А с другой стороны, откуда такой, как она, иметь представление о тех обжигающе острых картинах, что взорвали его мозги от ее вида в этом чертовом платье, льющемся по изгибам ее тела и заставляющем жгуче ненавидеть эту ткань за то, что она касается той кожи, которую он захотел ощутить под своими пальцами? Джимми наверняка с воплями убежала бы, если бы заглянула в его разум и увидела, как он мысленно наматывает на руку эти роскошные пряди цвета спелого каштана и золота, что так ярко отсвечивают даже в скудном искусственном освещении его комнаты. Удерживает за них, врезаясь в ее хрупкое тело, жестко и безжалостно утоляя то животное вожделение, что скрутило его, перемалывая все нутро в пламенеющую кашу. Жадный, похотливый монстр проснулся в нем, объявляя о своем пробуждении собственническим ревом, прокатившимся по его венам и вибрирующим в костях. Что такого во взгляде этой девчонки, что сорвало все хитроумные запоры и он вырвался из тюрьмы сознания, где Сеймас, укротив, прятал его, отчетливо напоминая ему, как же безмерно далек от простого человека. Монстр взглянул глазами Сейма на замершую у двери женщину и потребовал ее для себя. Возжаждал взять, подмять, ломая любое сопротивление, пометить каждый уголок ее тела своими зубами, запахом, спермой. Уничтожить любого, кто решится попытаться вырвать эту женщину из его алчных объятий. И был краткий миг, когда Сеймас почти поддался требованию своей истинной натуры. Но открытый взгляд этих лучистых глаз осадил вырвавшегося на свободу монстра. Непонятно, как эти волшебные глаза забрались в самую глубинную суть беснующегося от похоти чудовища и обратили ярость вожделения в восхищенный трепет. Чудовище замерло, пораженное в самое сердце, покорно отступая, взирая на эту женщину с преклонением и мучительной тоской вечной преданности. Той самой, что рождается за единое мгновение и длится дольше самой жизни. Сеймас нашел в себе силы сказать Джимми, чтобы ушла, и остаться неподвижным, когда все в нем устремилось следом, не желая отпускать это потрясающее ощущение собственной принадлежности кому-то.
Она ушла, и температура в комнате как будто упала далеко ниже нуля, возвращая его в неприглядную реальность, где он сидит с гребаным флагштоком в штанах и пялится на дверь, желая ту, к кому у него нет никакого права прикасаться. Как с ним мог случиться такой чертов сдвиг по фазе? Ведь он всегда контролировал свои желания и потребности, никогда не позволял им управлять собой. И никогда сексуальное влечение ни к одной женщине не лишало его контроля над его демонической половиной. Сейм вообще всегда предпочитал удовлетворять себя только с профессионалками. Они давали ему то, что он хотел, подчиняясь его приказам, а он за это щедро расплачивался. Все четко знали, на что идут. Никаких случайных ожиданий, эмоций и страстей. Просто несколько часов грязного траха, опустошающего тело и очищающего разум для чего-то более важного. Ничего общего с тем, что вдруг спалило его изнутри, когда Джимми вошла в его комнату.
Вдруг? Да ладно! Не было в этом никакого «вдруг». Разве за все эти годы был хоть раз с того дня, когда он впервые увидел девчонку, чтобы он абсолютно честно мог сказать, что игнорировал ее существование? Он злился, завидовал, тихо ненавидел, выискивал, что в ней такого, делающее ее особенной… Но никогда не оставался безразличным. Всегда, даже на расстоянии, она цепляла его, вынуждая следить хоть краем глаза, притягивая необъяснимой гравитацией. Была чем-то таким, что нельзя не замечать, не видеть.
