Техдиректор с места смущенно:

— Не баба, а девочка ходит…

Завконтролем язвительно:

— Может быть, это для вас важно, что девочка. Для меня безразлично…

Ошибки, ссоры, сарказм, веселье, горечь — не в семейном, не в квартирном, а в деловом, производственном. Посмотреть только, как идет выступать Стрельцын, молодой инженер по исследовательским работам — вечная техническая оппозиция и наскок. Он всходит на трибуну, черный, горячий, взвихренный, в больших очках, и с полминуты молчит, ехидно улыбаясь. Он предвкушает удовольствие, с каким покроет тезисы докладчика.

И кроет.

На конференции я видел одного местного работника — женщину. Сегодня утром она погорела — в том самом доме на главной улице. Потеряла комнату, погибли все вещи. Она тревожно переживала весь ход конференции, смеялась, аплодировала, заговорщицки перешептывалась с соседями, посылала записочки.

Я спросил ее:

— У вас, говорят, несчастье?

— Да, — кивнула она рассеянно. — Так жалко! Все книги пропали.

— А где же вы будете жить?

— Я уже устроилась. Вот здесь, в одной клубной комнате. Временно…

Председатель назвал ее фамилию. Она устремилась к трибуне.

Выступала она широко, пылко, делая размашистые обобщения и не упуская из виду скромных деталей.

На совещании хозяйственников докладывает Кондриков, управляющий трестом. Он говорит с той же трибуны, на которой недавно сменяли один другого ораторы технической конференции. Ни у одного из них я не видел такой свободы движений, голоса, интонаций. Внутренний размах его в жестикуляции, в округлом, широком разводе рук, в частом закидывании ладонью тонких прямых волос, зачесанных по-фабрично-слободскому — на два крыла без пробора. Ему едва за тридцать. Лицо — юношеское, гладкое, что-то даже мальчишески легкомысленное в глазах. Но корпус мужа: под хорошим пиджаком — широкие плечи, грудь, рост. Ремешок часов, продетый в петлицу лацкана.

Его слава — молодой талантливый хозяйственник, с полетом, с весельем в делах. И есть, есть — едва-едва — взнузданная суровостью времени и высотой положения эта моцартовская, юношеская беспечность таланта, то, что как будто бы подтверждает разговоры о некоторой неразборчивости его в людях, в помощниках, знакомое и по другим крупным хозяйственникам этой же породы. Но, может быть, это только ропот обойденных?

Доклад он сделал превосходный: урок управления своим директорам и заведующим отделами. Урок из двадцати пяти остро подмеченных, тонких, реальнейших проблем хозяйствования в сложной, щепетильной, противоречивой обстановке.

Вот некоторые, по живой записи.

«…На Обогатительной два раза за прошлый год сменилась рабочая сила. Текучесть. Увольнение и прием рабочих часто производятся без ведома директора, — иной раз мастером. Рабочий уходит с производства!.. Ведь это же живой человек! Директор обязан его выслушать — „как он дошел до жизни такой“. Через это ему откроются больные места предприятия. И никто, никто без подписи директора не имеет права принимать или увольнять. Директор фабрики обязан знать каждого из четырехсот своих рабочих, обязан помочь им осесть, квалифицироваться, устроиться. Изгнать обезличку в руководстве рабочей силой! Иначе нам не колонизировать Хибинского края».

Хозяйственные договоры. ЦЭС заключает договор с Апатитмашснабом. Пункт о поставке дров. Значится: поставить столько-то. А каких дров: гнилых, свежих, сухих, сырых, еловых, березовых, аршинных, метровых?.. Неизвестно!

