасыпающей Эривани и по виражам стеклянного шоссе птицей взовьется на Канакирское плато. Здесь, на краю верхней террасы городского парка, оглянется путник на рассиявшуюся внизу и до самого горизонта южную столицу, увидит вдали гигантскую тень Арарата, заслоняющую край звездного неба. Быть может, пробормочет он: «Да, здесь мы бывали, бывали когда-то...» — и, как водится, вздохнет.

А уж перед ним встанет летящее с холма на холм, как бы снизу освещенное шоссе, и первая прохлада нагорной страны опахнет щеки. Сбоку, слева пойдет железнодорожное полотно, обставленное мачтами, быстро придвигая навстречу выросшее из точки пламенное око электропоезда.

На первых же километрах по-ночному таинственное половодье свежих садов нахлынет со всех сторон шелестами черной листвы и несмолкаемым треском цикад; сады, сады, сладко дышащие отцветаньем — так и помчатся они следом, отходя, как темные моря, на восток и на запад. Миловидное селенье среди яркой зелени, неправдоподобно выхваченной электричеством, покажет свои чешуйчатые черепичные кровли и — мимо.

Машина вильнет влево, и вот, за виадуком железной дороги, разольется по небу хрустальное белое зарево. Рядом, в прямолинейном русле канала, масляно блеснет несущаяся навстречу гладкая вода. Зарево — ближе, ближе, и на миг на дне глубокого ущелья, переполненного режущим светом, откроется напруженная плотиной река и, в лабиринте цветников и дорожек, розовое здание с пылающими окнами. Виденье погаснет за уступом, смолкнет торжественный гул. Замерцает отраженными звездами спокойное озеро искусственного водохранилища, и снова — бетонные борта капала.

А впереди уже — повое зарево, еще выше, еще лучезарней, и опять внизу — победно гудящее здание среди роз и левкоев.

Так, оглушая и отбрасывая ночь, одна за другой явятся из тьмы ступени лестницы, выкованной из света. В силе и славе бессонного труда взойдет она на горы, к тяжелым массивам Памбака, смутно очерченным в небе, и здесь оборвется. Совсем похолодает, круто разольются поля с ровной низкой порослью взошедших хлебов. Машина просквозит главный проспект Еленовки, сияющий витринами, и, вылетев на Дилижанское шоссе, застопорит над отвесной крутизной. В темпом провале, в глубине гигантского овального кратера, путник увидит мрачную рябь воды, простертую к юго-востоку, где побледневший край неба обрезан двумя сомкнувшимися мысами. Слабый плеск прибоя долетит из бездны.