Но, черт возьми, видеть и замечать – это совершенно не то, что начало с ним твориться, когда Джимми оказалась в непосредственной близости, на расстоянии прикосновения. И уж тем более и рядом не стояло с тем, что он почувствовал себя погруженным в озеро жидкой лавы, когда она вошла одетая в это платье, гори оно в аду вместе с той, на ком было надето! Пока Джимми ходила в мешковатой форме, грубых ботинках, с волосами, стянутыми в тугой пучок, Сейму еще удавалось внушать себе, что она такой же боец, как и другие, его сослуживица. Но увидев ее такой женственной, хрупкой, поразительно чувственной, он почувствовал себя рехнувшимся. Это была та ее неизвестная ему сторона, которую он не видел никогда раньше, но теперь уже никогда не сможет забыть. Она отчетливо взывала к нему и находила не просто бурный отклик – сумасшедшее желание нырнуть с головой, утопая навсегда. Даже увидев ее мельком обнаженной в первый день среди других бойцов, он просто запретил себе размышлять и помнить. Но, похоже, что от образа Джимми в этом платье ему не удастся отмахнуться. То, как скручивало болью его пах при виде движения ее груди при дыхании под этой тканью, невозможно просто выкинуть из головы волевым решением. Вид ее влажных губ, волос, рассыпанных по плечам, изгиба уже почти по-женски щедрых бедер впечатался в его подкорку. Сможет ли он смотреть на нее завтра в этой уродливой привычной форме и не видеть опять такой, как сегодня? Зачем она вообще явилась к нему? Подразнить? Проверить на прочность? Может ли она испытывать хоть намек на ответное желание? Что случилось бы, если бы он все же позволил себе прикоснуться к ней, поцеловать? Оттолкнула бы его? Или позволила бы вторгнуться в свой рот? Каким был бы этот поцелуй? Нежным, осторожно испуганным, или неистово страстным, на грани болезненных укусов. Таким, который заставил бы их срывать друг с друга одежду и позволил бы опомниться, только когда оба смогут отдышаться, охрипнув от криков чистого экстаза? Да о чем он вообще позволяет себе, на хрен, думать? Все, что он должен делать сейчас в своей голове, – это навешивать огромные запрещающие сигналы на каждую часть тела девчонки, которая всплывала в его опьяненном воображении. Она одна сплошная запретная зона, гребаный фонтан из неприятностей и непредсказуемых проблем. И идеальным для него было бы оказаться от Джимми на другом конце планеты. К сожалению, это невозможно. Но он должен отгородиться от нее, от любых эмоций. Изничтожить на корню это свивающие его внутренности дикое желание.
Тут же в памяти всплыла мерзкая рожа полковника Ранзони и все его указания насчет Джимми. Интересно, что он сделает, если Сеймас плюнет на последствия и заберет девственность девушки, ломая все его проклятые планы? Убьет его? Заберет Джимми вниз и больше никогда не выпустит?
При мысли об этом бешенство накрыло его, вызывая такую жажду крови, которой он не знал даже будучи подростком, пока учился справляться со своей темной стороной. Чудовище в нем поднялось снова, однозначно давая понять, что причинить вред этой малявке оно не позволит. Как, впрочем, и коснуться ее хоть кому-то. Отдавая себя под власть чистого света ее глаз, монстр оставался собой. Он не был бескорыстным и в ответ хотел столь же полного признания его прав. Сейм схватился за голову, позволяя себе осознать, в какой ужасной ситуации оказался. Впервые его человеческая разумность и контроль были поставлены под угрозу эмоциями демонической сущности. И чем это грозило? Очевидно, серьезными неприятностями. Мысль о том, что девушку в таком виде, как сегодня, видели другие мужчины, выводила из себя. Что же говорить о том, чтобы наблюдать за тем, как вокруг Джимми станут виться бойцы, а он должен будет хладнокровно отмечать: проявляет ли она хоть к кому-то интерес? Сеймас привык подчинятся приказам, не размышляя, не обсуждая. Поэтому монстру придется заткнуться и убраться в те мрачные глубины, из которых его подняла эта невыносимая Джимми. Сейм создаст для него новые запоры, крепче и изощреннее прежних, и не позволит больше этой девчонке к ним приблизиться. Ему плевать на то, что с ней будет! Просто плевать. А мнения чудовища никто не спрашивает. Пусть ее забирают, пусть подкладывают под кого угодно, какое ему, на хрен, до этого дело? Ему-то она ни при каких обстоятельствах не нужна. Он к ней не прикоснется. Потому что не хрен себе врать! Если она окажется под ним – это станет настоящей катастрофой. Если демоническая часть так беснуется, не коснувшись Джимми ни разу, то, что же будет, когда они станут близки? Он ясно помнил того парня, у которого съехала крыша пару лет назад, когда его легкомысленная подружка решила пойти в свободное плавание. Он не был самым сильным или агрессивным среди них, но убил троих, прежде чем его прикончили. Просто потому, что его демонская половина сочла девушку своей, а демоны своим не делятся.