В отдел рабочего снабжения поступает бумажка с требованием: уплатить налог с торговли рыбой — пятьдесят восемь процентов с оборота. Некий чин в ОРСе кладет резолюцию: «В бухгалтерию. К исполнению». Пятьдесят восемь процентов! Ведь это же запретительный налог! Случайно бумажка попала ко мне. Сейчас же телеграфирую в Москву. Отвечают: незаконно — налог всего три процента. Отношение к денежным документам, к расходам у нас возмутительно небрежное. Богаты мы, что ли, чересчур? Но ведь миллионер американский — и тот, когда спать ложится, чековую книжку под подушку себе кладет. Сам при смерти — и то у себя держит. Жене не доверит. Помрет, — тогда получай по завещанию…

Планы. Планы нужно составлять не в тысячу граф, — не для того, чтобы держать в папке, и не для рабкрина. А чтоб директор весь план мог в записную книжку вписать. И потом — сверяться, контролировать.

Баланс. Умеют ли наши директора читать месячные балансы? А ведь это — евангелие, святая святых. Только зная баланс, можно маневрировать снабжением, зарплатой, материалами. Нужно понимать, что фабрика сейчас — но просто фабрика; это — десяток хозяйственных единиц.

Проштрафился кладовщик. Приказ дирекции: рассчитать в двадцать четыре часа. Очень решительно и страшно. Но более глупого приказа я еще не видал. В двадцать четыре часа? Значит, без сдачи и приемки, без акта. Это же открытый лист к воровству и для того, кто уходит, и для того, кто становится на его место! Всегда практиковать точную сдачу и приемку имущества по акту! Тогда и в работе будет следить за учетом человек.

Охрана. Пожарная команда треста получила всесоюзный приз. Но охрана должна быть еще усилена. Ведь огромное народное богатство уже скопилось у нас на руках! На стройке второй очереди внутри валяется много лишнего теса. И это стена к стене с действующей фабрикой! Всякую ненужную доску убрать подальше от стройки!

Почему директора никогда не собирают рабочих и не опрашивают: кто спит на полу? у кого нет табуретки? Разве мы не в силах снабдить всех табуретками и топчанами?

В столовых грязь, холод, вонища, столы не мыты. Стол же должен мыться же!

Кустарная артель «Северянин» делает игрушки и вяжет сети. Ей это, видите ли, выгодней, чем латать рукавицы и чинить подметки рабочим. Заставить артель работать на нас. И все в дело: самую рваную рукавицу — на латки!

И еще десятка полтора таких наставлений — с шутками, с примерами, с точным знанием людей, обстоятельств, возможностей. Наука современного управления. Призыв к честности, к проверке, к системе: к чистой работе.

Его слушают напряженно. По залу то и дело пробегает тревожная волна — гул, смех.

И это тоже те самые интересы, которые волнуют хибинских людей.

У Зины Шелгуновой, девятнадцатилетнего мастера флотации, заведующей производственным учетом на Обогатительной, забинтована голова. Она была в бане, а потом пошла в звуковое кино. В зале было не топлено, она совсем продрогла. Но шли «Победители ночи», — оторваться было совершенно невозможно. Она дрожала и говорила себе: сейчас уйду. Но все смотрела. И досидела до конца. У ней сделалось воспаление уха.

Почти вся городская молодежь, работающая на производстве, где-нибудь учится. Студенты горно-химического техникума почти все на производстве. Поэтому техникум вечерний. Факультеты: геолого-разведочный, горно-эксплуатационный, горно-механический, химический. После четвертого курса техникум развернется во втуз.

Прежняя подготовка студентов ниже семилетки. Есть и из сельской школы. Я сидел на политэкономии для второго курса, где разбирали абсолютную и дифференциальную ренту. Вспоминал Московский университет, прием двадцать второго года, когда еще много пришло из интеллигенции. Там в ренте путались больше.

Часть студентов живет на руднике, па горной станции — в шести километрах от города. Возвращаются в первом часу ночи с последним автобусом. А то, если нет полтинника, и на лыжах, через Большой Вудъявр. А то и пешком. Каждую ночь.

Практика — на Обогатительной, в горах, в Монче-тундре. Стенная газета называется «Заполярный студент».

В рабочей консерватории классы: вокальный, хоровой, фортепьянный, духовой, народных инструментов, баяна и двухрядной гармошки.

На клубных эстрадах уже выступают местные солисты. В валенках.

Певцы: Кивченко, бас — экспедитор в конторе; Певцов, баритон — фотограф; Киндякова, сопрано — наборщица.